Она смеялась, а он даже и не думал...

И счастье все ближе.

Поехать в Грузию удалось только через два месяца. Конец августа, огненные закаты, тёплые рассветы, фрукты, овощи, ягоды. Местные жители Гори заготавливали еду на зиму, свозили сено, зерно в амбары, или как они говорят «бэгхели». Соседки собираются на улице и разносят новые сплетни, дети находят для себя озорные игры. Рядом протекает беспокойная Кура, вдоль сидят старые рыбаки, гонят пастухи овец. Тихая Родина. Гори. Они ехали вчетвером. Тинано, Климент, Иосиф, Надежда. Поездка должна была состояться только между ними. Тино хотела уже официально познакомить Клима, как своего мужа, с бабушкой Кеке. Ничего не сказав отцу, но случайно проговорившись Наде, она, закатывая глаза, согласилась увеличить туристическую группу ещё до четырёх человек. Должны были и больше поехать, но Яков с Васей были жестоко наказаны, сидели и перебирали отцовскую библиотеку, ну, и следили за своей маленькой сестрой. — Когда мы ещё выберемся куда-то без своих детей? — сказала Татка своему мужу. Клим заливисто смеялся, говорил: — Тинуша, вот, не торопись от меня рожать, будешь потом говорить так же! Тино затихла, на что получила недоумевающий взгляд Клима. Сталин морщился. Махал руками, отнекивался, ссылался на плотный график, но на милое: «ну, пожалуйста!» бессовестно растаял. — На неделю, не больше… — безысходно сказал он и строго зыркнул на Тино. Они изредка разделялись, уходя в свои вагоны, но большую часть времени проводили вчетвером. Клим пытался задержать её, в общем, развлекал, рассказывал истории из детства, которые она невероятно любила, включал музыку, заставлял её танцевать. Тинано смущалась, поддавалась его идеям, но как только появлялась возможность — сразу линяла в свой вагон. Тинано нервничала. Хмурилась, разбрасывала предметы. Сжимала пальцы в кулачки и шарашила ими по столу. Стонала от боли, роняла слезы. — Ты не любишь её? — вдруг спросил Клим, который неожиданно зашёл к ней. Он подошёл, взял за плечи и поцеловал в лоб. Тино гладила красные косточки на руках, стыдилась, опускала глаза, часто моргала и взволнованно лепетала: — Она никогда не заменит мне мать… Клим удивился её фразе. Поднял брови и не находил слов. Искренне не понимал, как… он даже не мог это сформулировать. Он не мог понять, откуда вообще у неё такие мысли. — Папа хочет, чтобы мы были подружками — в худшем случае. В лучшем — чтобы я относилась к ней, как к матери… Ты вообще веришь в эти слова. Это бред сумасшедшего! სამარცხვინო ძაღლი. ეს სრულიად აუტანელია*. — разбавляя ругательствами, объясняла Тино. — Это из-за мамы? Из-за Като? Тино остранилась. Пыхтела от злости. Покраснела. Ругалась на грузинском. — ეს ქალი ჩემთვის არაფერია. მე ყოველთვის წინააღმდეგი ვიყავი მისი მამასთან ყოფნა** Каждый раз, когда она злилась, то переходила на родной язык. Ей даже казалось, что Клим понимает её. И ему так казалось. Ворошилов кивал головой, брал её за руки, нежно обнимал, тем самым успокаивая. — Нужно расслабиться. — предложил он и достал несколько бокалов из шкафа. Разлил дорогое вино и один бокал передал ей. Сам не пил, держал рядом, чтобы она не затушевалась. — Честно сказать? — устало спросила она. Злость, как абсолютно нежного и доброго человека, её утомляла. Он кивнул. — Я ненавижу её… Она не должна быть с моим отцом. Я не могу появляться в их доме, потому что там она. Думаю, что она испытывает ко мне подобное. Я только захожу, чувствую её, даже могу не встретить, и я уже хочу оттуда уйти. Мне там все теперь неприятно. Клим