Фавн

      Алиса              В глубине души я всегда мечтала связать свою жизнь с литературой. Книги. Эти огромные, необъятные миры, вселенные, галактики. Словно за маленьким, пушистым, но очень шустрым кроликом, я ныряла в узкую круглую норку, проваливаясь в страну чудес. Она привечала меня, усаживала за стол и разливала по чашкам горячий, ароматный чай. Впрочем, я была плохой гостьей, неблагодарной, той самой, что не спешит покинуть чужой дом, засиживаясь за хозяйским столом допоздна.       Книги — побег от реальности, пропускной билет в альтернативный мир. И я мечтала посвятить им жизнь. Читать взахлеб, писать взахлеб. Писать даже больше, чем читать. Я мечтала стать настоящим писателем, чьей великой рукой создается история. Великая история. Писатель подобен Богу. Из ничего, из пустоты он рождает жизнь. Сеет семя. Пожинает плоды. Создает первого человека — главного героя. Герой его подобен Богу, созданный по образу его, но земной, грешный, преисполненный пороками и добродетелью. Он проживает свою книжную жизнь, полную различных событий, а в финале Писатель встречает его на суде. Только Писателю решать: оправдать или наказать героя, даже если чаша добра перевесила чашу зла. Писатель несправедливо отнимает жизнь у тех, кого читатели любят больше всего, и дарует счастливую и долгую жизнь тому, кто ее заслуживает меньше всего. Писатель всемогущ. И власть его неоспорима, как сама природа.       Книги — воды, в которых я была рыбой, большой, переливчатой, упитанной, хозяйкой глубин, могла неспешно прогуливаться промеж длинных зеленых водорослей. Владычица морская. Я была всем.       Также я прекрасно понимала, что, поступив на факультет, связанный, пусть даже и отдаленно, но с литературой, фантазии сожрут меня, проглотят вместе с косточками и не подавятся. И тогда я, пока еще успешно балансирующая в пограничном состоянии между сном и явью, навсегда потеряю связь с внешним миром. Хватит врать!       Я выбрала исторический факультет. Казалось, мировая история не может врать, так ведь? Там, где есть голые факты, должна быть сплошь рациональность, так ведь?       В лето перед поступлением в университет, кажется, это был июль, я отправилась в кино. Первый раз. Мое первое путешествие, одиночное плавание.       Заткнув уши наушниками, я шла по пустому тротуару. День выдался жаркий, знойный, солнце плавило старый асфальт. Людей практически не встречалось, лишь машины, груды раскаленного железа, что гудели без конца.       В эту минуту, абсолютно безосновательно, я ощутила в себе необыкновенный прилив сил. Наверное, дело было в том, что позади осталась школа, которую я люто ненавидела, впереди — неясно, слишком мутно и расплывчато. Зато эта минута, здесь и сейчас, — она была настоящей, реальной, я чувствовала ее всем существом. Она была жаркой, обжигала кожу, солнечные лучи касались только меня одну, осыпали золотой пыльцой, словно избранную. Мне казалось, что сил мне хватит, чтобы прыгнуть выше головы, взлететь и дотронуться до солнца.       В наушниках заиграла какая-то позитивная, жизнеутверждающая песня, из тех, после прослушивания которых отчаянно хочется жить. И я вдруг подумала, что жизнь прекрасна. Это лазурное, чистое и ясное, небо. Эти пышно-зеленые кроны берез и тополей. Эта музыка. Моя свобода. Пусть я была свободна всего миг, но свобода же! Я подумала, что все возможно изменить, круто поменять русло жизни, стоит только захотеть. И я захотела. Захотела отныне больше не жаться по безлюдным тротуарам, а выйти на большую дорогу. Страшно мне было? Очень. Но я шагнула. Один шаг с тротуара на оживленный перекресток, прямо на центр дороги. Я побежала по разделительной полосе под звуки клаксонов. «Дура, убиться, что ли, собралась?!» — гневно доносилось до меня. Мне было одновременно чудовищно страшно и радостно. Этот страх возможной скорой смерти, прямо за моей спиной в виде четырёхколёсного железного монстра, пока я неслась со всех ног, он подгонял меня, подстегивал, хлестал хлыстом, вперед, вперед, вперед. Убиться? Ну уж нет! В этот миг я меньше всего хотела умирать. Жить только жить. А запятую поставьте сами.       