Зелёные дни

В свете ртутных фонарей плывет белый дымок. Доктор курит, опершись на перила. О том, как долго он тут стоит, можно судить по свежим бычкам в консервной банке. Из темноты подходит лохматый серый пес и трется о ногу человека. Заметно, что доктору нравится, но он подталкивает пса ногой: пошел, мол, прочь. — Пшел, — Валентин Сергеевич стряхивает пепел, отводя руку подальше, чтобы не попасть на шерсть. — Фидель, фу. Игорь наклоняет голову, как постановку смотря происходящее у медблока. Он стоит в тени сосен уже четверть часа. Ему нипочем усталость. Пес садится на крылечке, ожесточенно чешется. Вислые уши взмахивают, как флажки. По земле начинает мести хвост, приминая траву. Чего Фидель клянчит у доктора — непонятно. Хочется туда же, к ним, выйти из тени, встать на ступеньки, тоже просить непонятно о чем. Игорь прижимается щекой в шершавому стволу. Он пришел сюда из палаты, где лежал, не раздеваясь, на развороченной постели. Позапрошлым утром он едва не проспал, забил на аккуратность. А потом не до того было. Была глупая, долгая и страшная ночь, изменившая его. Вернулся под утро, сел и долго смотрел в никуда. Сейчас и не вспомнить, как шел, о чем думал. На память остались только травинки и хвоя на покрывале. Наверное, от него несет мертвечиной и всем тем, что произошло за последние пару суток. Доктор докуривает, достает новую. Ночью тепло, но лучше бы морозило. В холоде хочется одеться, спрятать кожу. Она отвлекает, заставляет думать о запретном. О том, чего хочется просить. Требовать. Брать несмотря на протест. Игорь чувствует, как во рту печет. Точно набил полный рот сухого горячего пирога и не может прожевать. Десны и корень языка ноют. Ни сглотнуть, ни рта открыть. Поэтому он и вышел на улицу. Искал влекущую горечь. В гомоне чужих мыслей, поселившемся в голове прошлой ночью, Игорь слышит инструкции. Голоса подсказывают, что нужно сделать, чтобы стало лучше. Что нужно сказать. Как поступить. Как утолить голод. В электрическом свете кажется, что трава у медблока светится зеленым. Заставляет выжидать. Даже октябрята знают: красный — стой. Игорь облизывается, ищет в ночи подсказки. Ночь так тиха, что слышно, как урчит в животе. Лагерь устало прикорнул: притихли пионеры, умолкли собаки. Только такие же беспокойные души с чужими голосами внутри рыщут по территории в поисках горячего, мокрого, горького. Доктор замечает его краем глаза, рука с сигаретой дергается, прочерчивая короткую огненную линию. Интересно, что он видит? Белое пятно в тени. Силуэт. Опасность. Желтый огонек затяжки. Ну же, дети, желтый — приготовься. Доктор делает шаг на крыльцо, встает под козырьком своего убежища. Туда Игорю нельзя. Но трава манит зеленью, как вода в солнечный день. Подсказывает. Ну же, дети, скажем дружно, зеленый — иди смело! Внутри тянет. Слева, там, где поджелудочная железа. Влечет к горечи. Игорь выходит на свет. Встает напротив крыльца. Челюсти все еще сводит, но он улыбается через силу. Кажется, не помогает. Человек на крыльце хмурится. Намерения выдает взгляд. Вампир же не чувствует запаха табака, только горячую бруснику, катящуюся под кожей лагерного доктора. Горькую, как настойка, которая глушит все вокруг. Доктор делает глубокую затяжку. Понял, зачем Игорь здесь? Он же не дурак, многое видит. И понимает. Доктор отворачивается к убежищу, и белая спина как толчок ногой псу: пошел вон. С крыльца поднимается Фидель, вздыхая, подходит к Игорю и трется о джинсы. Хвост лениво делает пару взмахов. — Чего тебе? — сипло спрашивает доктор, глядя через плечо. С каждым словом из его рта сочится сизый дымок. Игорь присаживается на корточки, треплет пса по загривку. Мол, гляди же, человек: я совсем не страшный. Я такой же, как был. Поверь мне. Доверься. Полезай в пасть. Гомон в голове одобрительно притихает, расползается по щелям и собственным жатвам. Оставляет наедине охотника и жертву. — В гости пришел. Пригласишь? — Обломишься, — резко отвечает доктор, стряхивает пепел. — Чего хотел? Игорь улыбается. Они же оба понимают, чего он хочет. Доктор поджимает губы, глядя на него, как на загноившуюся рану, с которой придется возиться в обеденный перерыв. Фидель лениво помахивает