Половина его души

Этого не могло быть. Боги просто жестоко подшутили над ним, так ведь? Сабито, проснувшись, завороженно глядит на пальцы Гию в собственной ладони, и ему отчаянно хочется себя ущипнуть, убедиться, что всё это взаправду, что он не бредит и не спит. За последние три дня он искренне возненавидел себя за собственную несдержанность той ночью и почти смирился с тем, что наутро увидел в глазах друга отвращение и неприязнь. “Больше не подходи ко мне.” Что ж, он это заслужил. Его наверняка прокляли ещё до рождения - иначе чем ещё пояснить эти безумные мысли и эмоции по отношению к такому же мужчине, как он сам? Разве это могло быть нормальным? После тех слов Гию он в кровь искусал себе губы, чтобы не схватиться за катану и тут же не оборвать собственную никчёмную жизнь. Но нет, он по-прежнему не имеет права уходить прежде, чем не расплатится с демонами сполна - за смерть родителей, за собственное исковерканное детство, за глубоко упрятанную боль в синих глазах друга. “Лучше бы умер я.” Он вспомнил пощечину и содрогнулся - теперь Сабито отчетливо понимал, отчего слова Томиоки вызвали у него такую злость. Он никогда не отдаст его смерти. Никому никогда не отдаст. Сабито бережно размыкает пальцы Гию, осторожно вытаскивая собственную ладонь - скоро проснутся остальные, это опасно, - закидывает руки за голову и зажмуривается, счастливо улыбаясь. Тот безумный поцелуй всё ещё слишком ярок в его памяти. “Гиги… Вот уж не думал, что ты на это способен!” Плевать, что это неправильно. Плевать на неизвестность впереди. Самое главное происходит здесь и сейчас, и он больше не собирается это упускать. Гию просыпается достаточно поздно - отчего-то их не подняли в обычные шесть утра, и с ужасом видит высоко поднявшееся солнце. Рывком поворачивает голову к соседнему футону, но он пуст, как и остальные пять. Ничего не понимая, Томиока спешно одевается и торопится на улицу. Первый, на кого натыкается Гию - Мурата. Он нервно осматривает катану, поворачивая клинок во все стороны. - Где все? - не тратя лишних слов, спрашивает Томиока. - Ой! - дёргается парень, поворачиваясь - Напугал! Урокодаки-сама забрал трёх лучших учеников на вершину, ну, знаешь, - он напряженно сглатывает, - туда, где… та площадка. А нас оставили тут. - Зачем они туда пошли? - отчего-то у Гию холодеют руки и сердце пропускает удар. Мурата понижает голос, словно сейчас поведает какую-то великую тайну: - Прибыл сам Глава. Я… не видел, но слышал, что сенсей говорил. Вроде как хочет провести отбор раньше. Томиока больше не слушает - огибает товарища, торопясь скорее уйти, полностью игнорируя встревоженные возгласы за спиной. “Мне надо туда.” Он знает, что Сабито тоже там, на вершине, где оборудована площадка для тренировок прямо перед отбором. Её делал лично Урокодаки, и те, кто не мог пройти ловушки, к Отбору не допускались. Никто из учеников не видел легендарную площадку лично, но слухов ходило множество. Шептались, что там из-за деревьев летят отравленные стрелы, в ямах-ловушках кишат змеи, а с чистого неба невесть откуда падают настоящие валуны. Гию всегда полагал, что большую часть описанного стоит делить на два, а то и на три. Но тяжёлое беспокойство распаляет его воображение, а то, что Сабито в числе этих трёх избранных, заставляет почти бежать по практически отвесно ведущей на вершину тропе. Где-то на краю сознания трепыхаются мысли о его собственном вчерашнем безумии, о том, что после подобного его, несомненно, ждёт Дзигоку и Энма-сама лично подвергнет его душу самым страшным мучениям. Но в данный момент Томиоке глубоко плевать на владыку ада и на сам ад в частности. Внутри у Гию - своя собственная маленькая преисподняя из кипящего беспокойства и отвратительного чувства потери. Дойти до вершины он не успевает. Фигура, выступившая навстречу, преграждает путь и Гию поспешно кланяется: - Сенсей. - Останься здесь, - тихо говорит Урокодаки. - Скоро всё кончится. Гию послушно отступает в сторону, незаметно для сенсея сжимая кулаки так, что ногти больно впиваются в кожу. - Урокодаки-сама, - говорит он спустя какое-то время, - это правда? Насчёт отбора? - Да. - Вы... считаете меня недостойным? Слишком слабым для испытания? - прямо спрашивает Гию. Это несправедливо. Он должен сейчас быть там, рядом с другом, а не стоять на этой тропе и терзаться неизвестностью. Урокодаки внезапно тянет руку и неуловимым движением проводит ладонью по волосам Томиоки. От этой неожиданной ласки Гию едва не пропускает мимо ушей ответ: - Я считаю тебя слишком честным для этого. Он только хлопает глазами. “Ничего не понимаю!” Появление на тропе Сабито делает все вопросы, уже готовые сорваться с его языка, ненужными. Неважными. Сабито находит глазами Урокодаки, легко кивает ему, как будто отвечая на что-то - и учитель выдыхает, опуская плечи в едва различимом облегчении. Затем переводит взгляд на Томиоку, и того мгновенно топит в лиловом серебре, утаскивает