В кинотеатр я попала вся потная, разгоряченная, растрепанная. Кровь кипела во мне. И от вида внутренностей кинотеатра я ахнула. Запах попкорна, газировки. Из-под закрытых дверей пробивался звук идущих на широких экранах фильмов, смех зрителей. Так, наверное, выглядело человеческое счастье.       В кафе очень робко я попросила кока-колу и попкорн.       Сладкий или соленый?       Боже, он бывал двух видов. Денег мне хватало только на что-то одно, потому я выбрала сладкий. Сладкий мне показался безопаснее соленого.       Стены были улеплены постерами фильмов. Боевики, комедии, мультфильм. На самом деле мне было все равно, какой фильм смотреть. Я мечтала попасть туда, за закрытые двери. Самостоятельно купить билет, сесть в кресло, один на один с экраном. Взрослая независимая жизнь, где меня никто не контролировал. Мне не хотелось думать о том, что дома придется отчитываться перед матерью, которая следила за каждым моим шагом.       Впереди меня ждала еще одна касса. Две кассы за один час — слишком. Подумать страшно, но даже сейчас, такую взрослую женщину, меня до сих пор пугают кассы. Наличкой или картой? Бонусная карта наша есть? Знаете, на какие товары действует скидка? Пакет нужен? Большой или маленький? Два рубля не найдете?.. Боже… Обливаясь потом и страхом, выдержав кровожадную пытку вопросами, я обычно бегу на улицу и дышу полной грудью, стараясь унять бешеное сердцебиение. Или, например, магазины с одеждой. Консультанты, прилипчивые тени. Вам помочь? Нет, спасибо. Вы уверены? Да, спасибо. У нас сейчас проходят скидочки… Спасибо, мне это не нужно, я просто посмотреть. Ну, вы все равно прослушайте условия акции… Девушка, спасибо… Ну, я буду рядом, если вам что-то понадобится… Не дослушав до конца, я удираю, оставляя позади консультанта, одежду, манекенов. Мне хочется кричать, я захлебываюсь страхом, что испытываю рядом с людьми. Но в тот день, в кинотеатре, я решила победить его, одержать великую победу. Собрав волю в кулак, я пошла к кассе напролом.       Вам есть восемнадцать?       Нет.       Мне было семнадцать, до восемнадцати оставалась пара месяцев.       Тогда я не продам вам билет.       Я не знала, что в ту пору уже начали действовать возрастные правила-ограничения.       С афиши на меня глядели озабоченные лица персонажей. Мужчина и женщина, он весь из себя мускулистый, в разодранной майке, измазанный кровью и грязью, в руках по пистолету, а она — красоты неописуемой, осиная талия, длинные гладкие ноги из-под короткой юбки, идеальные макияж и прическа. За их спинами красовался мощный взрыв, языки пламени образовали шарик, такой, какой бывает у стриженных садовником кустарников. Рядом, на низеньком столике, веером расположились афиши-брошюрки, одну из которых я взяла себе как напоминание моего независимого променада. Сначала меня затопили досада и обида. Глупость какая, неужели все потрачено впустую? Но оставался еще мультфильм как запасной вариант…       Как вдруг меня кто-то тронул, положил ладонь на плечо, отчего я вздрогнула в ужасе.       Хочешь, я куплю тебе билет? Скажу, что ты со мной.       Передо мной стоял молодой человек, на вид — на несколько лет старше меня. Довольно-таки приятный, брюнет с темными узкими глазами.       