хвостом, напоминая о себе. Игорь снова скребет его по загривку. — Не надо бояться, — говорит Игорь, поднимаясь. Доктор понижает голос. Злится, горячит кровь. Становится еще горше. Не терпит, бьет по больному. — Сам бы себе поверил? Корзухин, ты меня вчера пытал вампирами. А сейчас что? В зеркало тебе не стыдно смотреть? Получается сделать только два шага до крыльца, потом Игорь вязнет, не может пройти вперед. Доктор отступает, прижимается спиной к крашеной двери. Ему страшно, и от этого он злится. Игорь слышит, как быстро-быстро пересыпается внутри человека горькая брусника. Кладет руки на белые подпорки крыльца, говорит негромко, побуждая вслушаться, приблизиться: — Мне теперь всегда хорошо, Валентин Сергеевич. Правильно. Вам тоже будет хорошо. Только попросите. От щелчка пальцев в Игоря летит непогасшая сигарета. Двигаясь по стеночке, доктор открывает дверь так, чтобы не приближаться к Игорю на расстояние вытянутой руки. Оборачивается, взгляд полосует по лицу, точно доктор его не видел раньше никогда: — Пшел вон отсюда. Дверь хлопает, как крышка гроба. Щелкает шпингалет. Слышны шаги, короткая ругань, когда в темноте человек запинается. Игорь остается на крыльце в паре с сонным старым псом. Фидель тяжело вздыхает. Внутри до тошноты пусто и сухо. Эта горячая горькая брусника остается вне досягаемости. А другой Игорю не надо.

***

Игорь вспоминает ночь обращения. Звезды после смерти были такими же, но больше не завораживали. Игорь лежал на траве, окруженный разорванными веревками, скреб ногтями землю. Его заполняло осознание того, что он должен делать. Удивительное понимание будущего вползало внутрь, как вода в пробитое дно корабля. Будучи живым, даже привязанным к дереву, он не знал, а лишь догадывался, боялся, предполагал. Еще была возможность вырваться. А после смерти все заполнила определенность. Укусив, стратилат оставил его у дерева, не развязывая. Как Игорь порвал веревку, как шел в корпус — все выпало из памяти. Может, он и не шел, а полз на животе или на четвереньках. Звезды с насмешкой подглядывали за его позорным возвращением. Как робот, Игорь добрался к себе, встал на карачках посреди комнаты и долго смотрел на плакаты. Потом в голове стало гулко, как в бочке. Точно чужой себе, Игорь сорвал со стены «битлов», схватился за голову. Напротив безучастно спал тушка-Плоткин. Вампир чувствовал, как сухо стало во рту. И мерзко. Даже к Нике не хотелось. Раньше он бы сорвался, пошел куда-то, нашел собеседника. Он будто стал двумя людьми сразу. Охотник и жертва разделились внутри. Как доктор Джекил и мистер Хайд. И этот странный человек мистер Хайд присел на корточки, скатал плакат и бережно убрал в сумку, точно какую-то тайну. Вампир запустил руку в волосы, дернул. Хор чужих голосов приказывал: окажешься в Куйбышеве — подстригись. Самодельный значок с гитаристом тоже надо снять. Достань рубашку. Ляг и жди утра. Когда выйдет солнце — затаись. А ночью найди для хозяина подношение. Так будет правильно. Так будет хорошо. Очень-очень хорошо. В голове стало гулко и ясно, а во рту ужасно сухо. Без сна он сидел, повесив голову. Потом, точно прижатый чужой рукой, лег поверх покрывала. Утром одолжил у Плоткина галстук и космольский значок. Свои он просрал в самом начале смены, сразу после торжественной линейки. Не проспав ни минуты, вампир встал, собрал пионеров, под удивленным взглядом Ирины повел всех умываться и на зарядку. Потом, без напоминаний, на завтрак и трудовой десант. Вампир закладывал руки за спину, кивал, слушал детей. На шее болтался красный галстук, на груди — портрет вождя. А внутри было сухо и пусто. Жертва, отделившаяся от охотника, вздрагивала и скулила: он ведь просто хотел жить. Поэтому и заключил сделку с совестью. Промолчал, закрыл глаза, отвернулся, когда из тьмы появился стратилат. Зачем ему был нужен Игорь? Почему его просто не сожрали пиявцы? Ответ был где-то в гуле, собранном из чужих мыслей. От них Игорь сходит с ума. Он слышит желания Альберта и Лёвы, Ники и Маринки. Они все заперты под красно-белой скорлупой. Подчинены. Пиявцы похожи на улей, заготавливающий мед на летнем лугу. От медблока Игорь идет белый и прямой. Внутри го́лодно и больно.

