***
Ближе к полуночи, поделив оставшиеся колеса на двоих, Глеб с Андреем вымаливают разрешение у Фёдора занять эту квартиру парочкой лишних людей. Людей, которых сам Фёдор ненавидел. Широкие зрачки того, кому почти была отдана жизнь намекали на явную неадекватность. Его спутник, предложивший это и все ещё ожидающий эффекта от неизвестных таблеток – почти стоит на коленях. – Федь, разочек, – скулит Андрей, отводя сожителя в другую комнату. – Один единственный. – Андрей, нет. Я видеть их не хочу, а вы собираетесь все вместе накуриться? Я не буду с вами, ты знаешь. – тяжесть в голосе уже заставляла уставать физически. Андрей не унимался. – Один единственный раз, последний, Федь, даже деньги на это не уйдут, а там такие шишки... – Андрюша прикусывает губу, укладывается лбом на плечо Фёдору. – Проси что угодно взамен. Долгие переговоры. Бесконечно долгие, кажется: ближе к часу ночи и, под начало очередного снегопада, Фёдор даёт согласие. Взгляд его устремлён на безмятежные снежинки, Глеб с Андреем договариваются о том, что сегодня в этой квартире будет балаган. Пока мимо не мелькает фигура и не начинает шуршать куртка. – Ты куда? – растерянный голос и очередная череда подёргиваний. Замыленный необъяснимой (или всё-таки объяснимой?) эйфорией разум не даёт подумать о плохом. Час ночи. В круглосуточный, может. За сигаретами. – Догадайся. – Фёдор уставше закидывает в рюкзак зарядку. Растерянное слежение огромных зрачков давит. Обидно, душит чувство, что променяли чувства на сплиф, утопили проведённое вместе время – в стакане с таблетками. Знать не хотелось, насколько большую часть таблицы Менделеева пришлось фильтровать организму Андрея. – К тёте. – Ты ненавидишь её, – Андрей поднимается с места, ноги не сгибаются и хочется снова заулыбаться, прикрывая рот рукой. – Не ломай комедию, Федь, ты... – Фёдор, на ночь глядя, блять, – Глеб подключается, пытаясь уладить ситуацию. Стаскивает с чужих плеч рюкзак, запирает дверь. – Просто посидим, ничего такого. – Нет. Уговоры, скандалы, и крик в закрывающуюся дверь – "если уйдёшь, можешь не возвращаться". Отчего-то трясёт сильнее. Колотит будто при смерти, от былого позитивного действия не остаётся и следа. Гремит не фоне посуда, пока трясущимися руками Андрей почти мимо кружки льёт воду. На столе лужица, бутылка громыхает, падая из рук и разливая своё содержимое по цветастой пластмассовой скатерти на столе. «Можешь не возвращаться» – так и крутится мерзейшим репитом в голове, отстукивая каждый слог больным ударом от сердца, кажется, по глазам. Но слёз нет. Хотя излишняя эмоциональность и обида присутствует. Шуршит пакет с мусором. Андрей делает глоток. Вода на вкус мерзкая. Скребёт метла по полу, собирая крошки. Чашка оказывается на столе и её содержимое теперь вовсе не интересует. Кажется, что не хочется ни пить, ни есть, ни жить. Будто переломный момент, когда ощущаешь, что либо нужно отпустить навсегда, либо больше не отходить ни на шаг. Слова Глеба на фоне совершенно не интересуют, не вовлекают в диалог и не отвлекают от того мерзкого чувства, кома в горле, когда взгляд Фёдора последний раз за вечер коснулся лица Андрея. Пока не захлопнулась дверь.***
Когда снова хлопает входная дверь – Андрей выходит из транса. Кажется, взглядом испарил воду из кружки, сжёг пыль на скатерти и намотал пару тысяч рублей на счётчик света, ибо сгенерировать такой объём чувств и пристального наблюдения без подключения к сети, человек просто напросто не может. Сразу становится заметно – первый, главный зашедший, представившийся владельцу квартиры Серафимом – барыга. Вид у него спокойный. Товаром торгует, неплохо наваривается, но сам употребляет редко. Второй – Юра. Объект воздыхания Глеба, его мечта, тот человек, из-за которого, собственно, гость так яро умолял и скулил перед Фёдором, чтобы один вечерочек отдохнуть. Дело не в траве. Дело в человеке. Он торчит на всем подряд, заметно, сидит давно, тело исхудало а рассудок замутнён ничем иным, как разными химикатами по порядку, вперемешку и вкусными комбинациями. В нём хотелось но не моглось узнать себя – чувства Фёдора дороже веществ и денег. Андрей хмыкает. Самым безынициативным был Влад: ему нужно было только покурить, съесть палку колбасы и заснуть. Поговорить с ним было бы интересно. Может. Глеб проявляет свою дружелюбность