Она смеялась, а он даже и не думал...

В комнате слышался шум моря.

Дорога не была долгой, тем не менее они успели вздремнуть, обнимаясь, на одной полке. Он заставил вслух читать её какую-то из своих книг. Она стыдилась, говорила ещё с грузинским акцентом. Некоторые русские слова не понимала, коверкала их. Он умилялся, подсказывал ей. Видел он что-то приятное и экзотическое, когда учил её русскому языку. А ей было интересно, она вообще любила учиться. В этом они были похожи. Они не были как две капли воды. Они были абсолютно разные. Бывает так, что люди очень похожи, на этом и сошлись. А иногда настолько разные, что именно поэтому они вместе. Он — резкий, вспыльчивый. Она — очень скромная и нежная. Он холоден с виду, она фонтанирует эмоциями. Он страстный в постели, она, в силу возраста, зажатая и закрытая. У них разные взгляды на жизнь. Он бы никогда не выпустил её из дома, желал, чтобы она готовила, убиралась, рожала ему детей… если бы не любил её. Если Тино захочет уехать на неделю куда-то — пожалуйста, решит начать рисовать — он купит ей все материалы, захочет перевестись из одного института в другой — ради бога. Не захочет работать — не будет. Будет 24/7 на работе — пусть. Все его вкусы зависели от её желаний. Она знала, насколько он ревнив, никогда не оставалась со своими однокурсниками, а если и оставалась, то только так, чтобы он не узнал. Не давала повода ревновать… но он все равно ревновал. Старалась не общаться с противоположным полом, даже не смотрела, но он видел все, даже если этого не было. Он горячился, бесился: — Кто он? Почему он был рядом с тобой? — Он мой друг. Она больше никогда не видела своего друга. Бог знает, что он сделал с ним. Так было с одним из её педагогов. Он узнал, что он проявлял к ней знаки внимания. Нашёл его, избил. На следующий день в институте объявили, что педагог по живописи уволился, его будет заменять другой. Она ничего не спросила у Клима. А он понимал, что она все узнала. — Что это за мужик? Почему он подвез тебя? Ты не могла позвонить мне, чтобы я заехал? — Почему он на тебя так смотрит? Что между вами? Не надо мне рассказывать! Я знаю, что происходит с мужиком, когда он влюблён. — С кем ты была так поздно? Ты никогда так не засиживалась у подруг. Кто он? — Ты трахалась с ним? Так и скажи! Она его успокаивала. Он краснел, был как комок нервов, грубил, швырял вещи, орал, бил кулаками стены. Находил этих парней… кому-то везло, кому-то нет. Он нервно ходил по дому, курил, хотя не любил это дело. Зло смотрел на неё. Иногда от гнева у него выступали слезы. Он убегал, орал, пинал все, что попадалось ему на пути. Матерился. А она терпела, потому что любила его. Он возвращался, часа через два. Ему нужно было побыть одному, чтобы остыть. Возвращался. Как щенок. Пристыженный. Садился рядом с ней, молчал. Дулся. Опираясь кулаком о щеку и искоса наблюдал за тем, как она восстанавливает страницы старых документов. Тина ждала, когда его дыхание успокоится, взгляд станет нежнее. Его это злило, что она совершенно не обращает внимания, как он обижен на неё. Тем не менее, он очень быстро успокаивался. Тогда она складывала все свои инструменты, усаживалась рядом и утыкалась носом ему в шею. Клим обвивал руки вокруг неё, по-свойски прижимал к себе и целовал макушку — Извини меня, я очень стараюсь… но у меня не выходит. А Тинано и не обижалась, видела она в его выпадах даже что-то привлекательное. Что-то чисто мужское и доминантное. Она растворялась в нем, нежилась, а он благодарно целовал ей руки. Даже с возрастом он не прекращал жутко ревновать её. Только уже съездить и кого-то отпиздить не мог. Мог только поинтересоваться, кто с ней был, фыркнуть и уйти в другую комнату. Дети смеялись и умилялись этому. А Тино ждала, когда он успокоится и снова вернётся на кухню, чтобы продолжить разговор. Любил выпить, подраться с кем-то, пел песни, срывался с Буденным на конях в поле, соревновались, кто быстрее его пересечет. Танцевал с женщинами, соревновался с мужиками в присядках. А она не любила это. Не выпивала, могла только в редких случаях. Сидела допоздна с коллегами, возвращалась и видела у двери Клима, который ждал её всю ночь. Он отводил её в душ, кормил, и укладывал