Мёртвый глаз

      Дазая уже давно мучила бессонница.       Сначала это были просто долгие размышления перед коротким сном, после которого он вновь пошёл бы на работу. Тогда он любил бесконечно размышлять о человеческих чувствах: что нужно ощущать, когда на твоих глазах убивают твою семью? Тех, ради кого ты был готов сделать что угодно? Что нужно ощутить, когда тебе полностью сломают жизнь, превратив её в настоящий кошмар? Что чувствуют жертвы? Дазай всегда был хищником, поэтому с так заинтересованно пытался изучить неизвестные ему чувства. Он вглядывался в лица людей, которых он лишал жизни, и пытался поймать малейшую перемену эмоций. Смирение, ужас, радость, ненависть — он всё это знал, но не понимал. Каково это, когда каждую клеточку твоего тела охватывает страх, не дающий даже вздохнуть? Каково это, когда тебя настолько переполняет радость, что слёзы из глаз льются? То, что он ощущал, было похоже на ошмётки от тех эмоций, которые нужно было испытывать. Дазай отлично симулировал, у него был стаж в целую жизнь. Пристально вглядываться в чужие лица и копировать — разве было в этом хоть что-то сложное, когда ты изначально был неплохим актёром? Оказалось, что ещё как было.       Ли Сюэ была слепой. У Ли Сюэ были просто отвратительные глаза. Водянистые, прозрачные, с мутным зрачком и лёгкой голубизной в радужке — слепота так естественно вписывалась в её странное лицо, что временами пропадало даже отвращение. А ещё Ли Сюэ не покупалась на его театр одного актёра, потому что она попросту его не видела. Для неё было естественно опираться на иные чувства: обоняние, слух, вкус. В её мире не существовало мимики и лиц — лишь звуки, вкусы, запахи и касания, которые помогали понять человека и окружение. Осаму не слишком хорошо представлял, как именно это происходило. Во многом из-за того, что родился он зрячим, уже знающим о существовании цветов, о том, как выглядит природа, о человеческих чувствах, написанных у каждого в глазах, и о многом-многом другом, что позволяло узнать и понять зрение. У Сюэ в глазах не было ни намёка на чувства, будто Дазай вглядывался в промёрзшие ледники посреди океана. Об такие обязательно можно было разбиться, если не заметить вовремя, и Сюэ, кажется, не имела об этом ни малейшего представления, топя в себе каждого встречного. Она в целом была весьма странной. Дом и безопасность были для неё противоположными значениями. Обычный дом, пускай и немного старенький, вызывал у неё если не истерику, то паническую атаку уж точно. Ли была готова вывалиться из окна и сломать шею, лишь бы не оставаться в четырёх стенах. Лишь бы не оставаться с ним рядом. А Дазай просто ничего не мог с собой поделать.       Он смотрел на неё и видел Одасаку. Возможно, это было игрой воспалённого разума, но каждый её жест и каждое её слово было пропитано им. Может ли быть так, что дух Сакуноске просто вселился в женское тело и вернулся к нему? Быть может, судьба послала ему Сюэ, чтобы заполнить ту огромную дыру, возникшую со смертью Оды? Дазай никогда не верил в судьбу в привычном смысле этого слова. Его смешила даже мысль о том, что люди действительно верили в предопределённость событий их жизни, что люди верили в неизбежность того, что случалось или не случалось, потому что в мире Дазая судьбой был он сам. Он решал, кто будет жить, а кто умрёт сегодня или в любой другой день; он решал, как нужный ему человек проведёт остаток своей жизни; он решал судьбу грязной Иокогамы, погрязшей в криминале и разбое, что бы там о себе ни думал Мори. Но если существовала Ли Сюэ — прямая связь с тем миром, то, вероятно, была и эта загадочная судьба, решившая свести его с этой странной китаянкой. И Осаму не мог насытиться своей удачей, задыхаясь в ликованиях, ведь ему действительно предоставили шанс услышать Одасаку вновь, пускай и женскими устами. Он слушал расплывчатые и сухие ответы, а в голове звенел хриплый голос Оды, дававший эти наставления. Осаму смотрел в уродливые глаза и видел в них разводы цвета коньяка, видел тепло взгляда Одасаку, никогда не обжигавшего людей вокруг льдом. Пальцы подрагивали от подобного. Дазай готов был стерпеть любую истерику и любую выходку, если бы Сюэ и дальше продолжала творить свою неизвестную никому магию — возвращать мёртвых к жизни своими устами.       