сел рядом с ней и взял за руку, пока она распыляла негатив по вагону. — Понимаешь. Твоей мамы нет. — она резко подняла на него глаза, её руки ослабли, бокал покосился, а глаза заполнились слезами, — И уже не будет. — говорил он это с огромным риском на скандал, обиду, но иначе говорить было нельзя, — твой отец и так был несчастен её смертью. Так дай ему побыть счастливым хотя бы сейчас. Он любил твою маму. Он подарил ей вас с Яшей. Он сделал её счастливой. А она не успела. Пусть это сделает другая женщина, которую он любит. Её сознание перевернулось после таких слов. Грубо? Возможно. Резко? Резче некуда. Но действенно. Она промолчала. Сглатывала слезы. Думала. Дыхание успокоилось. Отложила бокал. Прижалась к нему. — Кажется, что я тоже счастлива со своим мужем и не хочу, чтобы кто-то мешал моему счастью. Ты прав… Он улыбнулся, нежно поцеловал её, обнимая за талию, и сказал: — Если бы ты понимала, насколько счастливым чувствую себя я. Я никому не дам помешать нам. Дорога была долгой. Мужчины успели обсудить рабочие дела, спеть, выпить, обсудить женщин. А Тино и Татка пытались притереться друг к другу. Обсуждали детей, учёбу, отца. Пока их не прервали мужья тем, что дорога преодолена. — Мне нужно переодеться… — сказала Тино, когда Клим собирал вещи. — Боишься меня? — засмеялся он. — Я даже не могу увидеть тебя голой? — проговорил, пока складывал свои пиджаки в сумку. Он дерзко стягивал с неё блузку, целуя плечи, шею. Перебирал её волосы, собранные в кудри. Чувствовал её запах. Бысстыдно мял задницу, хватал за руки, вжимал в стены. Тино выгнала его, когда оказалась полностью без одежды. Клим смеялся, собрал сумки и покорно вышел из вагона. Не дай бог бабушка увидит её в «странной московской одежде». Она схватила несколько своих костюмов. Надела белое платье, бордовый кафтан в пол, расшитый золотом, и белый платок. Сама наказала всем, чтобы они её не ждали, и пошла обходными путями к дому Кеке. Встретила всех своих подруги, ненавистных одноклассниц, которые смотрели на неё с удивлением. Конечно, они знали, как сложилась её судьба. Из гадкого утенка… в жену наркома и дочь вождя… Мужчин, которых сватала ей бабушка. Дворовых собак, которых она так любила, старых мужчин, которые передавали ей фрукты из своих садов. И дома. Улицы. Тропинки. Которые она так любила. Пока она жила в Москве, в каждом дворе видела свою маленькую Родину. Любой запах напоминал Грузию. Её сердце разрывалось, когда она видела похожие улочки такого далёкого Гори. Мечтала вновь оказаться там. Все почувствовать, все увидеть, запечатлеть и услышать. И нигде свою землю не находила. Она задыхалась в Москве, не могла привыкнуть к русской кухне, к голосам, лицам. Все было чужое… Дома она оказалась чуть быстрее, чем они. Поприветствовала бабушку, послушала её замечания, вздохи о том, какая она стала красавица. Уже попробовала блюда, которые та наготовила. И встретила гостей. Надя широко улыбалась, а мужчины стояли с широко…открытыми глазами. Переглядывались, сглатывали слюни. И несмело зашли в дом, в ногу, как два солдата. Мялись, заикались. Хмурили брови от своей безысходности. Один от боязни к матери, другой — от трепета перед женой. — რატომ იქცევიან სულელებივით? *** Тино пожала плечами и забрала вещи у гостей. Когда забирала сумку у Клима, была наделена оценивающим взглядом, спокойным, который скрывал в себе возбуждение и интерес. Опустила глаза и пригласила желанного и такого близкого гостя за стол. Он внимательно наблюдал за ней, когда она приносила новые тарелки с