***

Охота — занятие ночное. Днем Игорь — всего лишь внезапно посерьезневший вожатый, добросовестно выполняющий свою работу. Хора голосов за белой рубашкой не разглядеть. Игорь приходит и ждет у порога медблока. Валентин Сергеевич смотрит на доброжелательное выражение его лица, лежащую на плече пионера ладонь. — Проходите, чего ждете, — бурчит доктор. Так же спокойно Игорь ждет, пока Валентин Сергеевич осмотрит красное горло Юрика Тонких. Мальчику запрещают спать на сквозняке и купаться до конца смены. Заметно приунывший, Юрик сидит на «солнышке» в соседней комнате*, внимательно смотрит на пересыпающийся песок в красных песочных часах. Сквозь стенку Игорь слышит, что песка осталось больше половины. Хор притих, но вот голос жертвы стал четче. Невыносимо следить за жизнью со стороны и бесконечно обдумывать совершенную ошибку. Это как наказание, когда всех пустили играть, а тебя посадили на скамейку и приказали ждать. — Доктор, разрешите обратиться, — с широкой улыбкой начинает он. Опирается рукой на стол. Ладонь оказывается на журнале посещений. Игорь надеется исправить свою ошибку. Он невыносимо глуп. Он просто дурень. Он надеется все исправить. Не зря же его влечет сюда, в медблок, где больным и убогим должны помогать. Жертва внутри поскуливает и молит о втором шансе. Игорь наклоняется ниже, мешает заполнять журнал. Длинная челка выбивается из-за уха, соскальзывает на глаз. Нос чует перегар и горечь-горечь-горечь. Доктор берет его за грудки, дергает к себе. В пальцах мнется белая ткань рубашки, чуть не отрывается приколотый к ней комсомольский значок. — Чего ты добиваешься? — тихо, чтобы не услышал Юрик, спрашивает Валентин Сергеевич. Чего? Игорь просто хочет, чтобы голоса заткнулись. Он не остается один ни на миг. Ему противно то, что раньше он любил. Ника теперь лишь контр-альт в его голове, а не мечта теплых летних вечеров. Долгая страшная ночь отсекла желания, оставив голод. Он выжил и больше не ненавидит тех, кто забрал у него Нику. Он понимает их, очень хорошо понимает. И принимает. Он теперь такой же. Часть улья, довольная, голодная и безвольная. Созданная, чтобы трудиться и умереть. Только вот он не рабочая пчелка, а голодный трутень. Взгляд мечется по усталому лицу доктора. Он ведь поймет, если хорошо попросить. Врачи только на вид злые, зачем-то же они идут в профессию. Хотят людей спасать, наверное. Просить помощи у врача — это не против комсомольского уклада. Игорь улыбается. Он теперь улыбается еще чаще, чем раньше. Только вот ему больше не весело. Игорь чувствует в докторе родственность. Такую же болезнь, как у себя. Идущую из детства, из неправильных взглядов, пугающих мыслей, мерзкой клички, которую сам себе лепишь. Только у Валентина Сергеевича еще есть воля, а Игорь стал частью крепкого и безоговорочно довольного коллектива. — Валь. Хочешь, сгорю у тебя на глазах? — Звучит как просьба. Валя не хочет. Видно по глазам. Жалеет его, как собаку. Бешеную собаку, которой осталось недолго. Ни пить, ни есть уже не может. Пес боится солнца. Кидается от боли и страха. На губах пена, а в ближайшем будущем только смерть. Пальцы на вороте рубашки разжимаются. Вблизи запах перегара, прикрытый мятным зубным порошком, становится невыносимыми. Зачем же он ездит на смены, если больно и плохо? Может, ему не хватает толчка к действию? Такой же больной. На боли, страхе и желании играют все кому не лень. Чем Игорь лучше? — Я же вижу, — Игорь кладет руку ему на щеку. Взгляд доктора становится непонимающим, потом в нем появляется страх. Тоже знает о мерзкой кличке. — Я все вижу. — Чё ты видишь, Корзухин? — отдергивает голову доктор. Игорь снова улыбается, но внутри печет и сохнет. Желудок скручивает от боли, а в голове нарастает возмущенный гул. Не по правилам. Нужно замолчать. Игорь делает вид, что