Фавн

      Филипп              Этим вечером он танцевал «Видение Розы», одноактный балет, завершая программу. На него падал пепельно-розовый свет, придавая действу мистики, погружая зрителей в историю, сущую сказку, на бал, где впервые зарождается любовь, чистая как слеза, чистая как роса, неуловимая как аромат розы, подаренная девушке внешне робким, но внутренне пылким юношей.       Филипп в который раз выходил на бис, низко кланялся и дарил улыбку. С его костюма, словно испуганные надвигающимися заморозками осенние листья, срывались лепестки роз, кружились по сцене и улетали в зрительный зал. Филипп видел, как люди, точно безумные, бросались на пол, чтобы набить свои жадные ладони лепестками. Будь их воля, они бы взгромоздились на сцену, чтобы рвать его костюм на куски, как голодающие рвут зубами буханку хлеба. Они рвали бы его плоть, полоску за полоской, чтобы стать чуточку ближе к совершенству. Филипп приходил в восторг, наблюдая за ними с высоты собственного пьедестала.       В гримерке его ждал настоящий живой сад. Цветы, повсюду цветы. Скромные и щедрые подарки от поклонников. Гроздьями они свисали со всех горизонтальных поверхностей, ковром устилали пол. У Филиппа голова закружилась от цветочного дурмана. С предвкушением он думал о том, что кто-нибудь мог использовать цветы в злых темных силах, бесовских, чтобы околдовать Филиппа, приворожить любовным ароматом; он думал об этом с усладой, в последнее время эта мысль-фантазия была частой гостью, захаживала к нему перед сном, чтобы пикантно будоражить воображение.       На столике самый маленький букетик-корзиночка из мохнатых маргариток. Филипп кончиками пальцев коснулся до цветков, поигрался ими, пофлиртовал, вынув одну за тонкий хрупкий стебелек и воткнув себе в волосы. Уронив подбородок на ладони, он любовался собой в зеркало, нисколечко не уставшее лицо, свежее как рассвет, да и как можно устать от танца? Танец — жизнь, его энергия, пока он танцует, он живет. Малиновая маргаритка красовалась во влажных пшеничных прядях.              Осенний вечер, в который шагнул Филипп, был томным, бархатным. В охряных ветвях деревьев путались крикливые птицы, что прилетели на чуть-чуть, на начало осени поживиться сладко-горькими плодами огненной рябины. По дороге с шумом проносились машины, глянцевые жеребцы, чей свет фар вспыхивал в сумерках как глаза хищной совы в заколдованном лесу и улетал высоко в небо. Филипп, еще ощущая на себе и в себе образ «Видения Розы», ступил на узкий тротуар и двинулся вверх по улице, и вот тогда рядом с ним притормозил черный опасный автомобиль. Подкрался бесшумной кошкой, ощетинился, оскалился, выпустив острые крючковатые когти… Цап-царап, сцапал Филиппа в кожаные ладошки-перчатки, бросив на переднее сиденье, ремнем безопасности крест-накрест обхватив, как праздничной лентой в бант обвязывают подарки. Слопав мышку, кошка тронулась с места.       Там, внутри кошки, за рулем был еще один зверь. Неопознанной породы. Впрочем, Филипп уже все для себя определил. Ему начинал нравиться этот зверь. Этот борзый скакун аристократической принадлежности. Филипп разглядывал его сильные руки, что уверенно управляли автомобилем. Сильные ноги, слегка разведенные в стороны. И этот шрам на щеке. Откуда он у тебя? В детстве собака соседская укусила, пришлось зашивать. От ответа Филипп недовольно поморщился. Я тебя разочаровал, да? Немного, я думал, это будет что-то более героическое, романтическое, но оказалось прозаичнее некуда. Зверь рассмеялся, ты еще сущий ребенок. Филипп надулся от обиды: а я, между прочим, и не скрывал, что несовершеннолетний. Остался почти год, точнее — девять месяцев. Ты считаешь, что ли? Каждый день, каждую минуту, потому что жажду наступления этого дня всем сердцем, Филипп, радость моя. И Филипп от удовольствия закусил нижнюю губу. Какая прелесть, мышка играется с кошкой, большая дикая кошка на коротком поводке, поводок в руках Филиппа. И он потянулся к Зверю, носом провел по его искалеченной щеке, щекой потерся, помурлыкал. Внезапно он ощутил странный порыв, его вдруг потянуло к Зверю, мощному и властному. Кончиком языка Филипп очертил шрам, от сих до сих. Зверь шумно и тяжело выдохнул: Филипп… я обещал тебе, что не трону и пальцем, и слово не нарушу. Да, он обещал Филиппу, что не прикоснется к нему до совершеннолетия. На деле, Филипп-то пошутил, позабавился, поглумился над взрослым влюбленным безумцем, а Зверь поверил, клятву дал. Какое же неописуемое удовольствие приносило Филиппу наблюдать за муками, душевными терзаниями, что клокотали в звериной мускулистой груди.       Куда мы едем?       Я тебя украл, похитил, ты мой заложник.       Теплое нутро машины, карамель и корица, кружевными завитками поднимающиеся над стаканчиками с кофе. Филипп закрыл глаза, отдаваясь течению дороги. Мой повелитель, мой капитан, укрощающий крутые волны.       Ты получил цветы?       