едой. Как тогда. Несколько лет назад. Когда он приходил к ним в гости. Видел её в этом же костюме, такую юную, наивную. Ещё совсем незнакомую. Нежную, манящую и такую испуганную. И в таком восторге был от мысли, что больше они не будут такими далекими. Вечером, она снимала с себя платок, кафтан, платье. И он мгновенно притянул её к себе, сидя на кровати. — Выглядишь замечательно. Теперь-то ты полностью моя, мне надоело делить тебя с остальными. — он улыбался, нежно и искренне. А Тино смотрела и не могла молчать. — Мне нужно тебе сказать что-то очень важное… — скромно проговорила она. Тино схватила его рубашку, в которой она спала, когда полностью разделась. В надежде, что Климент увидит её живот, она просто встала перед ним. Несколько секунд Ворошилов недоуменно хлопал глазами. — Носи на здоровье, я не против… У девушки аж дыхание сперло от настолько неожиданной и забавной фразы. Она засмеялась громко и заливисто, глядя на тупой взгляд своего мужа. — Нет… — нежно улыбнулась она, когда успокоилась, — дело не в этом. Тино подошла к нему, села рядом, и протянула его руку к себе, положив на живот. — Не может быть… — Ты же давно заметил, что он стал больше, я уверена. — смеялась она. А у него появлялись слезы. Слезы счастья. — Я просто думал, что ты хорошо кушаешь — невинно сказал он, вытирая слезы. Весь вечер Ворошилов дурачился. Щекотал, целовал, тискал Тино. Она смеялась, капризничала, устало дышала и нежно проводила ладонью по его шее, пока он гладил её живот, разговаривал с ребёнком, что-то планировал, подмечал. Подбирал имена, примерял их с отчеством. И только крики из соседней комнаты могли помешать двум людям, которые рассыпались на кровати в нежности. Сначала они старались не реагировать, все-таки это чужие взаимоотношения. Потом его уже стало это напрягать. Клим хмурил брови, от его весёлости уже не осталось ни следа. — Я тебе сколько раз говорил: ты женщина, твоё место на кухне, не лезь в мои дела! — доносилось глухим эхом из соседней комнаты. — Ты — мой муж! Твои дела меня тоже касаются! Я устала… Выяснение отношений казалось бесконечным. Клим морщился, каждый их крик отзывался в его голове звоном. Виски невероятно болели, а глаза пульсировали. Он попросил, чтобы Тинано сделала ему массаж. Клим обожал её прикосновения. Сначала выпросил, чтобы она гладила ему виски, потом, чтобы она помяла ему шею, а потом… — Думаешь, они, правда, счастливы? — спросила она, пока массировала ему спину, сидя на его бёдрах. — У них своеобразные отношения. Я подобного не понимаю. Но я убежден, что каждому по способностям. Есть пары очень нежные, любящие. Где понимают друг друга, проявляют свои чувства. А есть пары, которым необходим конфликт, они не могут без этого жить. Может, им кажется, что такие эмоции им необходимы… Не знаю, из какой они точно категории… Тем не менее, такие семьи никогда не распадаются. И они, по возможности, будут вместе. Будут выносить друг другу мозг, страдать, но будут вместе. — Но ведь сначала у них тоже все было хорошо, а если… — Даже не думай об этом! — прервал он её. — У нас все будет замечательно! Миролюбивый разговор снова остановили назойливые крики: — დაწყევლილი ქალი! **** — Ты в грош не ставишь меня, у меня появляется чувство, что я для тебя инкубатор, что я женщина на ночь. Что я тебе не нужна! Скольких женщин ты ещё впустил в наш дом?! — Какие женщины? Какие женщины?! Чтобы я? В свой дом? Не сходи с ума, глупая, иди спать! — Не гони меня, я сама разберусь! Наверняка свою Като ты не гнал так, да? Все в этом