Фавн

      Алиса       Из маленького города N мы с родителями переехали в большой город N.       Уже больше двадцати лет я живу в большом городе N. Как свои пять пальцев знаю его, с закрытыми глазами пройду с одного края до другого, но по-прежнему ощущаю себя той десятилетней девчонкой со школьным ранцем за спиной, которой предстоял первый школьный день в новой школе.       Однажды я напишу роман, слишком грустный, как укажут в отзывах читатели. Главная героиня будет проживать жизнь в трех городах, город прошлого, город настоящего и город будущего. Она будет искать счастья в них, но ничего не найдет, ведь только в финале она узнает, что счастливыми нас делают не вещи вокруг, а мы сами, наше счастье в наших руках, но будет поздно. Она поздно поняла это, оттого и упустила жизнь, не удержала, раскрыла ладони и ветер подхватил счастье к небесам. Я напишу этот роман как напутствие другим, как совет, рекомендация, не ищите и не ждите счастья из ниоткуда, берите и создавайте его прямо здесь и сейчас, но следую ли я собственным советам? Нет, разумеется, нет. Вместо этого я буду в одиночестве гулять по большому городу N, заткнув уши наушникам. Разглядывать то пустые, то людные аллеи. Пробираться через шумную толпу. Искать свое собственное место, пристанище, причал, маяк, куда можно с облегчением бросить якорь. Приземлись, Алис! Осядь уже где-нибудь! Спустись с облаков, нет того места в виде абсолютного счастья, нет его, не место красит человека, а человек место. Останься где-нибудь, укрась это место! Но я двигаюсь дальше, музыка на волнах несет меня только вперед, я бегу от себя и людей, чтобы, как бы странно ни звучало, найти себя и своих людей. Чтобы передохнуть, я обязательно выберу одинокую, вдали от общества лавочку в уютной тиши и тени, откуда вновь буду наблюдать то за тихими и молчаливыми, то веселыми и громкими горожанами. А когда ко мне подсядет кто-нибудь, неважно кто, заведет со мной разговор о погоде, о городе, о сущей ерунде, я тут же убегу. Бежать, бежать, бежать. Вот мое призвание. Вот что одиночество делает с человеком, раскалывает душу надвое: одна часть корчится в муках, твердит, что дальше жить подобным образом — невыносимо, немыслимо, а вторая лишь усмехается, ты что, правда думаешь, что люди полюбят тебя такую, успокойся, Алис, никто тебя уже никогда не полюбит. «О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным» — писала Белла Ахмадулина в 1959 году, как остро, как точно, как больно, как безжалостное лезвие, что отсекает человека от социума, запирает в золотой клетке собственных душевных пыток.       Но тогда мне было всего десять. Первое сентября, где нас, новичков, которых помимо меня было еще несколько ребят, познакомили с классом. Конечно, в ту минуту я не подозревала о таком явлении как социальное неравенство. Да, это когда у других в квартире и газ, и водопровод, и площадь Красная видна из открытого окна, а ты для этих важных десятилетних ребят — пустое место, нищета, голытьба. Откуда-откуда ты приехала? Какой такой маленький город N? Деревня, что ли, какая-то? Ты что, деревенская дурочка? Смотрите, какой у нее прикид! А кто твои родители? Где-где работают? Фу.       На самом деле стать изгоем в школе просто. Не нужно ничего особенного делать, для этого достаточно просто существовать. А со временем ты начинаешь верить, что если с тобой никто не общается, то заслуженно, ведь будь ты красивее, умнее, талантливее, быстрее, выше, смелее, интереснее, богаче, то с тобой бы обязательно хотели дружить. Ложная когнитивная ловушка, о которой не догадываются дети, да и взрослые тоже, что будь мы не теми, кто мы есть на самом деле, то жизнь бы сложилась по-другому, ярче, блистательней, насыщенней. Сколько нас таких перед сном мечтали с закрытыми глазами: вот если бы я родился не в тот год, не в той семье, не в том городе, не в той стране… Мечты. «Только вчерашней ночью, шагая по влажным улицам Валькарки, я понял, что родиться в этой семье было непростительной ошибкой» — так начинается роман Жауме Кабре «Я исповедуюсь», главный герой которого одиночка, гениальный и талантливый Адрия Ардевол, но абсолютно не понимающий собственной ценности, ценности собственной жизни, потому что единственное ее мерило — отцовская гордость за сына, которой Адриа так и не заслужил. И лишь в конце жизненного пути, угасая телом и разумом, он осознает, что «Внезапно мне открылось, что я всегда был одинок, что никогда не мог рассчитывать ни на родителей, ни на Бога, чтобы переложить на их плечи ответственность за свои проблемы. С возрастом, размышляя о жизни или принимая решения, я привык опираться, словно на костыли, на смутные представления, почерпнутые из разных книг. Однако вчера — во вторник, ночью, — пережидая дождь по дороге от Далмау, я пришел к выводу, что эта ноша только моя. И все успехи, равно как и ошибки, мои, и только мои». Нас с детства учат видеть свое отражение не через призму собственного взгляда, а через призму взглядов чужих. Нам говорили: а что скажут про тебя люди? а что подумают про тебя люди? И мы думали, думаем и будем думать о том, какие мы в чужих глазах, приятные или противные, красивые или уродливые, умные или глупые, талантливые или бездарные? Искать чужое одобрение, чужое разрешение на собственную жизнь, вы разрешаете мне быть такой? Спасибо, очень любезно с вашей стороны. А вот такой мне можно быть? Нельзя? Хорошо, как скажете. Я буду такой, какой хотите видеть меня вы. Не живой, но удобной.       И я тоже научилась быть удобной. Когда не отсвечиваешь. Когда лишний раз не открываешь рот, чтобы вставить слово в беседу. Когда смеешься тогда, когда смешно всем. Когда стоишь в сторонке, чтобы не привлекать лишнего внимания, потому что стоит один-единственный раз заявить о себе, то перестаешь быть невидимкой, перестаешь быть удобным. Этого не любят. Ты что-то там сказала? А? Эй, ты, отличница, что ты там сказала? Вякаешь что-то? Совсем, что ли, страх потеряла?       Я пишу эти строки, и даются они мне крайне тяжело. Не столько потому, что больно возвращаться в те дальние времена, а потому что память моя с возрастом стала категорично избирательной. Возможно, из-за того, что каждый новый школьный день был похож на предыдущий, превращая долгие годы учебы в длинное, бесконечное, серое нечто, липкое, вязкое болото, из которого не выбраться. Или, возможно, из-за того, что зачастую плохие воспоминания стираются из памяти, таким образом мозг пытается защитить нас, уберечь от заново травмирующих ощущений. Не знаю. Впрочем, факт того, что целый кусок в одиннадцать школьных лет моей юности канул в небытие, меня пугает. Та самая юность, которой принято гордиться, которую воспевают поэты, художники, режиссеры. Та самая юность, что по праву считается лучшей порой человека. Бесценный промежуток. Драгоценный период, по которому так приятно ностальгировать томными пожилыми вечерами. Юность — там, где все происходит впервые, там, где вкусно, зелено и солнечно, как больше никогда. Юность, которой у меня не оказалось. Одиночество поглотило ее, оставив мне на память звенящую пустоту в голове и душе.