голосов нет. — Я вижу. И не скажу никому, — он не отводит взгляд, хоть и слышит, что песок в часах почти кончился. — Если ты поможешь. Хор в голове окружает, тычет пальцем, кричит, кричит, кричит. — Шантаж — это не по-комсомольски, Корзухин, — цедит Валя. Значит, Игорь все же прав. Он медленно облизывается, прикусывает кончик языка. Насаживает себя на крючок, как опарыша, дергается в волнах перед матерой рыбой. Доктор сглатывает. В соседней комнате сморкается Юрик. Кончилось время «солнышка». Игорь слышит шаги пионера в коридоре, меняется в лице, почти молит шепотом. Может быть, так голоса не услышат. — Помоги, Валя, ну помоги. — Чего тебе надо? — Доктор трет переносицу. По лицу видно: «Чё ж вы все от меня хотите, три года все было плохо, но привычно, чего ж тебе неймется…» Как попросить, когда в голове гвалт? Игорь отводит взгляд, услышав, как в комнату заходит Юрик. Складывает руки за спиной, выпрямляется. — Валентин Сергеевич, — почти шепотом тянет Юрик. Доктор кивком головы указывает на стакан с фукорцином. — Горло прополощи и свободен. Юрик грустнеет. Полоскалка горькая. — А мне еще надо приходить? — с надеждой спрашивает он. Игорь всем собой заинтересованно присоединятся к вопросу. Доктор не поднимает глаз от журнала, в котором не появилось ни одной новой строчки. — После ужина снова прополощешь. Игорь ждет ужина. Жертва тихо подсказывает формулировки. Вечером к ним присоединятся девочка из пятого отряда, у которой болит живот. Игорь сам предлагает сопроводить ее в медблок. — Нам по пути, — добродушно говорит он вожатке пятого. В медблоке снова жарко и горько. Кажется, пионеры не замечают этой духоты. Доктор переворачивает часы перед Юриком и долго возится с девочкой из пятого. Игорь из дверного проема наблюдает за его попытками не остаться с вампиром наедине. — Оленька, подожди нас в коридоре, — улыбается Игорь девочке. Его светлые волосы и немалый рост действуют на пионерку гипнотизирующе. На кончике языка — слова. Мольба. — Валентин Сергеевич, у меня тоже есть к Вам просьба, — начинает он. — Нет времени, — прерывает доктор. — Это срочно. Валя смеривает его взглядом. Он встрепан и устал. Рубашка у ворота застегнута неправильно. — Приходи ночью. Игорь наклоняет голову. — Пустишь? Валя вздыхает: — Ты же в любом случае придешь.

***

Первой после отбоя приходит Вероника. Холодная, она проплывает к Плоткину, точно пиранья мимо погруженного в воду корня дерева. Игорь смотрит, как изгибается ее спина, как изо рта показывается жало. Он чувствует ее как часть улья, а не как любимую девушку. Его больше не влечет к ее телу, не будоражат ее слова и взгляды. Вожатскую заполняет духота и звук глотков. Как провинившийся щенок, Игорь уползает прочь, обходит верхний этаж, где спят девочки. Слышит из-за одной двери довольство Лебедевой, ей вторит Лёва Хлопов. На нижнем этаже Игорь останавливается напротив палаты. Домик Валерки Лагунова пустует. Лёва стоит на коленях рядом с Гурьяновым, глаза его полуприкрыты от удовольствия. Маленькому пиявцу больше не сухо и не голодно. У Игоря перехватывает горло, ноет челюсть. Он идет туда, куда влечет. Где ждут. Куда пригласили. Это не запах и не вкус. И уж точно не звук. Что-то в районе поджелудочной железы тянет его к медпункту. Мысли смешиваются с чужими. Когда он выходит из корпуса на охоту, Ника смотрит неодобрительно. В первую ночь он вернулся пустым. Игорь отводит глаза от белого лица в окне. По его мнению (как только он его сохраняет), лучше быть неудачником, чем есть что попало. Его влечет горячая брусника. Горькая хмельная настойка, колкий язык, резкий запах. Он идет по аллее мимо ужинающего Альберта, пригибает голову, оказавшись рядом с жилищем хозяина. Гул в голове понукает, убеждает, приказывает. Одобряет действия Игоря. Ведь так правильно. И