доме словили угнетающую паузу. Клим напрягся. Аккуратно отстранил Тино и поднялся. Все чего-то ждали. Молчание. Страшное, убийственное. Жестокое молчание, которое прервалось свистом. Крепкая мужская ладонь приложилась к нежному женскому лицу. Климент вскочил, раскрыл наотмашь дверь и выбежал из комнаты. Ещё несколько минут были слышны крики, слезы. Ворошилов оттаскивал Сталина, орал на него, в порыве злости двинул ему по лицу. Подрались. — Зачем ты вообще полез туда? — Тино стояла над ним, вытирала салфеткой кровь. В комнате стоял едкий запах спирта. — А если бы он убил её к чёртовой матери? — промычал он. — Зачем ты к нему лез? — Разозлился… Часто из-за этого «разозлился», он влезал в драки. Потом Тино его встречала, смывала кровь с рук, прикладывала лёд к лицу. А он всегда гордился: — Я ещё хорошо показался, вот его несли! Тут было примерно так же. Сталин лежал на кровати после того, как потерял сознание. Надя бегала около него, приносила еду, одеяла. А он, засранец, этим пользовался. — Ой, что-то мне совсем плохо… сейчас бы выпить что-то… — Никаких выпить, ложись спать! Сталин вздохнул, повернулся на бок, а его храп было слышно даже в соседней комнате, где мирно засыпали Тино и Клим. Ну, как засыпали… Ворошилов злобно перебирал книги в сумке. Что бы не происходило — нужно взять книгу. Он листал страницы, бегло проходил глазами, и удовлетворенно выдыхал. У него была одна формула счастья: секс, книги и жареная картошка. — Поесть чего-то вкусного до отвала, почитать русскую классику, страниц так шестьсот за раз, и отлизать любимой женщине! — смеялся он. Сейчас у Ворошилова скопом выходили все те эмоции, которые он в себе скрывал. Агрессия, которую он сдерживал, страх, стыд, скорбь. Человеком он был вспыльчивым. Это у него в отца. Причём, всегда он ругал его за это, осуждал. Тяжело ему было смотреть на мать, которая вытягивала всю семью, пока папа искал работу, когда прошлую потерял из-за своего упрямого характера. Говорил: «Таким я точно не буду», и стал ровно таким же. И сам иногда этого не замечал, а потом ругался, истерил сам на себя и долго переживал. Беременность Тино у него вызывала восторг. То, чего он давно хотел. И все мысли, которые так давили на него все время, одномоментно улетучились. — А вдруг проблема во мне? Почему у нас не получается? — задавал он эти вопросы в тишине, когда сидел в тёмной комнате в одиночестве. — Вдруг это у меня не может быть детей?.. И Тино ходила по врачам, обследовалась, ездила к лучшим докторам за границу. Всё бестолку. И он проверялся. Оба здоровы. Но несколько лет не могли завести детей. И тут несуеверный Ворошилов начинал верить и в проклятья, и в карму, и ошибки прошлого. — Вдруг у нас никогда их не будет? — дрожащим голосом спрашивала Тино. — бывает же такое, что у пар просто не получается завести, хотя они здоровы… Клим оберегал её от таких мыслей, а себя не мог. Каждый день думал о том, что с ним что-то не так. Каждый день терзали его подобные мысли. До слез, до судорог, до тяжести в груди. Но ни ей, ни другим он не хотел показывать, что что-то может быть не так. И скрывал все за маской весёлости и лёгкости. И любили его за это. А сам иногда маузер к виску подносил. Держал. Жмурил глаза. И ничего. Не мог. Столько у него ещё желаний было в жизни. Дети. Внуки. Она. Он не мог их оставить. А Тинано это чувствовала, но молчала. И тут, выходит, что он может, что у них все будет. Это вызывало слезы, гнев за прошлые плохие мысли. И смех. И счастье. Клим выдохнул, когда почувствовал её нежную