Это тоже были бы мы

      В кои-то веки приорская задница в защите Лу не нуждается. Его отпустили пораньше, позволив не тащиться на очередной банкет и не дремать на диване в приёмной, заткнув уши наушниками и закинув ноги на подлокотник. Выбирая между весёлой ночкой в каком-нибудь баре и отсыпным в своей постели, Лу выбрал припереться к Йонасу. И теперь валяется на его кровати, мешая штудировать учебники одним своим присутствием.       — А если бы из нас двоих врачом был я? Щеголял сейчас этими охуенными шрамами, записывал желающих у меня подлечиться в очень длинную очередь, брал бы оплату отсосами… — мечтательно тянет Лу. Старый фильм на паузе, планшет лежит без дела рядом.       — Одного Шторма человечеству недостаточно?       — Перестань. Я не могу быть настолько плох.       — Ну, кое-что ты знаешь, — признаёт Йонас. — Потому что я тебя этому научил. Без меня ты бы и пластырь наклеить не смог.       Лу фыркает. Тянется по-кошачьи, от чего рубашка — нормальная рубашка, без разрезов и ремней — задирается, обнажая впалый на выдохе живот. Лу сейчас весь такой нормальный, в рабочем скучном образе. Ни косметики на лице, ни геля в волосах, ни лака на ногтях. Наверное, даже нацепил прикрывающие всё трусы. Жаль, под широкими брюками их очертания не разглядеть.       — Медицина — это скучно.       О да, стрелять в тире, тренироваться гнуть металлические кубы и толкать металлические цилиндры веселее.       — Что ты сейчас читаешь, Йонас?       Лу окончательно забивает на фильм, подходит к нему и заглядывает в книгу. Выразительно приподнимает бровь.       — Латынь? Разве этот язык не был мёртвым ещё до того, как таковыми стали все остальные?       — Но до сих пор используется в медицине. Например, кардио…       — Вот я и говорю — скучно.       Йонас захлопывает учебник. Всё равно за последние полчаса прочитал едва ли две строчки. Любовался таким, непривычным для себя, Лу. Надо же, рубашка застёгнута на все пуговицы. Кроме самой верхней. Воротники Лу душат — а блядские чокеры, больше похожие на ошейники, очевидно, нет. Взгляд перемещается вверх по венам к линии челюсти. К губам.       — Прости, но тут ты меня не сделаешь. Латынь — это сексуально, Лу.       Глаза друга загораются азартом. Голос звучит чуточку недоверчиво и гораздо сильнее — заинтересованно.       — Да ладно?       Йонас встаёт, опирается бедром на край стола. Он выше, но браться за подбородок не нужно — Лу сам запрокидывает голову. Ждёт.       — Labium superius, — указательный палец очерчивает арку купидона на верхней губе. — Labium inferius, — переходит на нижнюю, проходится по всем трещинкам и мелким ранкам, надавливает, заставляя рот приоткрыться.       Лу задерживает дыхание. Йонас дышит за них обоих — коротко и часто.       — Dentes, — подушечка скользит по зубной эмали. — Cavum oris, — палец ныряет дальше, в розовую влажную полость рта.       Долгий выдох обжигает. Гипофиз уже передал сигнал о выбросе тестостерона — зрачок Лу расширяется. Йонас знает, что у него сейчас такая же реакция. Они два дорвавшихся до дозы торчка.       — Mucosa, — упирается во внутреннюю сторону щеки, проводит по слизистой. — Lingua, — обводит кончик языка по кругу, ведёт по спинке до корня.       С каждым словом голос всё ниже, а член всё твёрже. Лу говорить сейчас не способен, и Йонас не может оторваться от созерцания его глаз и бросить взгляд вниз, но уверен — эрекция не только у него. Они могут быть бесконечно далеки в своих увлечениях и знаниях, но фетиши у них общие.       — Vomificus, — надавливает на корень языка и… ничего. Йонас довольно хмыкает. — Которого у тебя нет.       Медленно вытаскивает влажный от слюны палец, прикладывает к своим губам.       — Это чего у меня нет? — хрипло, как он и думал.       — Рвотного рефлекса.       — Просто совать надо… глубже, — Лу сбивается посреди фразы, давится окончанием, потому что Йонас кладёт руку туда, где заканчиваются пуговицы и начинается пульсация сонной артерии.       — Глубже, — повторяет за Лу. — Я запомню.       И сжимает сильнее.       Подаётся всем телом вперёд, прижимается собственной ширинкой к чужой. Два стояка и четыре слоя ткани между ними. Охуеть как много, но для них — впервые так близко. Йонас рискует как никогда прежде. Потому что знает — не надо быть эмпатиком, чтобы это понять — сейчас Лу не оттолкнёт.       — Suffocatio, — шепчет на ухо. Волосы щекотят щёку. — Хотя тебе привычней слово «асфиксия».       Разжимает пальцы. Свой шаг — сотню, тысячу — он сделал. Ответный должен сделать Лу.       И он делает. Назад.       Потирает шею, восстанавливает сбившееся дыхание, прячет откровенное возбуждение во взгляде за белыми прядями. Пытается шутить, как это у них заведено.       — Занимательный осмотр, месье Бэр. И каков ваш диагноз?       Йонас всё ещё не готов отступить. После стольких безуспешных попыток продолжает надеяться. Они с Лу так идеально подходят друг другу во всём остальном, неужели не подойдут в самом главном?       — Amo te.       Лу усмехается, качает головой. Брюки топорщатся в районе паха.       — Пожалуй, я не буду спрашивать перевод. Наверняка, это какая-то жутко страшная болезнь.       — Да. Неизлечимая.       Лу возвращается к кровати, хватается за планшет как за спасательный круг. Йонас тоже садится. Поглаживает обложку учебника. Будет что вспомнить, надрачивая себе в душе — уже неплохо, верно?       — Йонас… Будь я врачом — разогнал бы нахрен всю очередь и принимал только тебя одного.       — А я бы давал только тебе одному.       В том эфемерном «бы». За запертой дверью смотрового кабинета. Зелёная больничная форма Лу задрана, спущена, смята. Пальцы Йонаса сменяются членом, который толкается — всё по заветам — глубже, до гланд. Слюна смешивается со спермой, размазывается по губам. Разные увлечения и знания — и общие оргазмы. В том эферном несуществующем «бы».       В реальности Лу прячет лицо за экраном, а Йонас тянется за сигаретой и чиркает зажигалкой. Возвращается к учёбе.