хорошо. Так должно быть. Совпадение долга с желанием — это ли не разрешение вечного конфликта? Теперь всегда будет хорошо и правильно. До самой смерти. Просто делай что должен. Игорь останавливается на крыльце. Скребясь в дверь, он слышит: — Пшел. Я тебя не звал. Будто ждал его доктор. Да, наверное ждал. Игорь ведь и сам отменял Нике приглашение. Валя догадался сделать так же. Игорь снова скребется. Потом садится на ступеньку — дальше не пройти. — Тебе спичку дать, уши прочистить? Пошел прочь! — уже громче повторяет Валя. В окне мелькает его лицо и быстро скрывается за занавесками. — Пусти хоть на крыльцо. Или хочешь, чтобы я кричал? Валя чертыхается. — Ну? Преграда спадает, теперь ему можно ближе. Горькое и мокрое там, за дверью, куда не пройти. Куда очень хочется. Игорь приближает губы к щели между дверью и косяком, шепчет, будто проталкивая языком слова внутрь помещения: — Осада крепости — один из вечных сюжетов. Он говорит тихо, но Валя слышит. Потому что вслушивается. Потому что тоже больной. — Катись ты со своими сюжетами. Слышатся шаги. Из щели тянет табаком. Игорь сидит еще несколько минут, а потом возвращается через лес, чтобы никого не встретить. Свои не одобрят, а для чужих он опасен. За оградой лагеря тихо, ночные шорохи отвлекают от гула внутри головы. Игорь находит то место в лесу, где умер. Здесь жертва встает в полный рост. Берет в руки веревку, которой его привязали к стволу. Понимает же, что сделать петлю совсем не сложно. Но не может. Как подумает — пальцы начинают разжиматься. Воля хозяина и коллектива не дает. Игорь сворачивает веревку на локоть и несет с собой. Остается надеяться на помощь доктора. Валерку ведь о таком не попросишь. Он просто мальчишка. Он и так испугался, когда понял, что случилось. Винит себя. А винить надо только Игоря. За то, что решил жить. За то, что не смог достойно умереть. Когда он возвращается, в палате уже пусто, Ника ушла. Игорь кладет веревку к «битлам» и прячет сумку под кровать.

***

Днем Игорь никак не может наесться. Он подчистую съедает завтрак: кофейный напиток, молочную кашу, бутерброд с маслом и сыром, но не чувствует насыщения. Все исчезает в нем, как в деревенском туалете. В обед: рассольник, голубцы с тушеной капустой и компот — ему не легче. На полдник он съедает запеканку, доедает за вредничающей Анастасийкой, пьет компот из сухофруктов. Но ему еще хуже. Потому что из скорлупы медблока выползает Валя. Игорь через столовую следит за ним, точно голодный пес за костью. Пока доктор ест вчерашнюю шаньгу и запивает ее компотом, Игорь на сухую сглатывает. Горло пережимает спазм. Он съел весь полдник, но все еще голоден. Утром пионеров в медблок водила Ирина, дав Игорю отдохнуть. Он убеждает вожатку, что сам отведет Юрика после ужина. Но Ирина отмахивается: — Ты изменился, Игорь. Не хочу, чтобы перенапряг мышцу благородства с непривычки. Я сама отведу, можешь почитать спокойно. Но Игорю больше не интересны приключения Кон-Тики. Все его желания сосредоточились в горьких ягодах, которые спрятаны в медблоке. Он не может спорить, соглашается. Ирина с удивлением смотрит искоса: — Думала, будешь настаивать. — Она отводит глаза. — Знаешь, мне нужно будет вечером отлучиться ненадолго. Отведешь? Игорь с пониманием кивает. Димон сегодня ночует в доме дирекции. Когда днем отряд ходил купаться, друг подсел и все уши залил будущим тет-а-тетом с Иришкой. Хоть у кого-то все как у людей. После ужина: гуляш с перловкой и черный чай, Игорь ведет Юрика на «солнышко». Желудок сводит судорога, внутри тяжело, точно камень проглотил. Валя видит его, застывшего на крыльце, и снова повторяет разрешение войти. Понял, что на своей территории главный. А днем вампиры не кусают. Но бесят по-другому. Когда Юрик уходит на процедуру, Игорь встает у стола и снова просит