Осаму долго гложили сомнения, но теперь в нём прорастала странная уверенность в своих действиях. Да, всё правильно. Вдруг Сюэ пострадает? Тогда он точно не сможет и дальше говорить с Одой, не сможет спросить таких нужных ему советов. Ли Сюэ ведь была совершенно дикой — не стеснялась наготы, не умела держать себя в руках и не могла даже своим телом управлять. Она жила в совершенно отличном для обычных людей мире и даже не утруждала себя попытками понять и узнать то, что было для неё закрыто. Дазай смотрел на её ссутуленную спину и размышлял. На небе медленно густились тучи, подгоняемые морским ветром, а звук волнующейся воды будто становился всё громче и громче.       — Отойди от окна, Сюэ, — холодный ветер растрепал её мокрые волосы. Она вздрогнула, скорее от его голоса, чем от холода, и не сдвинулась ни на миллиметр, продолжая слепо водить пальцами по шершавому подоконнику. Дазай тихо вздохнул и поднялся со скрипучего кресла, заставляя напрячься подозрительно притихшую Ли. Её лицо всё ещё было припухшим и розовым от недавней истерики, а в слепых глазах то и дело поблёскивали подкатывавшие к горлу слёзы, которым она не позволяла потечь по лицу. — Ты простудишься.       — Как будто тебе не плевать, — голос её был хрипловат. Она была права — Осаму было искренне плевать на её здоровье, но портить такой нужный и полезный инструмент ему не хотелось. Он едва слышно хмыкнул и взял Сюэ за запястье, утягивая в сторону дивана. По дороге Дазай смёл ногой в сторону осколки от посуды, которую она разбила, пускай внутри и теплилось желание заставить эту сумасшедшую походить по ним босиком. Приходилось сдерживать подобные порывы. С Ли Сюэ нужно было быть аккуратным, не слишком жестоким, но и не слишком мягким. Осаму усадил её на диван и собирался отойти, как почувствовал костлявые пальцы, впившиеся ему в запястье. — Не закрывай окно.       На это он ничего не ответил, лишь мягко отстранил от себя чужую руку. Сюэ выглядела жалко. Она вся была похожа на оголённый нерв, дрожащая и заикающаяся, и лишь отдалённо напоминала того человека, каким была при их первой встрече. Мистика не покинула её лицо, став лишь ярче благодаря этому страдальческому выражению. Это вызывало странный трепет и благоговение. Дазай всматривался в необычные черты, которые умудрялись гармонировать на тонкой грани уродства и красоты, и не мог оторвать от них глаз. Как красива была Сюэ, когда горько плакала.       — Как скажешь.       — Ты же отпустишь меня, да? — её слова были пропитаны отчаянием. Кажется, она спрашивала это скорее для того, чтобы дать себе хоть какую-то надежду, чтобы зацепиться за что-то, что помогло бы ей успокоиться. Он слегка склонился к ней и не сдержал странного порыва. Ли отшатнулась от него, как от огня, врезаясь в крепкую спинку дивана и болезненно морщась, когда почувствовала мозолистую руку на макушке. А Дазай лишь насмешливо улыбнулся подобному, мягко проводя пальцами по тяжёлым от влаги прядям. — Отпустишь же?       — Конечно. Как только поговорю со своим другом и узнаю нужное, то сразу отпущу, — она вновь сомкнула пальцы вокруг его руки и подняла голову, слепо смотря немного мимо него. Её губы дрожали, а сама она выглядела невероятно уязвимой. Интересно, продолжи он гладить её по голове, то она бы и вовсе растаяла? Люди были ужасно странными существами. И ещё страннее была Ли Сюэ, по глазам которой было невозможно прочесть каких-либо эмоций. Ни страха, ни тревоги — лишь пустота и расфокусированный взгляд. Когда она не общалась с Одасаку или мёртвыми в целом, её глаза странно разъезжались, будто косили. Она временами переводила взгляд туда-сюда, реагируя на звуки, но скорее бессознательно и рефлекторно, чем намеренно. Это было даже забавно. Его увлекали её глаза.       