Я не знаю… промямлила я, наверняка заливаясь краской стыда и смущения, потому что лицо и шея нестерпимо горели.       Давай быстрее решай, а то скоро начало.       Я поглядела на парня, а затем на брошюрку у себя в руках. Попкорн и газировка. Неужели весь проделанный путь, все затраченные на него силы, эта вдохновляющая музыка, благодаря которой я почувствовал себя чуточку свободнее, все это — должно ухнуть в пропасть? Я должна была наконец-то взять ответственность за себя в свои руки! Должна была! Я должна была начать взрослеть, выбраться из ставшего заточением образа той девчонки, что вечно коротает дни и ночи у окна в тотальном одиночестве! Нужно было сделать еще один шаг, и я решилась.       Да.       Вот так я впервые в жизни попала в кинозал. Народу было немного, наверное, половина. Мы заняли места в середине зала.       Это самые лучшие места, усаживаясь, сказал парень.       Ага, поддакнула я. Как будто понимала, о чем вообще речь.       Нужно было разобраться, куда подевать саму себя, попкорн и газировку. Пока я суетилась, свет в зале потух и по экрану побежало действие.       Кстати, меня зовут Костя. А друзья называют Костик.       Алиса.       Из страны чудес, что ли?       Из зазеркалья…       Чего?       Есть еще «Алиса в Зазеркалье».       Сзади нас кто-то шикнул, мол, заткнитесь, мешаете.       На хер пошел! — цыкнул в ответ Костик, и я почувствовала тошноту, так некстати подкатившую к горлу. — Козел, блять.       Наверное, в тот миг я еще окончательно не поняла, в какую передрягу угодила, потому что сидела в кресле, словно насмерть приклеенная, с застывшей тупой улыбкой на лице, та самая улыбка, которой учила меня мать, милая, ангельская, нравственная, да, вот так, Алиса, именно так и надо улыбаться мужчинам, а не похабно открывать рот, как делаешь ты, закрой рот, улыбайся губами, губами, а не зубами, ты же не лошадь! Костик повернулся в мою сторону, и пусть темнота зала скрывала точные черты его лица, но его сплошные зубы, как у Вронского, блеснули в плотоядной ухмылке, отчего мое сердце, бедный кровяной комочек, забилось где-то в горле.       Стоит заметить, фильм был ужасным. Родители правы были в том, что такое можно посмотреть и дома по телевизору, кроме того, еще и бесплатно. А может быть, я просто никак не могла сосредоточить внимание на фильме, потому что Костик все время нагибался ко мне вплотную, его губы практически касались моей щеки, и настойчиво шептал свои истории из жизни. Пулеметные очереди с экрана перемежались с историей многократных приводов Костика в отделения полиции. А его рука перекочевала на спинку моего кресла, пальцы выбивали дробь. С каждой минутой он все быстрее и быстрее сокращал между нами сантиметры.       Сквозь серую пелену, что окутывала рассудок, пробивались мысли. Я пыталась вспомнить все, что читала в книгах о зарождающемся чувстве между людьми. Все эти неловкие, робкие, полные смущения и нежного трепета жесты. Как люди вдруг обретают друг друга, объединенные одним чувством, одной целью. В книгах это было чертовски красиво. Так же красиво было то, что происходило со мной в кинозале? То же самое ли чувствовали героини романов? Так же им было противно? Его лицо, его голос, его запах. Все в нем отталкивало меня. Каждый преодоленный им сантиметр дистанции лишь усиливал во мне отвращение. От того, с каким нахальством его рука улеглась мне на плечо и стиснула его, меня замутило. Первая реакция: сбросить руку к чертовой матери, повернуться к Костику лицом и сказать «заткнись-ка ты сам на хер». Нет-нет, не так. Все не так. Я все делаю