Она смеялась, а он даже и не думал...

Сомнения.

Они были обычными людьми. Сомневались, боялись, долго решались на что-то. Стоит ли их осуждать, если мы такие же? Климент сидел на веранде и разбирал документы. После того, как его назначили наркомом, примерно каждый рассказ начинается с этого. Он просыпался, брал в руки папку с бумагами, умывался с ней, делал зарядку, завтракал тоже с ней и начинал работу. И сколько бы Клим не занимал эту должность, бумажная волокита не кончалась никогда. Вот он уже с проседью, жмурится от того, что падает зрение, а тут он уже уставший после финской, а тут он уже и не нарком, но бумаг у него становится все больше и больше, а тут он уже на пенсии, но стол завален какими-то записками, картами, чертежами, старыми документами. Это он работал над своими очерками. А ей когда-то сказал: — Если я начну писать мемуары, то я сошёл с ума, вези меня в дурку. Когда Тино и Клим проснулись рано утром, даже ночью, часа в три. Ворошилову снова снились кошмары, после которых он просыпался в холодном поту. А Тинано чувствовала, открывала глаза, сонно целовала его, клала голову на грудь, гладила по плечам, и он постепенно успокаивался. В первый час они просто мыкались, ворочались, пытались занять удобное положение. Он смеялся, как она покачивает бёдрами, чтобы заснуть, сам крепко прижимал ее к себе, то руку закинет за голову, то положит рядом с ней. Дальше они уже просто смирились, начали обсуждать что-то, обниматься, Тино напрашивалась на поцелуи. И только она ушла на кухню, чтобы налить себе молока, как Клим уже лежал в кровати с документами. Ложилась рядом и заглядывала в бумаги. — Понимаешь что-то? — вдруг спрашивал Клим. — Нет. На что получала лаконичное: — Вот и я нихрена не понимаю… Уходил рано утром, возвращался часам к двенадцати, когда Тина уже спала. Она ненавидела его работу. Его окружение, его вечные командировки. То он в Казахстане, то в Венгрии, то он полетел в Индию, то в Китай. Конечно, он старался брать её, но… Разве девушку может устроить, что работа в жизни мужчины занимает больше времени, чем она сама? Ну и пока он сидел на веранде, Тино уже несколько раз сбегала к нему, принесла чай, какие-то фрукты. В общем, крупно закармливала. Клим смотрелся в зеркало, ужасался: — Что эта женщина со мной сделала? У меня же и скулы были, талия была меньше, чем у девушек… а теперь у меня багаж вместо жопы и молоко на усах. Хмурился. Как и любой человек, он был способен сомневаться в том, что делал в своей жизни. Сам себя спрашивал о надобности революции в своей жизни, наркомата… Иногда казалось, что его окружали вечные проблемы. А иногда он сам себе представлял, как снова у себя на Донбассе, на заводе, занимался слесарным делом. Это то, что ему всегда доставляло удовольствие. — Получал бы неплохие деньги, возвращался домой, к семье. Там жена, пятеро детей, они бы мне рассказывали, что у них произошло за день, я бы спокойно слушал их, доедал бы свою лепёшку с молоком. Потом бы уходил кормить коров, коз, курил за сараем, чтобы жена не увидела. Вечером ложился бы на нары, сделали бы в женой шестого ребёнка… и так каждый день. Гнуть спину, жить впроголодь. Клим нахмурился, тряхнул головой. Возвращаться во времена, которые напоминали ему бедное детство, он был не готов. Он до сих пор просыпается в ужасе, и пока с закрытыми глазами, он молится, чтобы не увидеть глиняных стен, соломы на полу, кромешную тьму. Смотрит по сторонам, все при нем. Уютная комната, любимая девушка рядом. Он до сих пор ощущает себя не в своей тарелке, когда призжает на огромную дачу. — У меня случается диссонанс, когда я вижу маленьких детей вокруге. Я сразу себя вспоминаю. Босой, в голубой рубашке, голодный…и такой же дом помещика. И задумываюсь: а к чему я все-таки шёл? А сейчас был период, когда он сомневался обо всем. Любил он её? Он сам не знал. Не шло речи ни о любви с первого взгляда, ни о привычке. Они выстрадали свою любовь. Слезами, неуверенностью, проблемами, утешениями. Когда Клим встретил её, конечно, он чувствовал страсть, желание. Что не сделают с человеком несколько лет без жены? Без жены… Что бы он не говорил, ему все равно было тяжело. Без Кати, без Пети. Это было его жизнь. Он и вспоминал, как просыпался с ней, как