Завидев очередное движение, Осаму отошёл, не давая вновь ухватиться за себя. Как бы его ни восхищала Сюэ, при виде неё в нём всё равно клокотало странное отвращение. К ней или всё же к себе? Он хрипло выдохнул и, резко стянув с себя пальто, которое после небрежно бросил в сторону подрагивающей девушки, размашистым шагом вышел из комнаты, громко хлопая дверью. Смотреть на неё было тошно. Она выглядела непривычно жалко в таком виде: с мокрыми волосами, заплаканным лицом, дрожащими от холода и истерики конечностями. Вся грация и загадка пропала — он их содрал вместе с мокрым балахоном и выдрал вместе с шатким спокойствием Сюэ.       В этом старом доме не было ни пледов, ни нормальных одеял, хотя бы не проеденных молью. У него была странная планировка и приличного возраста ремонт, который стоило обновить уже с десяток лет. В целом, это место выглядело так, словно пережило Вторую Мировую и осталось с тех пор забытым даже собственными хозяевами. Дазай понятия не имел, почему это место продолжали сдавать в аренду, но оно и не слишком его волновало. Главное, что далеко от людей и спокойно. Они в любом случае уедут через день-два, толку возмущаться? Спать он не спал, а эта сумасшедшая девка могла ночевать где и как угодно, как показал опыт. Наверное, стоило съездить в город и купить для Сюэ какую-нибудь одежду, ведь Осаму не придумал позаботиться об этом заранее. Для него в целом было чем-то необычным заботиться и нести за кого-то ответственность, как минимум потому, что он никогда ничего подобного не делал. Да, в Портовой Мафии он тренировал Акутагаву, но это кардинально отличалось от того, что нужно было делать с Сюэ. Её нельзя было бить, нельзя было доводить до грани, нельзя было настраивать против себя — забавно, но это всё он умудрился сделать в первый же день нахождения с ней в одном доме. В любом случае, обращаться с Ли так же, как с Рюноске, было отвратительной идеей, но Дазай по-другому даже не умел. Как ещё втолковать что-то в голову человеку, если не кулаком или добротным пинком под рёбра? Одасаку знал. Одасаку бы ему обязательно рассказал. Какая ирония, что задаваться подобными вопросами приходилось именно из-за него.       Дазай нашарил в кармане пиджака измятую пачку сигарет и закурил. Из-за закрытой двери послышался злой крик и грохот — наверное, Сюэ опять взбесилась и перевернула стол или кресло. На диван у неё силёнок бы не хватило. Он тихо усмехнулся и медленно пошёл к выходу, задумчиво слушая, как звенят в кармане ключи. Пепел падал прямиком на деревянный пол, поскрипывавший от его лёгких шагов. Улица встретила его прохладой и запахом озона. Ветер приносил редкие капли, царапавшие лицо, и неприятно колол пальцы холодом. Конец марта выдался не очень тёплым. Центр города даже накрывали бури из дождя и лепестков сакуры, которая не так давно начала цвести. Осаму опёрся бедром об машину и запрокинул голову, вглядываясь в серое небо. Кажется, в день смерти Одасаку была такая же погода. Он бежал в то проклятое место, дорогу к которому смог бы сейчас найти даже будучи слепым, и глушил тревогу, шевелившуюся в груди, как комья трупных червей. Они выедали и выедали его изнутри, заставляли прокручивать в голове наихудшие исходы и громко шептали одно: «Ты опоздал». Он действительно опоздал.       