неправильно. Все не так. Он помог мне с билетом, заплатил за меня и даже деньги не взял. Он джентльмен, а я… А я вновь замыкаюсь в себе по привычке. Боже мой, Алиса, ты только подумай, это первый парень, который прикоснулся к тебе! Который оценил тебя, которому ты не противна! Теперь же я тонула в пучине, в странной смеси чувств. Отвращение к Костику, что склонялся все ниже и ниже, прихватывая губами мочку моего уха. Отвращение к себе за то, что хотела оттолкнуть его от себя. Восторг! Да, восторг, потому что кто-то хотел меня. И вина, невероятное по силу воздействия чувство вины.       Наверное, именно так в реальности и завязываются отношения между мужчинами и женщинами. Он проявляет инициативу, а она либо принимает ее, либо отказывает. Когда слишком долго отказываешь, то появляется риск того, что больше никто и никогда не проявит к тебе никакого романтического любопытства. На тот момент я уже слышала много печальных историй. Смеялись одноклассники, смеялись родители, смеялись друзья родителей. «Надо дождаться своего единственного мужчину» — говорила мать, а ей в ответ: «Таким макаром дождешься одного-единственного почтальона с пенсией!» Мать качала головой: «Уж лучше быть голодным, чем есть что попало». И та же мать в другой вечер, обсуждая кого-то за столом с отцом: «Че она там все бережет? Как будто драгоценности у нее между ног, точно такая же баба, как и все мы!» И отец: «Изумруды там у нее». «Изумруды?» «Ага, ну, так за столько лет ни один мужик ей не вставлял, не проветривал, наверное, позеленело все, мхом покрылась ее старая пизда» Они смеялись. Никому не хотелось стать залежалым товаром на полках супермаркета, тем самым товаром, который не способен заинтересовать искушенного покупателя, тем самым товаром, который подлежит списыванию и дальнейшей утилизации. Я не желала быть списанным товаром. Но также знала, что именно таким товаром и являюсь. Тот самый, который на огромного-огромного любителя, скорее на извращенца. «Вы не ширпотреб, вы инпошив!» И Костик стал лучом надежды в этом темном-темном царстве безысходности. Он мог бы стать проводником в нормальный мир, снять с меня ярлык неприкасаемости, разрубить гордиев узел. Беззастенчиво, даже с долей хищной лени, его рука легла мне на грудь, а голос томно промурлыкал в ухо: сделаешь мне приятно?       Приятно?       Ага, он переместил мою ладонь к себе на пах, я уже пиздец как завелся, щас хуй лопнет…       Я впала в какой-то ступор, не зная, что делать дальше. Перевела взгляд с собственной ладони, под которой угрожающе топорщилась мужская ширинка, на экран, где происходила в самом разгаре полицейская погоня. Стрельба, мигалки, сирена, опасная езда, трюки. Мне не нравился этот фильм. Мне не нравился Костик. Мне не нравилась вся происходившая ситуация. Я словно оказалась в альтернативной реальности, в которой мне снова нет места.       Ну же, давай… Ты же сама за этим пришла…       Я?       Ну не я же?!       Сверху на нас опять посыпался грозный мужской голос. Заткнитесь! Вы смотреть мешаете! Идите трахайтесь в другом месте! А тут люди кино смотрят!       Отвали, козел! — рявкнул Костик. — Это ты свою телку трахаешь, а я тут со своей девушкой, понял?       В зале поднялось недовольное гудение, подобное растревоженному осиному гнезду.       И это все из-за меня. Наверное, мне нужно было уйти, но я не могла двинуться с места. Во мне словно что-то размножилось, одна личность упала и раскололась на несколько осколков. Давай уйдем, сбежим, пока не поздно! Нет-нет, останься, ведь ты этого так хотела, так мечтала! Беги, потому что ничем хорошим это не закончится, этот парень опасен! Нет-нет, он очень добр, он купил билет, а теперь защищает меня, назвав своей девушкой!       