ладонь на своём плече. — Ты злишься, родной? Не стоит думать об этом, папа ещё тот сволочь. — вдруг сказала она. Ворошилов заливисто засмеялся. Не стал он рассказывать, что на самом деле долгое время терзало его. Да и зачем? Если все со временем проходит? Он взял её ладонь, поцеловал и прижал к своей щеке. Закрыл глаза. Картинка: они собирают своих детей у себя на даче. Мальчик. Точнее, уже мужчина, со своей женой, детьми. И Петя. И Фрунзенята. Они все вместе. Клим держит маленькую девочку. То ли дочь, то ли внучку, пока не решил. И надежда все крепче была в его груди. И счастье все ближе перед его глазами. — Иди ко мне! — порывисто сказал он, притянув её к себе на колени. Её ожидала чувственная ночь, нежная, такая манящая и несбыточная. Ждали долгие поцелуи, блуждание ладоней по её телу, его мягкие пряди волос, которые свисали, когда он был над ней. Его крепкая грудь, за которой она всегда пряталась. Его сухие, усеянные венами, руки. Его острые карие глаза, которые, глядя на неё, пьянели. Клим жил ей. Затягивал ласки. Старался каждым миллиметром тела чувствовать её влажную кожу. Ловил её поцелуи. Убирал сырые локоны со лба. Наслаждался её запахом. Трогал так, как хотел, говорил то, что хотел. Видел в ней ту, которую хотел. Сердце неистово билось. Толчки проходили в его такт. Клим наслаждался её стонами, её бормотанием. Нравилось, как она истерически просила продолжения, когда он вдруг останавливался. Как хватала его, прижимала к себе без стеснения, как усаживалась сверху и доводила себя до оргазма. Она, уставшая, неторопливо сосала член, гладила его бедра, пока он скручивал её волосы в крепкий жгут и тянул на себя. Вдруг он ослабел, волосы рассыпались по её плечам, а он благодарно вздыхал. — Как думаешь, в этих домах хорошая слышимость? — вдруг спрашивала она, когда показывала ему свои детские фотографии. Тут она маленькая, нежная и красивая девочка, которая ещё не знала сиротства, издевательств, насилия, любви. Он умилялся и отвечал: — Уже не стоит об этом думать. Пусть все знают, как мы любим друг друга. Клим, и правда, ничего не стеснялся. И так всю ночь они смотрели её старые альбомы, где бабушка аккуратно писала года, места, праздники. Вырезала красивые рамочки, подписывала имена. — Бабушке Кеке сказала, чтобы я забрала их, альбомы. — Заберём. Наступила очень интимная тишина. В такие моменты в мыслях влюблённых появляются кардинальные эмоции любви и восхищения перед своей пассией. Тино заглядывала в его глаза, которые бегали по фотографиям. Она уже не знала, что она могла сделать, чтобы выразить всю свою любовь. Тинано просто уткнулась носом ему в шею, расслабилась, запрокинув руки за его голову, и лежала на нем несколько минут, пока он не посмотрел все альбомы. — Такая милая… — сказал он и протянул ей фотографию. — Это за месяц до приезда в Москву. — улыбнулась она. — Подумать только, ещё через месяц я бы искала твои фотографии и прятала под подушку. — Прятала? — смеялся он. А ей просто хотелось видеть его постоянно. Его глаза, губы, волосы, морщины, седеющие виски. Тино доставала его фотографии, которые крала у папы, и ей это заменяло часто живую встречу. — У меня тоже что-то есть… Ворошилов достал из внутреннего кармана своего пиджака её белый платочек. Тот самый, который она подарила на том самом празднике. У нее подкатили слезы к глазам. — Я не думала, что ты хранишь его… — Я всегда его с собой ношу. Это странно, но… Как будто… он защищает меня… Почти всю ночь они говорили о чем-то. Заснули под утро. Солнечное. Жаркое.