и гостеприимство в чужой квартире: помогает куртки повесить, провожает до узкой кухни, где всё насквозь пропитано сигаретами. – И где ваш господин "никого не хочу видеть"? – Юра усаживает свой зад рядом с Андреем. Андрей вжимается в батарею, не желая кого-либо видеть. Нужно много времени на свои мысли. – Куда смотался? – Да похуй, – Глеб дважды клацает чайником, передумав начинать с банальностей. Серафим выкладывает на стол зиплок, забирая всё внимание на свою персону. – Вообще похуй! Восторженный возглас почему-то отдается по комнате гулким хихиканьем четырёх лбов. Будто они впервые курят траву, будто завтра днём мама вернётся со смены а они будут хихикать и делать вид, что ничего не было. Будто им по шестнадцать. – Сейчас или потом? – Серафим не медлит. Андрею нравится. Вот так просто – меня позвали, я пришёл, вот товар. – Давайте приступать к трапезе, господа. – голос Андрея ему же самому кажется неестественно перекачанным басом. Все охотно кивают. Юра встрепенулся, доставая с кармана пачку сигарет и потроша одну. – Может познакомимся? – параллельно со зверским издевательством над табачным изделием, Юра глядит в глаза Андрею. Неприятно. – Андрей. Достаточно? – Чем по жизни занимаешься, Андрей? – Серафим двигается по кожаному уголку ближе. Вызывает улыбку. Он будто искренне интересуется. Это приятно. – Учусь. Песни пишу. – небольшое движение снова провоцирует непреодолимое желание постучать ногой о пол, развлекая соседей снизу бесконечной вечеринкой. Вечеринкой передоза веществ. – А ты? – Не трудно догадаться, чем я занимаюсь... – обворожительная улыбка. Андрей понял. Глеб понял. Все делятся на пары. Серафим явно подкатит к Андрею, Глеб к своему Юрочке, Влад – к содержимому холодильника. – Чего тебя так колбасит? Порошок? – Нет, – бесконечно огромные зрачки переводит на свет, станут меньше, как у нормальных людей. Не хочется ссориться зазря: мало ли, ещё труханёт бедолаг, скажут, ты не будешь курить. Когда мешаешь – приятнее всего. – Таблетки. Антидепрессанты, сильные... – Лирика? – Серафим чуть щурит глаза, пытаясь понять, что кроме тряски дали таблетки. – Как достал? – Не Лирика, – Андрей обрывает раздражённо, чуть хмурясь и вонзая взгляд в небольшой мундштук, в который забивали расхваленный стаффчик. – Как курить будем? – По кругу. – Юра подкуривает себе. На кухне своеобразный запах, который так же, как сигаретный дым, с минуты на минуту впитается в стены. Затяжка. Лёгкие полные, хватает на секунд семь – выдох. Ещё затяжка. Дым Юра цыганочкой передает Глебу. Их романтика снова разбивает корабль мыслей Андрея о скалы пиздеца в жизни, заставляя мысли, как деревянную палубу, рассыпаться и расплыться по волнам в разные стороны. Затягивается Серафим. Затягивается Глеб. Мундштук в трясущихся руках Андрея лежит будто неестественно – а как же самокрутки, как же водник, что это за дрянь? – Как курить? – дрожащими руками тяжело даже мелкой трубкой в рот попасть, не то что поджечь. Серафим помогает. Одна тяжка. Сразу не отлетает – вообще ничего не происходит. Вкус неприятный, через мундштук не нравится, не вкусно и не взяло. Волшебная трава идёт дальше по рукам, круг повторяется. Никого не взяло, но шум балагана нарастает. Орет музыка из чьего-то телефона, дует из открытого на проветривание окна. Единственное, за что цепляется взгляд – Серафим, который за руку выводит из комнаты. Всё внезапно затормаживается. – Блять, – вырывается совсем неосознанно, когда вдвоем закрываются в ванной. Странно. Как-то слишком странно, непонятно, что вообще происходит? – Мы в ванной? – В точку. Есть вытяжка? – взглядом проходится по плитке, аккуратно запирая дверь. Андрей садится на унитаз. Движение головой – вокруг все отстаёт. Информация в мозг поступает медленнее, чем происходит движение. Глаза липнут. Подсовывают меж губ мундштук, мелькает фигура Серафима, дыма полные лёгкие. Андрей трёт глаза будто вечность – кажется, все ресницы вылетели вместе с искрами. Потом летят другие искры – Серафим тянет на себя, зарывается руками в сожжённые порошком волосы и целует. Меж губ дым, лёгкие им совсем забиты, кажется, что всё тело состоит из дыма и только одно возбуждение сейчас полыхает огоньком, от которого дым и идёт. Тяжело подняться, приходится позволять себя потянуть, облапать всего. – Ты не против? – Серафим