Закончилось все тем, что нас с Костиком попросил удалиться администратор кинотеатра. Мы вышли на улицу, окунулись в полуденный зной. Жара лишь усиливалась. Давила, расчесывала в людях тьму, чтобы они потом с яростью набрасывались друг на друга в душных автобусах, проклиная последними словами, сигналили на дорогах, скалили зубы, рычали, гавкали. Костик матерился, но вдруг начал делать это совершенно очаровательно, как-то беззлобно, с оттенками теплой иронии, отчего я улыбнулась. Мне подумалось, что зря я испытывала к нему неприятные чувства. Видимо, и взаправду виной всему жара. Во мне она тоже разбудила плохое. И я испытала ненависть к себе. Я не умела разбираться в людях. Моя ошибка.       Ну, мне пора. До свидания! — сказала я.       Как это пора? Постой-постой! А приятно?       Это же шутка просто, да…       С чего бы? Ты пришла в кино на мужицкий фильм, одна, не смотреть же ты его собиралась? — он усмехнулся.       Смотреть.       Ну ты-то мне Африку не заливай! Я тебе не идиота кусок, меня разводить на бабло не надо! Или думала, что я просто так вкинулся за тебя? Любишь кататься, люби и саночки возить, поняла, да? Так что давай, хватит ломаться! Я вас таких насквозь вижу, шкуры меркантильные, блять, так что ставочки повышаются, пока не отсосешь, не отпущу!       Пока я безмолвно то открывала, то закрывала рот, Костик ухватил меня за локоть и потащил куда-то по тротуару. У меня перехватило дыхание, а ноги сделались ватными.       Как правило, самое трудное для писателя — писать о страхе, который испытывает персонаж. Это должно быть по-настоящему страшно, да так, чтобы состояние неконтролируемого ужаса передалось читателю тоже. Чтобы читатель обливался холодным, липким потом. Чтобы противные мурашки бегали по коже. Чтобы дыбились волоски. Чтобы сердце ходило ходуном за грудной клеткой. Но зачастую приходится использовать избитые клише, типа перехватило дыхание, ватные ноги, тело налилось свинцом, глаза округлились от ужаса, кровь пульсировала в висках и тд. Читателю это, конечно, не нравится, потому что ну сколько можно-то, а? А в действительности так и есть. Состояние страха, или «замри, бей, беги». Всего лишь три пути. Я замерла, потому что бить не умела, бежать — ноги в самом деле отяжелели и вросли в землю. Я тащилась за Костиком так, как будто он теленка упитанного на веревке тащил на убой. Молодая наивная телятинка. Легкая добыча. Глупая мышка попалась в когти котику. И вдруг… неожиданно даже для самой себя я завизжала во всю мощь. Мне показалось, что визг издавали все мои внутренние органы, каждая клетка, вся грудь горела неистовым огнем от напряжения. Я не замолчала и после того, когда Костик резко развернулся и влепил мне хлесткую пощечину, которая сразила меня наповал, прямо на тротуар.       Дура. Сама же напросилась! — гаркнул он.       И прогулочным шагом двинулся прочь от меня, орущей и извивающейся на грязном, пыльном асфальте.       Потом я ехала в автобусе, тряслась на пробоинах в дороге. Жара действовала всем пассажирам на нервы, потому что в автобусе было душно, пыльно, воняло просто отвратительно. Я прятала опухшее лицо в складках чьей-то пропахшей прогорклым потом рубашки. Мне казалось, что все, абсолютно все смотрят на меня, рассматривают, разглядывают без всякой степени смущения. Наверняка было многим интересно, откуда такой огромный синяк взялся у девчонки? Языком я постоянно зализывала ранку на нижней губе, как кошка я пыталась зализать боль, у мышки заболи, у собачки заболи, а у Алисы заживи. Вдруг слезы хлынули из глаз.       