спать. Потом ночью в пьяном бреду она просыпалась, что-то бормотала, приставала к нему и проваливалась в сон. Когда Клим пил, а выпивал он крепко, звонил вечером и говорил: — Буду жутко пьян, готовься. А она уже знала, он предупреждал, что нужно спрятаться где-то и не выходить вообще. Дебоширил страшно. По пьяни он хотел её ещё больше, хотел завладеть ей, потому что она была только его. Рвал и метал, когда не видел Тино, но если бы увидел, начал бы приставать, грубить, рвать на ней одежду и по-зверски отымел бы её, замучил. Боялся этого. И остерегал девушку. А так, если она зашкериться где-то, пролилась бы малая кровь. Он бы поорал, поискал её, потом лёг бы на кровать и уснул. Либо вообще не приходил ночевать, потому что знал, что мог натворить лишнего. Продолжались его такие выходки недолго. Пока в один из таких вечеров он не нашёл её. Схватил, она начала упираться, что его выбесило ещё больше, тогда он поднял на неё руку. И её крик навсегда остался с ним. Заламывал, садился на неё, чтобы обездвижить, ударял, силой раздвигал ноги, пока до его слуха не донесся самый страшный её крик. Он дернулся, испугался, протрезвел. Вдруг увидел её слезы, как она закрывает лицо руками, чтобы он не разозлился ещё сильнее, но он оцепенел. Он хотел её хоть как-то успокоить, но уже слишком много сделал, было поздно. Чувствовал, как она дрожит под его телом, как икает грудью от подступающих слез. А он ненавидел себя за это. Когда у него начинались приступы головных болей и галлюцинации, самое страшное, что он слышал — её крик, слезы и мольбы. Он рыдал, бил кулаками все, что видел, чтобы сделать себе больно. Он до конца жизни помнил это. И винил себя. В общем, это не единственное за что он себя винил по отношению к ней. А она настолько любила его, что простила и забыла почти сразу. Когда он ей говорил об этом, о своих чувствах, она иной раз даже не могла вспомнить, что такое было. Хотя подобные ситуации откладывались у неё в голове очень ясно, и как её предал первый молодой человек, сделав из своих ухаживаний шутку, как к ней приставал один из отцовских друзей, как домогался учитель в младших классах. Это заставляло не верить Тино в мужчин, каждая ситуация закрывала её пути к возможным отношениям, но не в случае с ним. После этого как отрезало. Даже если он пил, то становился очень спокойным, даже грустным, это воспоминание ярко запечатлелось им. Больше ей не приходилось прятаться. А он приходил домой как побитая собака после попойки, потому что теперь каждая пьянка ассоциировалась с этим случаем. Она была очень суеверной. Гадала, занималась чёрной магией. Сначала скрывала от него это. Но когда он однажды увидел её на кладбище, пришлось колоться. — А что ты делал на кладбище? — испытующе спросила Тино. — Не переводи тему — смеялся он. Тут она вывалила ему все. И про гадания, ритуалы на кладбище, порчи, клиентов, покойных. Он сидел неподвижно и не верил своим ушам. То, во что он так не верил, стало его касаться. Его мир перевернулся. — Я и твоего папу с мамой видела… Он ни разу не посмеялся над Тино, не осудил её за подобные вещи. Он просто это принимал, но сам ни во что не верил, считал это все бредом. Хотя сам слушал её с интересом. Присутствовал, когда она делала тряпичных кукол, наполненных могильной землёй, гадала, иногда даже просил, чтобы она разложила на его вопрос. Выслушивал, делал выводы, но в конце обязательно говорил: — Ну, это совпадение и не более… Она заливисто смеялась, обнимала его, принимала поцелуи нежные, подкалывала Клима. И во всем этом всегда была своя романтика. Они принимали друг в друге то, что в себе бы никогда не решились принять. Отличались и политические взгляды, как ни странно, она была против действующей власти. Их старший сын уже после развала, в наше время, говорил: — Она такая антикоммунистка была… — улыбался, — но папа ни разу ей ничего не сказал по этому поводу, он безумно её любил и принимал её точку зрения. И мама никогда не осуждала, хотя была против многих вещей и жутко ненавидела его работу. Во-первых, боялась за него, столько покушений на него было, его вечно не было дома, все в каких-то разъездах… Во-вторых… Ну понимаете, — он обходил острые углы, — когда неподготовленный