засыпал, как уезжал от неё, и возвращался, как она всегда его сопровождала и как привела к нему этого маленького кудрявого мальчика, которого они нарекли своим сыном. Конечно, любовь к ней прошла не сразу. И это была чистая любовь, незыблемая. От того эти два чувства к двум разным женщинам и были разными. К первой — молниеносная, нежная, светлая и такая, как в сказке. К Тино — странная, по первому времени непонятная, горькая, страстная, отчаянная, холодная. Конечно, Клим сомневался, когда залезал к ней в окно по ночам, когда ехал за ней Грузию, когда потащил её в свой дом. У него была одна любовь. И он не понимал, почему вторая так не похожа… и любовь ли это вообще? Сначала он видел в ней красивое, нежное и привлекательное тело. Хотел её, добивался. Была ли речь о светлом чувстве? Нет. Он жил Катей. По ней рыдал по ночам, к ней возвращался, когда днём заигрывал с Тино. Её во снах видел, её представлял в своей постели. Хотя и ощущал на тот момент, что это слезы по новой и желанной… у него была одна Катя. А остальные — так… чтобы грустно не было. С каждым днем он все больше привыкал к своей новой пасии, забывал о прошлой. Приходил к Тино чаще, виделся, дотрагивался до неё. И внутри что-то переворачивалось. Отрекался от новых мыслей. Думал ли он о крепких отношениях? Нет. Не надеялся. Игрался с ней, тем не менее, не искал себе новых. Тино для него была спасением, трезвостью, спокойствием. Клим знал, что она всегда будет рядом. И все больше прикипал к ней. Похоть заменилась ясным постоянством. Жесты уже не напоминали пьяные игры по вечерам, пока она разносит блюда гостям. Клим её и в библиотеку сведёт, и на море, и в лес, и в какой-то модный ресторан. Вечером приводил к дому свою лошадь. Учил Тино ездить. Садил, придерживал, когда она несмело управляла Маузером, осматривал её юное тело, пока та была отвлечена. Потом они устраивали соревнования. Он, несомненно, поддавался ей. Потом учил её стрелять, стоял прижавшись к её спине, держал руки, направлял пистолет, нежно целовал её, когда она прицеливалась. Смеялись, возвращались домой. И странным для него был вечер её признания. Хотел ли этого? Ждал ли? Но был не против. В груди кипело, дрожало. Было даже какое-то облегчение от того, что Тино призналась в своих чувствах. Клим не понимал, что он к ней испытывал. Но ему это нравилось. В конце концов, женщина всегда нужна, а дальше уж как сложится. Не надеялся, что выйдет что-то серьёзное, считал её маленькой, относился как к своей дочери, успокаивал, терпел, указывал. Уходил, когда хотел, возвращался, когда нужны были её объятия. Но с каждым днем он видел в ней что-то родное, что-то очень ему нужное. Отбрасывал все глупые мысли, настраивал себя и её на брак, детей. Воспоминаний о прошлых отношениях уже как и не было. Клим нежно заглядывал в её глаза, касался пальчиков, приобнимал за талию, шептал что-то, они смеялись. Приятны ему были вечера с ней. И все более надежда в его груди просыпалась. И все меньше ран на его сердце было. Хоть Ворошилов и думал, что все сомнения, опаски уже прошли после того, как он привёл Тино к себе домой, все более беспокойные и поганые мысли посещали его. Злился из-за этого, срывался на всех. Он просто хотел спокойного счастья, без переживаний, без сомнений. Жутко его огорчало, что спокойствия не было. Вспылил. Бросил все бумаги, скрестил руки на груди. Его затрясло, когда он снова её увидел. Его разрывало от гнева, когда он увидел её жалобное, страдальческое лицо. — Климушка… Ворошилов даже не дал ей договорить. Покраснел, рассвирепел. — Ты сюда снова ныть ко мне пришла? — начал он спокойно, но с каждой секундой он все более повышал голос. — Ты не представляешь, как меня уже заебало твоё вечное нытье! Ты можешь хотя бы иногда заткнуться?! Тино бежала с веранды. Слезы текли по щекам, крики вырывались из груди, а он все орал, махал руками, разбрасывал все вещи. Ему нужно было уже давно выговориться, но он терпел, считал, что не имеет права жаловаться на что-то, плакать, злиться. Клим всегда думал о ней, чтобы она плакала, чтобы она не сдерживалась, чтобы она злилась и грустила. А эмоции копились, и теперь они вышли с максимальной мощью. Даже так, как он этого не хотел. Тино, прибежав в свою комнату, свалилась на