Небрежно переступил через чей-то труп, видя перед собой лишь истекающего кровью Оду. Интересно, была ли возможность его спасти? Если да, то почему он не додумался ею воспользоваться? Осаму хорошо помнил свой ступор, охвативший тело с ног до головы. Было трудно даже пальцем пошевелить. Помнил, как кровавое пятно расползалось на ткани светлого пиджака, как бледнего его лицо. И сейчас, когда Дазай готов был едва ли не по лицу себя бить, эти кровавые образы не уходили, а становились лишь ярче. Он затягивался так крепко, что в лёгких оселал пепел от сигареты, и всё равно это не помогало. Осаму устало жмурился, а под веками воскресали тёплые глаза Оды и угасающая в них жизнь, которую он отпускал с непонятным облегчением. Его ничего не держало в этом жестоком мире, и Дазаю приходилось со скрипом зубов принимать эту истину, пускай хотелось задать один-единственный вопрос, наполненный почти детской обидой. На языке крутилось: «Что насчёт меня?», а вместо этого срывалось сдавленное «что мне делать?», вызывающее в Сакуноске лишь усталую улыбку. Он говорил, сбиваясь на хриплые вздохи, и говорил что-то про доброту и помощь людям, а Осаму понимал, что к чертям этих людей слал без него. Он чувствовал себя одиноким моряком, который упорно плыл на ослепительный свет маяка в дырявой шлюпке, не теряя надежды, чтобы в середине пути понять, что находится в кромешной темноте. Маяк погас, как и свет в глазах Одасаку.       Он чувствовал себя хуже наркомана во время ломки: мимолётный шанс услышать Одасаку вновь подсадил Осаму на иглу бесконечных надежд поговорить с ним, как в старые-добрые времена. Мысли об Оде лишь только распаляли жгучие чувства, охватывавшее каждую клеточку его тела. Ему было трудно без него. Эти долгие несколько лет с Сакуноске под боком привязали к нему крепче всяких цепей и верёвок. Дазай готов был хоть человеческое жертвоприношение устроить, если бы это помогло ему хотя бы на минуту поговорить с другом. С тем, кого он считал другом. Думал ли Сакуноске о нём так же? Дорожил ли он им так же сильно? Очень хотелось на это надеяться, пускай и приходилось как-то мириться с роем сомнений, болезненно жаливших при любом удобном моменте. И вряд ли можно было назвать то, что он ощущал, привязанностью или дружеской любовью — Дазай чувствовал себя почти зависимым от этого человека, приносившего в его тревожную жизнь пусть и секундное, но облегчение. Вокруг была лишь грязь вперемешку с кровью, а ещё был он, до невыносимой боли в груди чистый и сильный, умевший давать свет себе и окружающим. Дазаю хотелось многое спросить. Он думал об этом сутками напролёт, чувствуя, как медленно начинают разглагаться эти назойливые мысли, въедаясь в подкорку сознания смердящими пятнами гнили. Быть хорошим человеком — как это? Он не имел ни малейшего понятия. Задумчиво гулял по краю, опасно балансируя между двумя крайностями: он или останется в мафии, утопая в грязной крови, или нырнёт в неизвестность, следуя размытым указаниям Оды. Дазай колебался, не находя в себе достаточно сил для твёрдого решения, и рядом уже не было Одасаку, который обязательно подтолкнул бы его в нужную сторону. Но это было до.       До Ли Сюэ.       До этой странной китаянки, имевшей при себе лишь имя. У Ли Сюэ не было ни документов, ни родственников. Её не существовало на территории Японии официально, зато косвенно знала половина жителей Чайна-Тауна. Те, кто с ней виделся, с искренним восхищением рассказывали о неописуемых чувствах от общения с усопшими, а те, кто отчаянно искал с ней встречи, жаловались на то, как трудно было эту девушку отыскать. Сюэ жила непредсказуемо и хаотично, и ни одна живая душа не могла найти её, если она того не позволяла. Осаму отлично прочувствовал это на своей шкуре. За две с лишним недели поисков тогда, после Нового Года, он смог узнать о ней лишь ненужные мелочи. Жительницы улицы знали про способность Сюэ, про её незавидное детство в квартале, про аллергию на пыль и бойкий характер, но ничего подобного или глубокого. Никакой леденящей душу и кровь истории, которую он ожидал. Кому было дело до Ли Сюэ? Бродит где-то и чёрт с ней. Вернётся, как всегда возвращалась до этого. Или не вернётся. Никто ведь не знал откуда она или кто она — всем просто было плевать, а Сюэ и не спешила рассказывать.       И Дазай тоже ничего о ней не знал. А он и не спешил спрашивать.       Кажется, ему было плевать.