Половина его души

Всё было неправильно. И с каждым днём становилось только хуже. Томиока ощущал себя глупым пловцом, который полез купаться в бушующее море. Эмоции, в которых он и сам не до конца разобрался, захлёстывали его с головой и, кажется, в этом сражении с самим собой он безнадежно проигрывал. Это было…нечестно. Нельзя было вот так легко взять и коснуться его губ, мгновенно взорвав привычный мир, а потом просто молчать, шипя сквозь зубы, пока Гию зашивал поврежденную щеку! Чертов поцелуй горел как клеймо и Томиоке всё время казалось, что сейчас все, буквально каждый поймет, что случилось. Но нет. В остальном мир остался прежним, никто не косился на него, не шептался за спиной. Даже Урокодаки, кажется, поверил, что во время ночной тренировки Сабито рассёк щеку при неудачном падении. “Как можно быть таким глупцом!” Гию искренне не понимал, отчего сенсей, с его острым нюхом, сенсей, который всегда безошибочно распознавал ложь, лишь на мгновение прищурился во время небрежного рассказа Сабито и коротко бросил им двоим: - Слишком много усердия. Пять дней отдыха. Как так произошло, что вместо ожидаемого наказания они получили … награду? Словом, Томиока был растерян, разозлён и ошарашен одновременно. А самое гадкое - теперь он совершенно не понимал, как вести себя со своим другом. Ему не спится, но он старается не ворочаться - стоит лишь повернуться, и взгляд мгновенно наткнется на того, кто лежит рядом. Так близко, что можно дотронуться, лишь вытянув руку вбок. “О чем я, черт возьми, думаю?!” С той ночи они не обменялись и парой слов. Выйдя от Урокодаки, Сабито решительно повернулся к Томиоке: - Прости, я… Но Гию совершенно не хотел слушать дальше. С него было довольно. “Прости?! Как будто он на ногу мне наступил, а не…” Даже в мыслях произнести это не выходило. - Замолчи. Взгляд у Сабито становится растерянным, он непроизвольно делает шаг назад. От этой непривычной покорности Гию почему-то ещё обиднее, и он холодно чеканит: - Больше. Не. Подходи. Ко. Мне. Сабито молчит, но с его лица окончательно сбегают все краски. Боясь самого себя, Томиока отворачивается и спешит уйти. Кажется, на этой проклятой горе нет такого места, которое бы не напоминало о... нем. Поэтому Гию хочется убраться подальше отсюда. Мыслей так много, что у него начинают отчаянно ныть виски. Проведя почти сутки около того самого храма, где он чуть было не перешёл реку Сандзу, Томиока так и не смог решить, что же ему делать дальше. Очень хотелось помириться, чтобы всё было как раньше - но разве может быть это “как раньше” после того, как… Теперь, лежа без сна уже третью ночь, он отчётливо слышит слишком неровное для спящего человека дыхание рядом. Невольно Гию прижимает подушечки пальцев к своим губам, и тут же отдёргивает руку как ошпаренный. Нет. Ему не понравился тот поцелуй. Нет, нет и нет. Гию даже не знает, на кого он злится больше - на Сабито или на самого себя. В конце концов, это именно его глупые, необдуманные слова заставили друга схватиться за нож. “Мы оба просто… слишком много выпили.” Да. Всё дело именно в этом. Тугой комок эмоций наконец, начинает понемногу рассасываться, и Гию твердо решает сделать завтра шаг к примирению. Однако это оказывается вовсе не так просто. Сабито словно намеренно избегает его. Гию тщетно пытается поймать взгляд друга за общим завтраком - тот упрямо смотрит исключительно в собственную тарелку и сбегает из-за стола прежде, чем Томиока успевает подняться. Но из-за этого упрямое желание поговорить только крепнет. Томиока обходит всю территорию вокруг домика, но Сабито словно сквозь землю провалился. Гию выходит к площадке с манекенами - там тренируется Макомо. Невольно он задерживается, оценивая движения девочки. “Так она скоро и нас догонит, пожалуй!” Макомо безжалостно сносит манекену голову и оборачивается, ощутив его взгляд: - Ой, Томиока-сан! Она опускает катану и поспешно кланяется, на что Гию протестующе машет ладонью и уже разворачивается, чтобы идти дальше, как вдруг звонкий голосок спрашивает: - Ищете кого-то? - Са… Сабито. Имя друга как будто не хочет быть произнесенным, но Гию упрямо продолжает: - Не видела его? - Братец Сяо ушел на ту поляну в лес, - улыбается девочка, и Томиока невольно улыбается в ответ - “Сяо” звучит так забавно и в то же время так нежно, что сердце предательски ёкает внутри. - Спасибо, Ма-тян, - отвечает он, и щеки Макомо покрываются лёгким румянцем - услышать такое ласковое обращение оказывается для нее полнейшей неожиданностью. Оставив