кровать. Она рыдала. Горько, безудержно. Боялась. Хотела собирать вещи, уезжать к папе. Сколько раз она уже пыталась уехать… И она сомневалась… Совсем юной девушкой она начала общаться с молодым парнем. Об отношениях с Климом и речи не было. Он был женат, а она слишком мала для него. Да и не был он для неё героем-любовником. Она искала в каждом мужчине своего отца, принимала это за чистую влюблённость. Парень был невероятной красоты: смазлив, беловолосый, с серыми глазами, которые прожигают любого человека. Складный, высокий. Очень популярен среди девочек. Конечно, клюнула и она. Но к Тине не относились как к дочке Сталина, об этом никто не знал… и не должен был знать. К ней относились… Она была изгоем. Так было и в Москве и в старой родной Грузии, где её считали сиротой. Кому интересно, что у неё умерла мама, что отец уехал непонятно куда. Она и сама отца не знала, лет до двенадцати. Страшное воспоминание, когда бабушка привела в дом чужого мужчину и сказала: — Знакомься, это твой папа! А у грузинских детей понятия были простые. Сирота — она и есть сирота. К таким детям плохо относились. От нормальных детей не отказывались, считалось у них. Значит, что-то с ней было не так. Да даже если изъянов в ней никаких не было — сирота же! Есть на ком вымещать свою злобу. Вечные смешки, издевательства, девочки избивали её в туалете. Мальчики обходили стороной или придумывали обидные клички. До сих пор она помнила и «Тина только в болоте», «Черножопая», хотя от болезни цвет её кожи приобрёл белый оттенок, и горбинка на носу не была уж такой явной. «Ни рожи, ни кожи», хотя девушкой она была очень красивой. В общем, натерпелась она много. В Москве относились уже не так, больше безразлично, с издевками, колкостями, но она была счастлива, что её хотя бы не били. И, конечно, когда она выросла, то стала обращать внимание на юношей. Максим был хорош собой. Тинано даже и подумать не могла, что он сможет обратить на неё внимание. А он обратил. Провожал её до дома, встречал, помогал ей носить книги в библиотеку, покупал сладкие булки на свои последние деньги. Только держал их отношения в секрете. Стыдился ее. Только она не знала, что и отношения он начал на спор со своим братом, который насмехался над тем, что он так и не нашёл себе девушку. А Тино была для него самой доступной. Начинается всегда все красиво: милые записки, признания, жесты. Только потом он начал забывать её, гулять с другими, не отвечал на её письма, когда она уезжала в Грузию. Игнорировал в школе, не обращал внимания вне уроков. Приходил тогда, когда ему это было нужно, запрещал, манипулировал. Последней её каплей стал выпускной вечер после восьмого класса. Парни выпивали, выпивали и девушки. Тино была одна. Ужинала одна, музыку слушала одна, танцевала одна, отношение к ней никак не изменилось. Пока под хорошим градусом к ней не подошли одноклассники. Издевались страшно. Девушки пинали, валили на землю, таскали за волосы. Парни смотрели, смеялись. Смеялся и он. Ей удалось выползти из толпы. Оторваться от обидчиков, она уходила, а вслед ей сыпались грязные ругательства. — Шлюха! Сразу на Максима легла! — А он нам сказал, что ты бревно! Понятно, откуда у такой хоть какая-то сексуальность! — Он тебя натянул на свой член в первый школьный вечер, а ты и не отказалась! — Шалава! — Может, и со мной потрахаешься, потаскушка? Можем втроём! — Ты и в рот взять можешь, ты же блядь! Тино схватила Максима за локоть, который безмолвно стоял где-то в стороне. И на её претензии, почему он не защитил её, почему издевался над ней, почему всем наврал, что у них что-то было, тот мялся. Оправдывался. — Но я могу извиниться перед тобой… — высокомерно сказал он и потащил её за угол школы. Уронил бутылку с алкоголем, которая разбилась около её ног, и осколки расцарапали бледную кожу. Тино вырывалась, била его, кричала, пока он срывал с неё одежду, когда хватал за руки, выкручивал, хлестал по лицу, брал за горло. Ей удалось убежать, когда кто-то проходил мимо, и парень струсил, убежав к компании. Тинано шла домой в порванном платье, рыдала. Грязная, замученная, пристыженная. В крови. И тогда появился Клим, которому было очень тяжело довериться. После этого она жутко боялась мужчин. Но он привлекал её своим