Я давно не плакала. После драматичного финала истории с моим Женечкой, с доблестным рыцарем души моей, я не позволяла себе этой слабости — слезы. Запретила. Лучше пальцы отсечь махом, чем реветь. Казалось, это случилось целую вечность назад, как я стояла перед всем классом, в новом платье, с помадой на губах. Этот смех до сих пор разливается во мне ядом, кипит, бурлит, всплывают на поверхность самые мерзкие детали, которые я с трудом схоронила под глубоким временным слоем. «А ты, оказывается, маленькая шлюшка, Алиса! Не хочешь мне письмо написать?» — развлекаясь, шипели мне вслед одноклассники.       Последние школьные годы я варилась в одной-единственной фантазии. Представляла, что однажды, разумеется, после окончания школы, мы встретимся с Женей. Случайно. Где-нибудь на улице. Например, зимой, накануне новогодних праздников. Я потеряю перчатки, легкомысленно оставлю их на лавочке, на которой до этого читала что-то чудовищно романтичное. Он догонит меня: девушка, кажется, вы потеряли… Я обернусь, и наши взгляды найдут друг друга. Вокруг нас, прямо как в лучших традициях любовного кино, красивые декорации, припорошенные мохнатым снегом деревья, желтоглазые нарядные витрины, аромат кофе и корицы, праздничное настроение и Фрэнк Синатра из уличного проигрывателя. Бог мой, Алиса, это ты! Он по-настоящему удивится, потому что я изменилась, превратившись из гадкого утенка в прекрасного лебедя. А я и не вспомню, кто же передо мной. Кто вы? Мы разве знакомы? Вы один из моих читателей? Нет-нет, боже, Алиса, неужели ты меня совсем-совсем не помнишь? Я же Женя… Женя? Да, тот самый, который… боже, мне ужасно стыдно, я тогда вел себя как последний мудак… А, так это значит Вы… Это уже потом я благодушно прощу его, когда он докажет мне свою вечную любовь, когда поклянется любить меня до конца дней своих…       На самом деле все случилось по-другому, наша с ним встреча была совершенно прозаична. У меня была встреча с моим редактором Юрой в кафе. Мы пили кофе и болтали о том о сем, когда в помещение вошла пара. Он и она. Она — нимфа, сошедшая с пожелтевших страниц древнегреческой мифологии. Афродита. И он, ставший еще более прекрасным, чем был в школе. Аполлон. От неожиданности встречи я пролила кофе на столик, и Юра позвал официанта. Женя устремил свой взор, полный безмятежности и, как ни странно, милосердия, в нашу сторону. На тот момент я уже была известной в литературных кругах писательницей, имела за плечами пару книжных премий. Один из моих романов даже экранизировали, не совсем удачно, но разве это меняло положение вещей? Впрочем, в эту минуту я ощутила себя той прежней школьницей в новом платье в горох. Из меня как будто выпустили воздух, шарик проткнули иглой. С каким-то остервенением я наблюдала, как они миловались за противоположным столиком. Шептали друг другу дурашливые милости на ушко, кормили друг друга десертом. Завершив свидание, они направились к выходу. Поравнявшись с нашим столиком, Женя остановился, в его позе сквозили неловкость и смущение, абсолютно не присущие людям его типа. Аккуратно, но вежливо он заговорил:       Мы с вами не знакомы? Просто вы так смотрели на меня…       Наверное, я выглядела полной идиоткой, потому что растеряла всю силу духа. Не могла молвить и слова. На помощь пришел Юра:       Вы разве не в курсе? Это же Алиса Романова! Известнейшая писательница!       Женя свел красивые брови на переносице и покачал головой:       Извините! Я ошибся, моя вина, со мной часто такое бывает…        Он удалялся не только из кафе, но и из моей жизни. На этот раз навсегда. Уверенной, ровной походкой. Зачем-то я посмотрела на Юру и широко улыбнулась, мол, не обращай внимания, все в порядке.       