Фавн

      Алиса              Помню, как трудно мне далось пережить новость о грядущем переезде. Мне десять лет, я только-только более-менее привыкла к школе, к ребятам, только-только перестала глотать горькие слезы по утрам из-за того, что опять нужно идти на занятия. Нет, я любила школу, занятия, мне нравилось учиться, но вот люди… Их было так много в одном месте сразу, что единственным моим желанием было поскорее вернуться домой и спрятаться, чтобы никто и никогда не нашел. Столько взглядов, нацеленных на меня, в которых — вопрошание, изумление, любопытство, недоумение, безразличие, интерес, отвращение. Я никогда бы не подумала, что все эти чужие эмоции могут одновременно принадлежать мне одной. И все они ждали какого-то ответа от меня, какой-то реакции, раздирали на кусочки, делили словно пирог между собой, а я? А я могла лишь боязливо молчать, все больше и больше погружаясь в собственное нутро как в ракушку. Сторониться, избегать, только бы вновь не вызвать своим появлением вот это вот все — изумление, любопытство, безразличие, отвращение. Знала ли я тогда, что тех, кто больше всего сторонится других, не желает первым идти на контакт, не желает играть в игры, не желает делиться игрушками, ждет безграничное, бескрайнее общественное порицание в виде отвращения? Знала ли я тогда, как именно даже уже в группках из маленьких человечков формируются изгои? Нет. Откуда? Но вот потом узнала. Изгои, неудачники, особнячки, с которыми не дружат, каких не впускают в приятельский круг, с какими уж точно не пойдут в разведку, ведь мрачные молчаливые тихони не вызывают уважения, доверия. «В тихом омуте черти водятся» — привычно говорят про таких, кто знает, что у молчунов на уме? К таким лучше спиной не поворачиваться…       На сегодняшний день, когда весьма сложно игнорировать различного рода новостные ленты, с их кричащими, и порой пустыми, заголовками, волей-неволей приходится держать нос по ветру и погружаться в печальные события. Все чаще и чаще стрельба в школе становится не страшным сюжетом книг и фильмов, а сюжетом повседневной реальности. Горячие обсуждения произошедшего в прямых эфирах разных телевизионных студий, не менее горячие обсуждения в социальных сетях и, разумеется, жаркие дебаты на всех кухнях страны. Общество ищет виноватых, ищет того, кого можно наказать, чтобы обезопасить себя. «Он был тихим мальчиком, ни с кем не общался, ни с кем не дружил, сам по себе. Наверное, уже тогда в его голове созревал план…» Кто-то предлагает усилить контроль за подобными подростками, тихими, закрытыми, отвернутыми от общества, которые еще ничего не сделали, но уже маркером на них вывели знак восклицания «Внимание! Не такой как все! Будьте с ним осторожнее!» Сколько таких ребят, не склонных к шумному веселью, озорству и забавному хулиганству, попадает под подозрение? Я с ужасом представляю в них себя. Ведь я тоже была бы под подозрением. «То, что с такими никто не общается, виноваты они сами» — комментируют статью. «Если ребенок нормальный, то он нормальный, с ним нет проблем», «Они сами виноваты, сами не хотят вливаться в коллектив, сидят в углу, помалкивают. А потом жалуются, что их считают изгоями, и, между прочим, правильно, что их таковыми считают». В своем собственном молчании, говорит общество, мы виноваты сами. И отворачивается от нас, выставляя холодный изгиб спины нашему взору и лишая последнего шанса на диалог. Помню, как мне пришлось силой заставить себя прекратить читать чужие комментарии, отложить гаджет в сторону и выйти на свежий воздух. Я долго шла по вечернему парку, кутаясь в слои теплой одежды, как в еще одну спасительную ракушку. Темные влажные улицы блестели в свете уличных фонарей, и это единственное, что грело мое нутро. Мне хотелось разрыдаться, от беспомощности собственной и беспомощности коллективной, от злобы и ненависти, что переполняли меня после прочтения всех этих жутких новостей и комментариев к ним. «Виноваты! Вы виноваты!» А вы разве нет? — вслух выкрикнула я, и почувствовала себя еще хуже прежнего. Неужели этот круг из ненависти никогда не разорвется? Неужели мы так и будем еще через сотни лет, миллионы лет, обвинять друг друга, оправдываться друг перед другом? Сколько историй еще будет мной написано, где ненависть будет ломать судьбы и жизни человеческие? Сколько еще историй мной будет написано, в которых я буду искать причины своих ошибок, виноватых в них?.. Я задыхалась и искала выход, мне хотелось вернуться в детство, к той девчонке, что замыкается в себе день ото дня, навешивает замки на жизнь, мне хотелось найти всех тех, кто, как и я, ощущает себя невидимкой на всем белом свете, одиночкой, темной лошадкой, тенью, протянуть им руки, заключить в объятия, сказать им, что они не одни, что нас таких много… По дорожке, отбрасывая гигантскую тень на полуобнаженные кустарники, навстречу мне шел человек, в темноте его лицо терялось, алел лишь кончик сигареты. Неспеша он надвигался на меня, тяжелая походка, широкие плечи, изо рта облачками вырывался дымок. Два шага в сторону от него, чтобы не путаться под ногами, так, на всякий случай, сжимая в кармане в кулак ключи от дома, я не боюсь, мысленно шепчу я. Эй, хватанул он меня за локоть, время не подскажешь? Нет, не знаю — почти беззвучно говорю я, чувствуя, как дрожь охватывает конечности. Ну так посмотри! Че сложно, что ли? — требовательно. У меня нет с собой часов. Поняяятно, тянет с нотками разочарования он и отпускает мою руку, где в месте хватки уже начинает пульсировать боль. Незнакомец удаляется все той же неспешной походкой, и вопрос о времени остается висеть загадкой в воздухе. Вновь я остаюсь одна, посреди парка, посреди мира, обхватив себя руками, пытаясь собрать себя по кускам, боже, кого я смешу? Кого я там собралась спасать да утешать, когда спасти себя не в состоянии? Я вдруг с ужасом осознала, что сил у меня не осталось даже на крик о помощи.              