действует резко. Не успевает Андрей и глазом моргнуть (буквально) – как перед ним, кажется, Апполон с голым торсом, милейшей улыбкой и растрёпанными волосами. – Только за... – будто с придыханием, восторгом и трепетом, так хочется уткнуться в шею. По ощущениям прошло всего минут десять знакомства. По факту – час. Тормознутые ощущение, восприятие, кажется, каждого атома тела – так вот что значит настоящий Трип, а не то, что было под присмотром Фёдора? Серафим упирается стояком чуть ниже бедра, целует шею, и Андрей, кажется, уже отлетает. – Ты вообще никакой. – с долей насмешки слышится возле уха. Серафим стаскивает штаны и нижнее бельё, прижимает к двери. – Мы должны ещё разочек как-нибудь собраться, м? Рука проходится по стоящему члену. Андрея встряхивает. Он точно не кончит под этими таблетками, ещё и с травой. Зато никогда в жизни так приятно не было. Ещё ни разу он не чувствовал каждый атом, касающийся его тела. Часто кивает, готов на колени падать, громкий вздох переходит в стон с ещё одним движением. Это и нравится. Податливый, красивый, такой весь из себя необычный студентик, сейчас в ответ становящийся на колени. Перед Андреем всё ещё тянется зеркало напротив входа, битыми пикселями спускаясь вниз. Сознание тормозит, жизнь – нет. Перед Серафимом уже прекрасный парень, вставший на колени, по губам которого так и хочется провести членом. Тянет чуть за волосы, убирает пряди с лица. Андрей открывает рот и член плавно скользит по его языку до глотки. Он на все согласен, такой красивый и размазанный, сейчас посасывающий головку и старательно вбирающий в себя побольше плоти, втягивая щеки. – Какая прелесть... – приходится облокотиться на стиральную машину. Андрей с чавканьем выпускает член изо рта, обводит головку языком, заглядывая черными глазами в душу. – Тебя твой ёбырь не достоин... Андрей только кивает. Опирается на бедро, активно двигает головой, пока не устаёт и не начинает давиться. Серафим тянет за волосы. Андрей возвращается к головке, будто с каким-то трепетом выводя языком узоры. Его плющит и глючит. Вечно это точно продолжаться не будет, как бы не хотелось. Всё чаще Андрей, причмокнув, выпускает член изо рта ради глотка воздуха. Чаще сбивается со своего ритма, заменяет пересыхающую глотку на руку со слюной. Надолго его не хватит. – Притормози... – рукой Серафим укладывает челку на другой бок. Андрей тянется за каждым прикосновением, тело неподконтрольно дрожит, перед глазами плывёт. – Задохнёшься. – Да-а-а? – гласную тянет будто пьян. Серафим чуть хмурится, натягивает штаны. Андрея приходится насильно поднимать, помогать ему спортивки вернуть на место. – Подожди, ты же не... – Я и не кончу, к большому сожалению, хотя с тобой хочется. – Серафим отпускает. Андрей стоит. Выдох. Он жив. Может умоется и придёт в сознание.***
До Андрея реальность доходит минут через пятнадцать. Только тогда кадры встают на свое место, не отстают от звука и в зеркале видно свою бледную рожу с обкусанными губами. Челюсть невыносимо сжимается, страшно даже пытаться решить эту проблему. Приходится смириться, умываться ледяной водой. Не становится легче. Держит крепко, а в квартире тихо. Кажется, сжал челюсть до той степени, что зубы вот-вот будут хрустеть под общим напором. Кое-как, облокотившись на стену, получается выйти из ванной. В кухне на кресле Юра, у него на коленях Глеб. Безразлично. Слишком плохо, чтобы пытаться понять, что у них там. Детей не наплодят и уже хорошо. Таким множиться нельзя. Таким как Глеб и таким как Юра. На входе в спальню – Влад. На полу, уложив голову на подушку. Кажется, что чтобы через него переступить – нужно поднять колено до потолка. Правда, Андрей для этого слишком крошечный и его сил на это не хватит. Комната слишком огромная, невыносимо просто пытаться как-то его обойти, чтобы лечь к Серафиму. Он на кровати и его глаза, сверкающие от света из окна, явно пилят Андрея. Его это пугает. – Глючит, – бубнит Андрей, двадцать пятым кадром видя то, что Серафим дёргается навстречу, желая впиться в шею ногтями, разрывая сонную артерию. Мелкие шажки даются с трудом, комната просто бесконечная. – Слишком глючит... – Андрей понимает, почему Фёдор так беспокоился и не давал курить больше одного сплифа. Потому что это доходит до пиздеца. Кажется, что чужие руки впились в шею, разорвали