Филипп задумался, подождав с ответом. Он думал, а что, если его цветы — та самая корзиночка с маргаритками? Нет, только розы, белые или коралловые, на длинных стеблях. Мать Филиппа поражалась букетам, этим восхитительным охапкам признания. Она расставляла их в вазы на столах, в ведрах на полу. Она лелеяла каждый цветок, застывала рядом с букетом и подолгу разглядывала его. Кто этот человек, спрашивала она. Не знаю, пожимал плечами Филипп, меня не интересует, кто он. А вдруг он плохой человек, непорядочный? — не унималась мама. Ну разве может быть плохим человек, если он способен разглядеть истинную красоту? Я волнуюсь за тебя. Ну что ты, мамочка! Филипп обнял ее, прижал к себе крепко, разве со мной может случиться что-то нехорошее?       Получил цветы, как и всегда.       Ты сегодня на сцене был превосходен. Особенно.       Как и всегда.       Самая красивая роза на свете.       А ты принц, что желает розу приручить и нести за нее ответственность?       Почему бы и нет?       Филипп усмехнулся:       Роза погибла.       Ладонь Зверя скользнула на колено Филиппа, широкая, пальцы длинные, ровные, как у музыканта, пианиста. Ты умеешь играть на фортепиано? Да. Шуберта? Да. Ты просто обязан мне сыграть! Я хочу видеть тебя, сидящем за инструментом, руки на черно-белом полотне…       А ты будешь танцевать.       Да, мечтательно выдохнул Филипп, я буду танцевать.       Машина свернула с дороги во что-то темное, пугающее, под колесами шумно перекатывался гравий. И только сейчас Филипп сообразил, что уехали они далеко от города, в неизвестном ему направлении. Он не следил на дорогой, полностью доверял Зверю.       Где мы?       Сюрприз.       Воздух был холодным, температура заметно понизилась, отчего изо рта вырывались облачка пара. Они остановились в лесу. За их спинами возвышались мрачными великанами сосны, шумели вечнозелеными кронами, касаясь звездного неба. Холодный воздух был насквозь пропитан смолой, иголками, запах насыщенный, богатый. Филипп сделал глубокий вдох, заполнив легкие до упора.       Осторожными шагами они двинулись по едва различимой в темноте тропинке, серпантином уводящей наверх. Куда мы идем? Увидишь. Филипп потерялся в пространстве, утратил чувство принадлежности ко времени, он беспомощно крутил головой, будто из темноты пялятся сотни глаз. Что это за сюрприз? Увидишь. И в самом деле, спустя десять минут напряженной ходьбы они взобрались на холм, с которого открывался вид на ночной город, его сияющие огни. Здесь, на холме, ветер ерошил волосы Филиппа, обдавал сырой прохладой его разгоряченные щеки, беспардонно пробирался под кашемир пальто. Через мгновение над городом взревели оглушающие хлопки, черное небо расчертили яркие всполохи, и на мир обрушился фантастический салют. От увиденного зрелища Филипп обомлел, разумеется, он видел и раньше салюты, но чтобы вот так, протяни руку и огоньки подобно разноцветному конфетти облепят ладонь. Зверь обнял Филиппа со спины, как бывает, когда-то кто-то большой и сильный пытается защитить кого-то маленького и слабого, и это не понравилось Филиппу, потому что кого и следует защищать, но только не Филиппа.       Этот город, видишь его?       Вижу.       Он мой. Я владею этим городом, его сценами.       И?       Я бы мог предложить все это тебе, но не стану.       Филипп не ответил, застыв в объятиях, натянулся как струна.       Зачем предлагать тебе город, когда я брошу к твоим ногам мир.       Это была подходящая нота, чтобы завершить прекрасный вечер. Если бы не обещание, то они бы впервые слились в жарком голодном поцелуе. Над головами прокладывали бы млечный путь хвостатые кометы. Они бы устроились на заднем сиденье автомобиля, тебе удобно? Все отлично. Точно? Да, иди уже ко мне, я хочу стать твоим. И Филипп, подобно сухой растрескавшейся земле, что жадно впитывает в себя капли дождя, впитывал бы каждый вздох и стон Зверя. Обессиленной, преисполненной любовной истомы, рукой Филипп коснулся бы холодного, влажного заднего стекла, оставив на его запотевшей поверхности отпечаток ладони…       Но не обещание только стояло между ними, не клятвенные путы, нет. Огненные переливы освещали лицо Зверя, его темные глаза, сделавшиеся бездонными, в недрах которых таилась горькая страсть. Чувственный рот его исказила бесхитростная гримаса хищника, жажда плоти и крови, подставь Филипп шею, Зверь вонзится в нее зубами. И вдруг Филиппу все вокруг показалось лживым, жалкой театральной инсценировкой, где на захудалой сцене двое: старик и юнец. Злобный похотливый старикашка, пускающий слюни на молодое сочное тело. Он покупает его, его красоту, его весеннее цветение, его майскую зелень. Вульгарность и пошлость, от которых Филипп задохнулся гневом. Сейчас, когда ведутся переговоры о международных ангажементах, сейчас, когда западные критики боготворят Филиппа, называя восходящей звездой, новым Нижинским, сейчас, когда мировые сцены готовы глотки друг другу рвать, чтобы заполучить юного гения танца, Зверь говорит о какой-то сделке…       А взамен что ты просишь?       Тебя, одного тебя, мое солнце, чтобы принадлежал ты только мне.       А когда роза утратит свежесть и красоту?       Филипп, я не понимаю, к чему ты ведешь…       Ну тогда давай, возьми меня прямо здесь и сейчас, трахни, получи свое, используй, а затем выброси. Ты же этого хочешь, да? Ты мне успех и славу, а я тебе свое тело, не так ли?       Филипп…       Как ты посмел назвать меня бездарностью, за успех которой следует платить?! Ты отвратительное животное! Я тебе этого никогда не прощу!