смущенную девочку за спиной, Гию торопится по знакомой тропинке в лес, смутно представляя себе предстоящий разговор. Уже на подходе он слышит знакомые звуки. Сабито кажется смертельной тенью - движения почти неуловимы, лишь катана со свистом рассекает воздух и искрятся остаточные вспышки от мощных движений. Невольно Гию замирает, так и не выйдя на поляну, пальцы сжимаются на цуке собственной катаны. Ему отчаянно хочется стать вторым участником этого безумного танца, но вначале надо поговорить. Он выходит на поляну, где солнечный свет мягкими пятнами ложится на землю, и Сабито мгновенно реагирует - опускает катану и разворачивается спиной, явно собираясь уйти. - Стой, - негромко говорит Гию, но чёртов упрямец и не думает останавливаться - не поворачиваясь, шагает прочь. Гию даже не думал, что способен на такую вспышку эмоций. Перед глазами словно падает темная пелена, и в следующий момент он обнаруживает свои ладони прижатыми к огромному стволу дерева - а между ними оказывается зажат Сабито. Но даже сейчас он не поднимает глаз. - Да какого чёрта! - Томиока ощущает, как внутри снова поднимается волна злости и обиды. Друг, наконец, медленно поднимает голову, смотрит прямо в глаза. Прозрачный аметистовый взгляд пуст, как у мертвеца. - Ты. Что-то. Хотел? Холодно. Безразлично. Как чужой. Вся кровь мгновенно отливает от лица Гию и он забывает даже те несвязные предложения, которые успел придумать до этого. Между ними повисает молчание. Наконец, Томиока цедит: - Я думал, это ТЫ хотел. Но вижу, что ошибся. - Хотел что? - бесстрастно уточняет Сабито. В душе Гию штормовое море бьётся грудью о пики прибрежных скал. Он совершенно не понимает, как пробить этот ледяной доспех, которым закрылся Сабито, и в отчаянии выпаливает: - Извиниться! Но тот, кажется, издевается - продолжая смотреть ему прямо в глаза, роняет: - За что? “Да как он смеет быть таким… таким… безразличным?!” Сердце окончательно ухает куда-то вниз, вспышка ярости затмевает разум и Гию резко подаётся вперёд, неумело касаясь чужих губ своими. - За это. Светлые глаза напротив расширяются до предела, но Сабито плотно прижат к стволу дерева и не может отстраниться. В следующее мгновение Гию чувствует, как теплые губы отвечают ему, раскрываясь навстречу, углубляя поцелуй до предела - и закрывает глаза, полностью отдаваясь оглушающим ощущениям. Задыхаясь, Сабито запускает руку в волосы Томиоки, не давая тому прерваться, слегка прикусывает его нижнюю губу, отчего Гию задушенно стонет прямо в поцелуй. Этот стон окончательно выбивает остатки разума, и Сабито проникает языком вглубь, сжимает пальцы в волосах Томиоки, заставляя того слегка откинуть голову. Наконец он отстраняется, и они отчаянно смотрят в глаза друг другу, пытаясь восстановить дыхание. - Мне… мне точно надо извиниться, Гиги? - лёгкая улыбка, наконец, появляется на припухших губах Сабито. Томиока только медленно качает головой, ещё не до конца придя в себя. Одно он знает наверняка - за ЭТО Гию совершенно точно не хочет извинений. Урокодаки, заглянувший ночью в спальню воспитанников, останавливает свой взгляд на двух сплетённых между собой ладонях. Сабито и Томиока спят, так и не разжав пальцы, их ладони ярко высвечивает предательское пятно лунной дорожки на полу. Он тихо вздыхает и осторожно закрывает дверь. Устало ссутулившись, идёт к очагу, долго смотрит на угасающий огонь. Затем, порывшись в неприметном ящичке, достает письмо - с годами бумага чуть пожелтела, но чернила остались такими же яркими. Сенсей медлит, словно сомневаясь, затем всё же разворачивает его, пробегает глазами по прочитанным сотни раз строкам. “Саконджи. Ты, без сомнения, уже всё знаешь, но я не мог просто… окончить всё без должных пояснений. Как Глава Организации, я не имею права не оставить наследников, а это, конечно, означает и неизбежную женитьбу. Ты знаешь, я никогда не боялся своей болезни, и готов был бы вовсе отказаться от традиционного брака с дочерью священника, только бы оставаться рядом с тобой, мой свет... Увы, долг требует от меня иного решения. Я знаю, что твое благородное сердце никогда меня не осудит. Самым строгим судьей для себя отныне буду я сам. Прости меня, если сможешь. И спасибо - за то, что показал, какая она. Любовь.” Подписи не было. Пальцы Урокодаки слегка дрожали, когда он бережно сворачивал бумагу и укладывал обратно в шкатулку. - Глупые дети, - шепчет он, горько улыбаясь. - Здесь не бывает любви. Здесь только долг и смерть. Но, чёрт возьми, как же он хотел в этом ошибиться.