в клочья и кровь стекает уже по ключицам и груди. Не больно, просто слишком страшно. То, что рисует сознание, боясь за своё физическое тело, выглядит как фильм ужастиков, как бэд-трип. Обессиленное тело рушится на второй диван, требуя сомкнуть глаза и отдохнуть. Подождать, пока организм сам разберётся со всеми веществами. Серафим отворачивается. Андрей мечтает сейчас только о том, чтобы Фёдор снова обнял его во сне, как это происходит каждый раз, и как каждое утро он, недовольно попивая чай, бубнит что всё это трип Андрея и его больная фантазия. Кажется, что в полусне слышит голос Фёдора. Слышит, как хлопает дверь, как он заходит вместе с Даней, как они всех выгоняют и как прогибается рядом диван. Так вот, куда должен был доплыть корабль. До Фёдора. Там его конечная точка, его порт и его дом. Только корабль разбился о риф и его капитана сожрал стервятник. Стервятник Серафим. Андрей проваливается сквозь диван и многоэтажку в сон.***
Под утро знобило. Открытый в комнате балкон добавлял морозности и желание спрятаться под одеяло с головой. Воспоминания с вечера восстанавливались частично, с такими же отставаниями, едва прогружались события и вспышки света с лицами, громкой музыкой и громкими разговорами. Голова кружилась и отпускающие таблетки отдавали апатией и зачатками депрессии. Мешать всё, что было вчера, со стрессом и усталостью – что-то на грани смертельного. Воспоминания прогрузились до ванной. Вперемешку с попыткой это забыть и бесконечными мыслями "нет-нет-нет", играли кровью в жилах, на щеках и нервными импульсами по конечностям картинки, отстающие от звуков. Андрей вжался в подушку. Кажется, совесть закипела к моменту, пока прокрутилась в моменте "стычка" в ванной. Зато, что успокаивало, последующие картинки с глюками, что пришел Фёдор и всех разогнал, успокаивали. Андрей помнил, что этого не было. Был рад тому, что хотя бы морально был верен только одному человеку. – Какой пизде-е-ец... – громкий вой в подушку отозвался эхом по пустой комнате. Пустой квартире. Когда вообще все ушли? За окном врубились фонари. Кажется, что Фёдор не вернётся. Ему всё рассказали, конечно же. Кажется, что только одного так въебало. Все были в трезвом уме, просто Андрею, может, спайса какого подсыпали, афродизиака, героина, да что вообще могло так убить? Грубым гулом слышно, как поднимается лифт. Надежда теплится, но холодеют руки. По этажу гудят шаги и звяканье ключей с брелоками. У Фёдора много брелоков было. Зачем он их собирал? Щелчок замка. Холодный пот проходится по всему телу, дыхание перехватывает и чувство вины топит изнутри, заставляя чуть ли не рвать от нервов наволочку на подушке, в которую вцепился. Жестоко вцепился. Если это что-то изменит – готов её разорвать, биться головой о стены. В прихожей хлопает дверь. Падает на пороге рюкзак, звякнув о пол железным замочком. Каждый звук такой, будто металлом по стеклу. Больно, да за что ж так больно. – Андрей? – снова гремят ключи, повешенные на гвоздь возле двери. Щёлкает замок заново. – Ты дома? Андрей выдавливает невнятное мычание. Его похождения точно выдадут багровые щёки. Однозначно. Или выдаст... Что может выдать? Паника, бегающие глаза, дрожащие руки? – Андрей, всё в порядке? – голос звучит взволнованно. Обувь гремит безумно громко. Тяжёлые шаги в один момент оказываются рядом. – Всё хорошо? – Федя... – кривая улыбка кое-как вытягивает лицо из трубочки, в которую захотелось скрутиться полностью. – Зачем тебе было уезжать? – Что случилось? – после вопроса – застучало сердце в ушах. Хотелось вцепиться в Фёдора как в спасательный круг на поверхности воды, когда к ногам привязаны булыжники. Это так же бессмысленно, но так же остаётся надежда на светлое будущее которое рядом, а не видно со дна сквозь болящие от соли моря глаза. – Мне всё время казалось, что ты пришёл, – лезет обниматься нервно дрожащими руками. Ледяными пальцами лезет под два слоя одежды и утыкается в бок. – Только из-за этого спокойно было. Вот и прекрасно, кажется. Один хочет побыть в здравом рассудке подольше, другой уверен, что он бесконечно нужен. Не важно ведь, какими путями и через какие тернии свет пробивается. Расцарапаться о шипы придётся позже. – Обещаю, – Фёдор целует в макушку, поглаживая по спине доселе невиданно нервного Андрея. – Я не оставлю тебя.Наверное.