помочь. От самого себя мерзко, но разве это увидишь за выглаженной рубашкой и улыбкой? Валя откидывается на спинку стула, смотрит снизу вверх. Вид у него раздраженный. — Что тебе нужно? Игорь поднимает подбородок. На челюсти лежит след желтоватого заката. Солнце всегда готово убивать. Осталось лишь упросить доктора. — Дерни. Теперь Валя смотрит на него как на психа. Игорь дергает головой. Да как же он не поймет? Ему от голода жить не хочется. Весь день мысли только о еде. А когда садится солнце — и того хуже. Игорь просто хочет исправить ошибку, совершенную той ночью. Жертва его губами шепчет: — За галстук. Прошу тебя. Дерни. Кажется, Валя понимает. Лицо его становится злым. — Я клятву дал, «не навреди». Игорь переминается с ноги на ногу, слушает, как заканчивается песок в часах. Времени все меньше. В голове злится хор, стыдит, ругает. — Я не вредить прошу. Помоги. Доктор прячет руки в карманы. — Я не стану. Игорь отталкивается от стола, уходит к окну. С ненавистью смотрит на повисшее в соснах солнце. Сосны пронзают желтый шар. Хоть кто-то готов за него отомстить. Приходит Юрик и тоскливо идет к стакану с фукорцином. Пока он, давясь от горечи, полощет горло, Игорь с Валей жгут друг друга взглядами. — Я все, — говорит Юрик. — Пошли. Игорь кладет руку пионеру на плечо, направляет к выходу. Оборачивается на набычившегося доктора. — Мы вернемся завтра. Перед сном Игорь в одиночку ведет отряд на «кефир». Уже в столовой к ним присоединяется Ирина. Игорь облизывает оставшиеся на верхней губе усы и прячет в карман пряник. Все равно не чувствует вкуса. Вечером его просят помочь с оформлением для сцены. Дело затягивается до отбоя. Раньше он бы спихнул с себя лишнюю мороку. Если бы в украшении не участвовала Ника, конечно. Но сейчас его не отпускает. Будто против воли он соглашается задержаться, сдирает с фанерки старый слой раскрашенных газет, клеит новый, по указке раскрашивает задник. Это должны быть горы, в которых орлята учатся летать. Валерка теперь его избегает. Ночью сбегает в пищеблок. Вероника выразительно смотрит на неправильного вампира, понукает действовать. Игорь идет через темноту, наполненную удовольствием охоты и сытостью. Стучится в дверь столовой. — Валера. Ночью положено спать в своей палате. За дверью тишина. Если прислушаться, различим перепуганный стук маленького сердца. — Валера, я знаю, что ты здесь, — Игорь складывает руки на груди. — Я тебя слышу. Вдруг ему будто заряжают кулаком в нос. Он отшатывается, а из столовой доносится: — Па-ади прочь. Нэту нэкохо. Так Игорь узнает, что такое дурная кровь. По широкой дуге обходит столовую, садится на лавку, где обычно курят вожатые. К нему подходит облизывающийся Фидель. Из собачьей пасти несет сырым мясом. Игорь похлопывает себя по ноге и вместе с Фиделем идет к месту, где баба Нюра кормит псов. Кости на земле уже обглодали, но вот в баке остались объедки на утро. Игорь долго стоит, не решаясь поднять крышку. Горькая и горячая брусника в другом месте. Нужно пойти туда и сесть у крыльца, уговаривать, шантажировать, молить. Жертва подсказывает другой выход. Игорь открывает крышку, достает из мешанины перловки, кефира и размякших крошек крупную кость. С нее стекает начавшая бродить мерзость, еще днем бывшая полноценным обедом. Подносит к лицу. Напрягается, через силу открывает рот. Между губ вытягивается не до конца загрубевшее жало, касается кости в том месте, где еще сохранились сосудики. Фидель с непониманием смотрит на человека. Игорь видит его глаза. Бутон на конце жала раскрывается, впивается в сосудик. Игорь думает о Вале. О жилке на шее, щетине, уставших глазах. Его рвет непереваренной за день пищей. Приходится придерживать концы галстука, чтобы не запачкаться. Хочется заплакать от омерзения к себе, но глаза сухие. А в голове гул.