***

      

      Новость о переезде меня, ребенка, потрясла до кончиков волос. Казалось бы, смена места жительства обычно имеет значение для тех, кому действительно есть что менять, для тех, у кого за душой имеется имущество, как материальное, так и «эмоциональное». У меня же в общей сложности не было ничего, за душой у меня одни рисунки да бестелесные разговоры, ни одной какой-либо мало-мальски человеческой привязанности. Впрочем, когда я пишу эти строки, то в памяти всплывают два относительно любопытных эпизода.       Первый… Мне гораздо меньше десяти лет, еще до школы, зима на дворе, мы с мамой едем в переполненном автобусе. На мне тяжесть зимней одежды, две шапки, одна потоньше, другая потолще, какой-то полушубок пятнистый, огромный шарф вокруг шеи вдвое намотан и, разумеется, узлом назад, как собачий поводок. Кто-то из пассажиров берет меня к себе на колени, неудобно подхватывает за подмышки, притягивает, и вот я уже свисаю с чужих колен, боясь валенками замарать благодетеля. Кто этот пассажир — мужчина или женщина, мне неведомо. И тут случается чистая химия, ну или физика, ибо я чувствую запах этого пассажира, этот запах настолько меня поразил, что парализовал. Как будто бы в прямом смысле родной запах, знакомый, естественный, как будто он мог принадлежать не незнакомцу, а вполне себе близкому человеку. Или запах из прошлой жизни, из того места, из которого я родом, но беспечно позабыла его название. Я страшно тосковала по запаху незнакомца или незнакомки, когда мы с мамой вышли из автобуса, мне казалось, что я утратила действительно что-то ценное, потеряла, обронила и уже никогда-никогда не найду.       Второй же случай случился со мной в школе, класс первый. Учебная эвакуация, уверенным и шумным потоком мы, младшеклассники, спускаемся с лестницы, ступенька за ступенькой, подобно молодому ручейку. Я где-то в середине потока, которую уже не слушают ноги, мое тело, подхваченное волной, тащится само по себе, несется туда, куда гонит его толпа. Быть себе не принадлежащей — состояние неловкое и некомфортное, и в испуге я падаю прямо другим под ноги. Мне кажется, именно после этого случая я терпеть не могу толпу, всякие очереди, в целом — большие скопления народа, они пугают меня, превращают в ту неловкость и неуклюжесть, беспомощность и слабость, когда сам себе не друг и помочь не в состоянии, только прикрывать ладошками голову и надеяться, что вот-вот все закончится. Помню, как кто-то вытаскивает меня из людского месива. Протягивает руку, за которую я отчаянно цепляюсь. Поразительно, откуда во мне тогда проснулась такая жажда к жизни? Это был старшеклассник, лица которого, увы, я не запомнила. Лишь то мимолетное, с которым я оказалась под его защитой, чувство безопасности и спокойствия. Не знаю, кто ты, но для меня ты герой. Однажды я рассказала эту историю мальчикам, Филиппу и Славе, и Слава обиделся, разумеется, по понятным причинам, а Филипп пришел в неописуемый восторг, он обожал подобного рода истории, просил рассказать меня еще и еще, он обожал слушать мои истории, особенно дождливыми вечерами, когда за окном буйство природы, а мы в теплой кровати втроем, и мой голос льется и льется. Мы фантазировали с ним дальше и дальше, развивая эту историю до самой бесконечности, в них всегда было так много любовных приключений, что остановиться нам было до неприличия тяжело.       И вот, когда мама уложила в дорожную сумку последнюю мою одежду, я припрятала туда, между тканевыми слоями, свои истории. Запах, что по-прежнему со мной, и ощущение чужой ладони, чужого объятия, что заслоняло меня когда-то ото всех бед. И с этими пожитками, десятилетняя я, отправилась в другой город, чтобы сочинять новые истории.