Так, школьная любовь… — вырвалось из меня. — Безответная, разумеется. Он посмеялся надо мной.       И я рассмеялась. Все в порядке, правда. Ложечка, которой я размешивала несуществующий сахар в чашке, плясала в моих нервных пальцах. Не знаю, зачем я сказала это Юре. Откуда во мне возродилась потребность этого чистосердечного признания.       Это тот самый Женя, да? — в голосе Юры я отчетливо уловила нотки тревожного любопытства.       Да, то есть нет… С чего ты решил?       Я же твой редактор…       Мне понадобилось время, чтобы понять, что он имеет в виду. Ах, да. Мои романы. Хитросплетения правды и лжи. Первый роман, который отвоевал престижную литературную премию. Школьница, отвергнутая классом, отвергнутая прекрасным самовлюбленным принцем; доведенная грязными и жестокими унижениями до черты, она учиняет кровавую расправу над обидчиками, тем самым образно вживаясь в их же шкуры. Око за око, зуб за зуб. Насилие порождает насилие.       О, надеюсь, ты ничего такого не сделала, никакого самосуда? — Юра улыбнулся, но в улыбке крылся страх. — Если что, это шутка!       Нет, конечно же, нет, — мне тоже смешно. И страшно.       Но хотелось бы, да?       Прямо как граф Монте-Кристо. Всех предателей разом на чистую воду…       Понимаю. Мне тоже в школе было не легко. Ну, ты понимаешь…       Понимаю.        Мы вышли из кафе. Холодный и сырой осенний вечер опускался нам на плечи. Неукротимый ветер раскачивал голые ветви деревьев, гнал по тротуарам почерневшую листву. Я никогда в жизни не курила, но почему-то мне остро захотелось начать это дело, затянуться терпким, горьким дымом, чтобы успокоиться, чтобы мир перед глазами чуть-чуть поплыл, сделавшись дружелюбнее. Уткнувшись носом в шарф, я сунула руки в карманы, в то время как Юра надел перчатки. Простой жест, ничего особенного, но я часто слышала, что привычка держать руки в карманах характеризует закрытых людей. При приветствии и прощании я редко подаю руку, ограничиваясь кивком головы и кроткой улыбкой. Застегиваю пиджак на все пуговицы. Обматываюсь длинным шарфом по самые глаза. И прячу взгляд за прямой и густой челкой. Я следила за тем, как Юра удалялся, его силуэт под тусклым фонарным освещением съеживался, расплывался, словно бежевый парус на горизонте. На меня накатила волна вины, уничтожающее цунами, зачем я разболталась? Язык мой — враг мой. Не стоило откровенничать, что теперь Юра подумает обо мне? Больно меня ужалил тот факт, что Юра помнил детали из моих романов и сопоставлял их с моей личной жизнью, хотя я всегда отрицала совпадения. «Внимание! Все персонажи вымышлены! Любые совпадения с реальными людьми случайны!» Разве не так издательство предостерегает читателя?       Первым делом я решила набрать его по телефону и заверить, что все, что я сказала, — неправда. Я выдумала. Нет никакого Жени, и этот молодой человек в кафе — чистой воды незнакомец. Я просто-напросто — как там выражаются подростки? — запала на него, вот и таращилась… Но потом вспомнила, что у Юры свидание с «наконец-то отличным парнем». Он движется навстречу собственному счастью, туда, где мои чистосердечные оправдания, будут выглядеть жалкими отговорками. Там, где двое, я вновь буду третьей лишней. Потому просто в очередной раз взяла с себя обещание — не трепаться о себе. Меньше знают, крепче спят. Вот так я снова угодила в ловушку, зубастый капкан, когда невыносимо хотелось трепаться о себе с друзьями, но высказаться означает вывалить на собеседника свое грязное тряпье, за которое всегда будет стыдно, за которое всегда придется извиняться. За несмешную шутку. За скверное чувство юмора. За то, что не так поняла. За то, что плохо слушаю. За то, что не разделяю мнения большинства. За то, что не имею собственного мнения. За то, что имею собственное мнение. За то, что перебила. За то, что отвлеклась. За дурное настроение. За хорошее настроение.       