человек входит в политику, а жена наркома — это уже партийный деятель… когда входишь туда, а она вошла очень рано, то ужасаешься от многих вещей. Политика это не институт гуманности. Иногда что-то делают против человека, иногда ради, но опять же, жертвуя чем-то. И она это видела, видела больше, чем могла видеть простая советская женщина. Она ненавидела всю верхушку власти, как бы это не было странно. У нее папа как-то спросил: — А как ты тогда живёшь со мной, если я часть этой системы? — Родной, я могу не принимать Климента Ефремовича Ворошилова, как партийного деятеля, но ведь мой Клим — другой. И своего Клима я люблю. И его это даже восхищало. Ему нравилось, что она не делает в семье культ Ворошилова. Она не видела его как политика и наркома, она видела его обычным человеком. Они были людьми разных нравов, устоев. Тино была зависима от мужчины, он эту грузинскую зависимость не понимал, всегда ставил её над собой. Каждый раз, когда кто-то спрашивал: «Кто у Вас главный в семье?», она отвечала: — Конечно, Клим! Он говорил: — Конечно, Тинано! Занимались они разными вещами, которые не пересекались абсолютно, круг друзей у них был разный, и жутко ненавидели окружение друг друга. Все было не таким, все было отличающимся. Но они так любили друг друга, что им уже было все равно, насколько они были непохожими. Когда они приехали в Чвабиани, их там уже ждали. Раз приехал Ворошилов, то не впустить его нельзя, герой же, отец.Так бы, будь это какой-то Дядя Вова из Новосибирска, гнали бы его в шею из Грузии. Дом снаружи казался очень большим, внутри он был ещё больше. Комнаты богато обставлены, в зале большой стол, где собирались все родственники. Сейчас женщины хватались за сердце, ведь узнай потенциальный жених, что кто-то претендует на Тино, ему не сдобровать. Но млели перед Ворошиловым, перед его обаяние, красотой, манерами, начитанностью. Он потребовал выделить им отдельную спальню — конечно, будет; попросил накрыть немедленно стол — как уже все закуски там лежали. Он быстро завладел их вниманием, они с интересом слушали, его рассказы, смеялись. Клим вышел во двор, где стояла куча скотины. Позади слышался гул женщин, смех и тихие шаги. Он прервал её молчание: — И правда, хороший жених… — он оглянулся вокруг. Тинано подошла к нему сзади и положила руки на его талию. Клим заглянул на неё, улыбнулся и сказал абсолютно спокойным тоном: — Будет вредить мне, засажу как кулака. Как раз вовремя, в доме послышались тяжёлые шаги, половицы жалобно скрипели, лепет женщин и глубокий мужской голос. Климент сразу выскочил в комнату, прежде поцеловал Тино и сказал: — Стой тут. Она осталась на улице, но заглядывала в дом через приоткрытую дверь. Картина была пугающей: здоровый мужик, очень высокий, крепкий, с огромными руками, которые сжимались в кулаки, с чёрным лицом, острыми глазами и Клим. Невысокого роста, смазливый, стоял, скрестив руки на груди, задумался, силы не равны. Грузин испепелял его взглядом, тяжело дышал, тужился, сверкал глазами, нос его раздувался от гнева. Клим был абсолютно спокоен. — Что забыл в моем доме? — голос вырывался где-то из глубины, слегка с хрипотсой, буквы каверкались, слышался акцент. — На свадьбу тебя хочу пригласить, весь ваш дом, — невинно сказал он, — а вообще, не тут ты замуж брать решил… Клим резко сорвался, пошёл ему навстречу, расстояние с каждой секундой сокращалось между ними. Обстановка была напряжённая, все ждали, когда начнётся драка, когда они выясняли отношения. То ли поиздеваться, то ли пошутить — Грузин предложил: — Раз ты хочешь забрать у Грузина грузинскую девушку, забери её… забери… После того, как победишь меня в бою клинками. Они вышли на улицу. Климента взбесило это: «Забрать у него девушку?! Да эта девушка целиком и полностью принадлежит мне.» Разобрали клинки. Одинаковые, все честно. Никто из них не был взволнован, каждый из них шашками махать умел, и делал это на приличном уровне. Либо мужик не понимал, кто перед ними, либо не знал, что командиры в гражданку не только винцо с коллегами пили, пока солдаты сражались с белыми. Тино только отвлеклась на чьи-то разговоры, где обсуждали потенциального победителя, большинство, конечно, были за своего родственника, только