спокойствием, нежностью, лаской, вниманием. Тино до конца не верила ему, ей все время нужно было доказывать свою любовь. Она капризничала, рыдала, обижалась, уходила от него, боялась, злилась. Она до сих пор видела в нем просто зрелого мужчину. Представляла его то отцом, то братом, то любовником, примеряла на него различные роли, чтобы понять, кто он для неё. Но пока Тино примеряла роли, Клим все ближе и ближе был к ней. Он уже все решил к тому времени. Тино не хотела ни свадьбы, ни постели, ни детей. Всегда тормозила, отказывала. А Ворошилов ждал. Она вечно пыталась уличить его в изменах, что он врёт ей, пользуется. Но ничего не находила. Сомневалась, но молчала. Уходила в себя, замыкалась, могла не разговаривать несколько дней. А потом приходила к нему, рыдала, а он успокаивал. Она то ненавидела его, то любила. И Клим это чувствовал, жутко страдал. Страдала и она, когда он уставал вечно успокаивать её, когда постоянно был на работе, когда говорил что-то, что она не хотела от него слышать, или не слышала того, чего хотела и о чем молчал он. Уходила от него, снова возвращалась, то одаривала его поцелуями, то отказывала в них. То ждала его, то боялась его прихода. И только после свадьбы она успокоилась. Он уже все ей доказал, доказал, что верен ей, что решителен, серьёзен в намерениях, любит её. И Тино все ему уже доказала. Не было уже никаких слез, истерик, молчаний, капризов. Пока кинолентой воспоминания проносились перед её глазами, она слышала громкий стук в закрытую дверь. — Тинуша, солнышко, я вспылил… я не хотел! Радость, моя, открой дверь, пожалуйста! Не сердись на меня, я устал, я злился, я не хотел! Открой дверь, золотце! Открой, я ничего тебе не сделаю, слышишь! Я хочу поговорить с тобой! Она слышала. Ненавидела его голос, его слова, его присутствие. Она ему не доверяла. Презирала его. Клим откатился для нее назад, как тот самый Максим. Они для нее стали даже похожи. — Тинуша, открой дверь, пожалуйста, иначе мне придётся её выбить… Тинано отползла в ближайший угол, закрыла лицо руками и сжалась. Она ждала чего угодно. Что он начнёт её бить, душить, насиловать. Но явно она не ожидала того, как после грохота выломанной двери, Клим сядет рядом и начнёт нежно гладить её плечи. Тино вздрогнула. Кулачками вытирала слезы, шмыгала носом. Выла, как маленький ребёнок. А Клим просто сидел, спокойно дышал. Только изредка вытирал мокрые дорожки на щеках. Сам испугался, расстроился. Злился на себя. Но нужно говорить с ней. И он говорил, объяснялся, извинялся перед ней, целовал руки, когда она позволила открыть свое лицо, колени, щеки, горячие от слез. Тино вздрагивала, смотрела ему в глаза, уголки губ периодически кривились. Она уже внимательно слушала Клима, перестала рыдать, дотрагивалась до него пальцами. Когда Клим потянулся к ней, то она ответила объятьями. Прижалась будто в нем искала защиты от него же. Крепко сжимала его предплечья, уткнувшись носом в его грудь, сопела и иногда касалась носиком его подбородка, как бы выпрашивая у него нежные поцелуи. Клим целовал её в лоб, глаза, щеки, нос, вдыхал запах её волнистых локонов. Больше подобных конфликтов у них не было, они навсегда усвоили этот урок. Оба лежали голые на кровати, одежда была разбросана по комнате, окна открыты, горячий воздух, наполненный запахом секса, становился все менее отчетливым, теперь пахло скошенной травой, летним вечерним воздухом и морской водой. — Солнышко, я так тебя люблю! — выдохнул он. Сегодня он налюбился ей за всё долгое время, пока он работал. Может, расставание так влияет на них. Клим теперь сделал вывод, что нельзя её оставлять одну. И себя одного тоже оставлять не нужно. Клим наслаждался ей. Оставлял багровые засосы на теле, кусал соски, хлестал по заднице, оставляя красные следы. Не отрывался от её губ, сжимал ягодицы, нагибал её, жёстко входил. Ласкал клитор, вводя в нее пальцы. Жадно слизывал соки, задыхался, когда она сжимала его голову бёдрами. Нехотя отрывался от неё, когда Тино притягивала его к себе. Сама она сосала его пальцы, сглатывала сперму, а он вытирал ее губы, пока по ним таяла белая жидкость, глядя на её милый восторгающийся и умоляющий взгляд. — И я люблю тебя, милый… — спокойно сказала она, когда мирно лежала на его плече.