куда-то в их, отдельную реальность. - Идём, - тихо говорит друг, поравнявшись с ним. Гию вздрагивает, выныривая из волшебства, шагает следом, чуть хмурясь. Если Сабито намерен обойтись без пояснений, то пусть даже не рассчитывает на это. Они молча доходят до “их” поляны и друг садится прямо на траву, обессиленно привалившись спиной к огромному валуну. Гию, помедлив, садится напротив. Внутри у него целая буря эмоций, от недоумения до тревоги, но он молчит. Молча смотрит на сбитые в кровь костяшки пальцев друга, на несколько порезов на лице, непроизвольно сжимает в кулак собственные пальцы. Сабито словно прислушивается к чему-то, затем легко вскакивает на ноги: - Иди за мной. Только тихо! - Поясни…, - начинает было Томиока, но тут Сабито неуловимо касается пальцами его губ, словно замыкая их, и Гию давится воздухом. Не давая другу прийти в себя, Сабито хватает его ладонь и они снова ступают на знакомую тропу. Чем выше они заходят, тем осторожнее и медленнее шаги Сабито. Они крадутся как самые тихие ночные воры, и Томиока почему-то до сих пор не разжимает пальцы. Все вопросы спутались в его голове от касания горячей, чуть шершавой ладони с длинными изящными пальцами. Впереди становится светлее - деревья расступаются, и хорошо слышны чьи-то тихие голоса. Сабито мгновенно шмыгает за огромное дерево словно дикий лесной кот, Гию послушно прижимается рядом. На прогалине стоят двое. Первый, в простом темном кимоно и белом хаори сверху, молча смотрит на собеседника, одетого в знакомое голубое кимоно с белыми гребешками волн. Второй раз за день Томиока чувствует, как сердце пропускает удар. Ладонь друга предусмотрительно сжимает его пальцы, Сабито выразительно качает головой и они оба смотрят, не отрываясь, почти не дыша. Наконец незнакомый темноволосый мужчина прерывает молчание: - Саконджи, - мягко говорит он, и даже на расстоянии Гию чувствует, как обволакивает этот удивительный голос, голос, который не может сказать ни капли лжи, которому хочется верить, - ты воспитал прекрасных ребят. - Благодарю, Ояката-сама, - чуть кланяется стоящий к ним спиной сенсей, но почему в его ответе столько горечи? Глава Организации бледнеет, но продолжает так же мягко: - И всё же сегодня твой лучший ученик сделал массу непозволительных ошибок. Он чуть склоняет голову набок: - Я ведь не ошибся, это и был Сабито Ёсикава? - Вы не ошиблись, - безразлично подтверждает Урокодаки. - И зря похвалили меня. Я недостаточно хорошо занимался их подготовкой. Прошу Оякату-сама простить этого недостойного. Его собеседник внезапно делает шаг вперёд, чуть повышая голос: - Зачем, Саконджи? - Зачем? - хрипло переспрашивает сенсей, и Гию отчётливо видит, как на заведенных за спину руках пальцы сжимаются в кулаки. - Это вы мне скажите, Ояката-сама, зачем отправлять на смерть необученных детей! Лицо Главы дёргается в мгновенной судороге боли, он выдыхает в ответ: - У меня есть выбор, Саконджи? Голос, утративший всю свою мягкость, дрожит и срывается, когда он повторяет: - Думаешь, у меня есть выбор?! Мы каждый день теряем ребят, а эти твари плодятся и плодятся! Скоро мы будем отправлять на задания по паре мальчишек вместо групп из опытных охотников! Ты этого хочешь?! - Я хочу, - рявкает Урокодаки так, что ребята за деревом синхронно вздрагивают, - чтобы ты хотя бы дал вот этим - моим! - мальчишкам шанс выжить! Да, это не они не готовы - это я, я не готов своими руками толкнуть их в ад! Лицо Главы мертвеет окончательно, он едва шевелит губами, но слова слышны отчётливо и ясно: - Ты же знаешь… Мой свет, ты же всё знаешь… Эти руки, - он отчаянным жестом выставляет перед собой ладони, - эти руки не могут держать катану. Всё, что я могу, - голос ломается, дрожит, - лишь носить цветы на их надгробия. Мой свет… - Не называй меня так, - холодно роняет Урокодаки. - Ты давно потерял на это право. - Отбор… будет в обычное время, - надломленно говорит Глава, опуская ладони, - я не стану проводить его досрочно. - Благодарю, Ояката-сама, - снова церемонно кланяется сенсей, и Глава внезапно делает ещё один шаг вперёд, тянет руку, касаясь маски Тэнгу. - Пожалуйста…, - как заклинание, шепчет он, не отводя глаз, - пожалуйста, Саконджи… Вместо ответа сенсей медленно заводит руки за голову, развязывая маску, она ярким пятном падает на землю между ними. - Мой свет…, - зачарованно говорит Глава, и Гию видит, как его пальцы ласково дотрагиваются до серебристых волос, как он притягивает к себе сенсея плавным, почти змеиным движением, чтобы снова выдохнуть ему прямо в губы: - Мой свет… Урокодаки резко отстраняется, поднимает маску и поворачивается, чтобы уйти. “Так он вовсе не старый!!” На бледном лице молодого мужчины яркими сапфирами горят неправдоподобно голубые глаза. Он на мгновение медлит, смаргивая слезы, затем возвращает маску на место. Из-за серебристых волос сенсей снова кажется стариком, но Гию знает, что до самой смерти не сможет забыть этого лица.