один старик тихо, посаженным голосом сказал: — Этот маленький победит, потому что искренне любит её. Послышались удары клинков. Она боялась смотреть, боялась увидеть, что Клим может не справиться, только слушала. И ничего не понимала. Она слышала скрежет металла, как летели искры, но ничего более. Тинано повернулась. Картина была странная. Грузин на фоне ловкого и быстрого Ворошилова казался просто нелепым. Переминался с ноги на ногу, успевал только отражать удары, но не наносить их. Но держался. Драка длилась уже слишком долго. Выносливый и юркий Клим решил вымотать его. Он замечал, как тот уже тяжело дышал, руки его слабели, передвигался ещё более неуклюже. Тино кто-то протянул платок и толкнул к ним навстречу. Она медленно подходила, ждала момента. Но он не наступал. Грузин несколько раз из последних сил шарахнул по Ворошилову, тот еле отразил удары. Теперь уже было непонятно, кто из них лидирует. Они были на равных. Она подходила ближе, чувствовала тепло от искр. Клим увидел её, потерял бдительность и чуть не лишился руки. Клинок просвистел мимо его плеча. Тино отстранилась, испугалась за него, и на лице появились слезы. Климент заметил это, зыркнул на неё, и в мгновение повалил Грузина на землю. На него всегда действовали ее слезы. Нервничал, пытался успокоить, бегал около неё, что-то предлагал, целовал, обнимал. Тут же он ощутил второе дыхание, потому что перепугался за неё. Какая тут драка, если нужно идти и успокаивать Тино? Тинано сорвалась с места, пока ещё мужчина лежал, и махнула перед ними платком.* Грузин отвернулся. Не отвернулся только Ворошилов. Русский же. Клим тяжело дышал, смотрел девушке в глаза и где-то глубоко в душе ликовал. Да даже, если бы не удалось свалить с ног этого мужика, он бы нашёл другой способ, чтобы она всегда была с ним. Тина несмело взяла его за руку, простояла несколько секунд в замешательстве и прижалась к его груди. Он обнял ее за плечи и красноречиво намекнул встающему Грузину, что ему тут более не рады. Он мягко отстранился от девушки и пошёл вслед за ним. Теперь время решать проблемы по-русски. Клим подбежал к нему сзади, развернул его и ударил несколько раз, чтобы у того и мысли задней не было снова ему помешать. Жалкое зрелище, мужчина даже отпор дать не смог. Если Клим дрался, то дрался насмерть, к этому его приучили царские офицерчики. Грузина унесли к какой-то бабке, и началась подготовка к свадьбе. Все же было решено устраивать праздник по грузинским традициям. Правда, гуляли, как и у нас, несколько дней подряд. Клим толкал речи, слушал поздравления, устраивал танцы. Главным на празднике был он, ведь никто так больше не сможет разбавить обстановку и сделать её помпезной и праздничной. Дарили что-то, молодые станцевали «Картули», стол ломился от еды, пели грузинские и русские песни. Сталину моментально сообщили о происшествии, на что он лаконично ответил: — Благословляю! Но им уже было все равно на чьи-то разрешения, они сами уже себе все разрешили. Клим никогда не позволял решать что-то за него и Тино оберегал от этого. Все, что происходило в их жизни не было навязанным кем-то. Они не развелись по просьбам партии, он не отправил её в лагеря, выбивал работу, когда новые министры после XX съезда, решили убрать все, что связано со Сталиным. Он оберегал её, как ребенка. Она жила рядом с ним в каком-то закрытом мире, где не было финансовых проблем, политических. Он устроил все, чтобы она не чувствовала себя несчастной. Первый вечер закончился, впереди ещё несколько дней пышных гуляний. Комната освещалась приятным тёплым светом, было открыто окно, пахло свежим горным воздухом. На улице слышался рокот сверчков, пение ночных птиц и шум ветра. Волны ближайшей реки эхом отдавали в их комнате. Вода для них была местом их постоянных встреч в первые несколько лет. Они слышали голоса друг друга, шаги по маленьким камешкам и шум реки. В общем, это навеяло очень приятными воспоминаниями, как Клим обнимал девушку, согревая её, она дарила ему поцелуи и как они гуляли до поздней ночи. Тино возвращалась к себе домой, а Климента ждала работа и поезд. Так они они мыкались несколько лет подряд. Климент снимал с руки часы, расстегивал ворот рубашки, пока Тино расправляла кровать. Он повернулся к ней и заметил её внимательный взгляд, она наблюдала за ним, жадно и нагло. Теперь она считала возможным так делать, без стеснений, без румянца на щеках, теперь можно было съедать его глазами, как он раздевался, как занимался чем-то по дому, как работал, сидя за столом, но пока он этого не видит. Она заметила его внимательный взгляд и потупила глаза. Клим улыбнулся. Подошёл к кровати, сел. Безмолвно предложил ей раздеть его. Ощутив приятное жжение в груди, она дрожащими руками начала расстегивать пуговицы на его рубашке. Она чувствовала волнение, глаза застыли на открывающий груди, сердцебиение участилось. Суетилась. Некоторые пуговицы слетели, выскальзывали из сомкнутых пальцев. Тогда он брал её за руки и помогал. Когда они полностью расстегнули рубашку, Тино стянула ее с его плеч. Она не могла не смотреть на его торс, но все ещё слишком стеснялась. Одно дело, наблюдать за ним, когда он даже не подозревает, другое — видеть перед собой, напротив его карие, острые глаза. Она боялась взглянуть на него. Клим не стал мучить, притянул её к себе за талию, посадил на колени и поцеловал. В ней что-то снова изменилось. Теперь она не втыкалась в его губы, как это было раньше, по неопытности, поцелуи её стали взрослее, прикосновения стали развязаннее, нахальнее. Держаться она стала немного увереннее рядом с ним. Клим это заметил, улыбнулся ей в губы и рукой провел по груди, нежно касаясь сосков, но тут же почувствовал, как она напряглась. До этого он просто не позволял коснуться до неё в таком ключе. Страстно, по-звериному. Дальше прошёлся по талии и остановился на бёдрах, сжимал её ягодицы и наблюдал за реакцией, игрался с ней, стыдил, заставлял стонать от каждого прикосновения и порывисто дышать, когда она отрывалась от поцелуя. Тина залилась краской. Её руки медленно опускались по его груди, она ненавязчиво пыталась потрогать его тело, так давно желала этого, дрожала. Проводила ладонями по его рукам, пока Клим целовал её шею и снимал платье, перебирала волосы на макушке, проводила пальцами по седеющим вискам, гладила спину и слегка сжимала плечи, когда он целовал её грудь. С каждой секундой она все яснее чувствовала, как дыхание спирает, и как появляется тянущее и сладкое напряжение внизу живота. Клим все нахальнее терзал её тело: ласкал соски, оставляя на них мокрые поцелуи, сжимал ляжки, хватал её руки, прижимал к себе, оставлял небольшие засосы на шее, груди, чтобы она точно знала, кому принадлежит. А она все больше терялась, все больше и больше стыдилась, замирала в ступоре. Она не понимала, что делать, она боялась. Она боялась возбуждения, своего, когда чувствовала, что начинает течь, его, когда случайно касалась его стояка. Но она умирала от того, как она его хочет. Это первое взрослое ощущение страсти, которое она испытала по отношению к мужчине. Клим гладил её шею, проводил большим пальцем по щеке и страстно целовал её. Чувствовал нежность губ, горячее дыхание, дрожь, сладкий вкус. И почувствовал на своих губах слезы. Открыл глаза и внимательно посмотрел на неё. Это не было похоже ни на плач от испуга, ни на плач от напряжения, он видел глаза, которые его хотели, но такой робкой страстью, такой неуверенной, что доводили её до истерик. Она желала его, но бесилась от того, что боится этого. — Если ты сейчас не готова, то мы можем просто лечь спать… — выдохнул он с какой-то долей грусти и разочарования, тщательно скрывая этого и подавая как легкость. Для нее это было как испытание, когда она его так хотела, но боялась не оправдать его ожиданий. Но Тино хотела этого, хотела ощутить его прикосновение, тело, как он будет ласкать её и толчками вынимать из её груди стоны. Она медленно легла на спину, притянув его к себе. Их глаза оказались напротив друг друга, губы настолько близко, что его шёпот отзывался поцелуем. Он положил свои руки на её колени и аккуратно раздвинул ноги, пока покусывал и целовал её ключицы. Тино расстегнула ремень, одним махом он достал его и закинул куда-то в комнату, что он упал с громким лязгом, стянула штаны с его бёдер, он стянул белье и резко схватил её руки и прижал их к изголовью кровати. Он не контролировал такие порывы страсти, чем пугал её. — Если тебе будет больно или ты просто не захочешь продолжать, то скажи, я тебя не трону. Ты обещаешь мне, что не будешь терпеть? Она кивнула головой. Конечно, ему было важно, чтобы её первый секс не ассоциировался с чем-то грязным и трагическим. Он не хотел причинить ей боли, и кто бы знал, что он переживал не меньше, чем она. Как его трясло несколько минут назад, когда они только вышли из-за праздничного стола, когда приближались к спальне, как не мог долго снять часы, потому что руки дрожали. Как срывался голос, когда он ей хотел что-то сказать. Как он долго думал об их первой ночи, какие сценарии прогонял в голове, когда запевали очередную песню. И сам над собой смеялся: — Имел столько женщин, а теперь боишься первой брачной ночи с юной девушкой? Да… боюсь… Он затягивал момент поцелуями, пока сам не успокоится, доводил её до истерических стонов, чтобы она буквально сама на него залезла. Но тянуть больше уже было некуда. Он приподнял её бедра, начал медленно вводить член и наблюдать за реакцией. Тино почувствовала, как закружилась голова, закрыла глаза и ощутила накатывающую боль, но это не то, когда её совершенно нельзя терпеть, с каждым толчком боль все более унималась, становилась отголоском на пути к удовольствию. Она расслабилась, растеклась на кровать, гладила его руки, которые до сих пор сжимали её ягодицы. Он не понимал, что чувствовать, он знал, что она испытывала дискомфорт и от этого не мог наслаждаться сам, сдерживал стоны, силой выравнивал свое дыхание. Прижался к ней, чтобы она не смогла увидеть эмоции, целовал шею, кусал ушко, шептал ей нежности и спрашивал о её состоянии. Она не отвечала. И когда он начал входить в неё уже почти во всю длину, впервые услышал её стоны. Это то, чего он так долго ждал. Любимая девушка с ним в одной кровати и выстанывает его имя. Он обнимал её, целовал, а она прерывала поцелуи, из-за того, что уже не могла ровно дышать, прерывала поцелуи из-за стонов, потом снова касалась его губ, запрокидывала голову назад, резко поднимала, утыкалась губами ему в подбородок, ворочалась под его телом, хватала его за волосы, проводила ладонями по шее. Он наблюдал за ней. Видел её умоляющие глаза, которые хотели большего. Её руки касались его, но сразу одергивались, потому что она боялась сделать лишнего. А для него в постели не было ничего запретного и грязного, особенно, если это она стонала, если она царапала его руки, если она лежала под ним или скакала сверху на его члене, лаская свою грудь, если она проводила пальцами по клитору и ждала этого от него, если она ерзала на его лице, принимала шлепки и кричала от удовольствия, сосала его член, связывала его и все остальное… но пока в его мыслях. Она капризничала, ей хотелось, чтобы он ускорился, но так стыдилась сказать об этом. Он чувствовал, что она хочет, давал ей это. Комната заполнилась хлопками, стонами, нежными словами, грязными мужицкими ругательствами. Тино отвечала ему, покачивая бёдрами, что позволяло полностью чувствовать его член. И она старалась запомнить эти ощущения, будто бы это был её последний секс с ним. Старалась запомнить, как он реагирует на её ласки, что он ей говорит, как он её трогает, как дразнит и терзает. Она старалась запомнить все. Тино задрожала, глаза наполнились слезами, а стоны стали более умоляющими. Клим начал ускоряться, она сама двигалась животным темпом, он почувствовал сокращения внутри неё и стоны удовольствия. И только от одной мысли, что его женщина кончила, в первый секс, с ним, заставило и его расплыться в наслаждении. Он упал на Тино, та обняла его за плечи и одаривала нежными поцелуями. То прижималась губами к вискам, подбородку, щекам. С таким трепетом и любовью, и он это чувствовал и ощущал очередные приливы удовольствия. Ещё несколько секунд он лежал, навалившись на неё, без какой-либо реакции. Ждал, когда дыхание успокоится. Вытер её щеки от слез, перевернулся, лёг на бок и прижал ее к себе, очень собственнически, ведь все, что происходило уже обозначало то, что она ему принадлежит. И обоих это абсолютно устраивало. Так они лежали следующие несколько минут. Безмолвно, тяжело дыша, думая о чем-то своём, слегка уставшие, но с застывшими у обоих улыбками на губах.