Я вернулась домой. Включила музыку, налила бокал красного вина. Не курю, так хоть напьюсь. Почему бы не устроить себе романтический вечер при свечах с бокалом красного вина? Зажгла свечи. Осталось лишь научиться получать удовольствие от собственного общества. Как дела? Как прошел твой день? — спросила я вслух, побалтывая бокалом с бордо. Знаешь, могло бы быть и лучше, вечер выдался просто ужасным. Давай, расскажи мне, поделись, открой душу, станет мгновенно легче…       Еще несколько минут я разыгрывала спектакль, а потом взяла бутылку и начала пить прямо с горла. Да уж, совершенно не изысканно. В голову лезли противные мысли о Жене и его девушке. О Юре и его парне. И еще о сотнях счастливых влюбленных, что коротали свой сопливый романтический вечер. И о сотнях одиночек, что мечтали запустить пустую бутылку в стену, но пожалели обои, потому что ремонт влетел в копеечку. Наверное, нужно было завести собаку или кошку. Кого-нибудь, кто бы встречал меня по вечерам и провожал по утрам. Но с собакой надо гулять, а кошка… По правде говоря, я боялась стать той самой сумасшедшей старухой с кучей кошек, о которой травят самые мерзкие анекдоты и которую пытаются выжить из подъезда соседи. Сейчас, когда меня уважали в литературном мире, я не в силах была вновь вернуться к унижениям. Нет, никогда, ни за что. Впрочем, сколько раз я пыталась отбиться от насмешливых вопросов-утверждений на пресс-конференциях: «Как у вас дела на личном фронте?» Обычно я непринужденно смеялась: «Пули летают над головой, но все мимо». А потом серьезно добавляла: «Литература — мое главное занятие в жизни, которое я не променяю ни на что». И журналистка в желтой кофточке: «Разве для женщины семья не главное? Разве вам не хочется стать нормальной женщиной?»       Сколько раз я пыталась сесть, успокоиться и прислушаться к внутреннему голосу. Чувство одиночества — оно настоящее или же вынужденное, насажденное обществом, где балом правит единственная общепринятая модель счастья, формула любви и успеха. А все остальные, кто не вписывался в модель, — несчастные страдальцы. Сколько просмотрено было мной интервью талантливых женщин, актрис, певиц, писательниц, исследовательниц, ученых… И сколько раз мужской голос за кадром документального фильма сообщал: да, может быть, она гениальная, но несчастная, ведь так и не познала главного женского счастья — замужество и материнство. Разве что-то другое может сделать женщину счастливой? Да, Алиса, вы прекрасно пишете, но у вас нет детей, разве вы не чувствуете, что ваша жизнь проходит зря? Нет, не чувствую. Это странно. И почему же? Потому что каждая женщина мечтает стать матерью, таково ее природное назначение, разве нет? Вы поэтому пишите такие грустные романы, где влюбленные никогда не остаются вместе? Одна общая тенденция в ваших романах: отсутствие счастливого финала. Счастливый финал? А что такое счастливый финал? Журналистка в желтой кофточке благодушно дарит мне снисходительную улыбку с барского плеча: свадьба, вот он счастливый финал, которого ждут все женщины, неужели вам не ясно? Алиса, расскажите о ваших дальнейших планах! Планирую начать новый роман, планирую работать вместе со съемочной группой над экранизацией другого романа… Нет-нет, Алиса, о ваших личных планах, у вас есть кто-нибудь, ваше сердце свободно?.. Я прошу взять перерыв, говорю, что мне необходимо сделать один деловой звонок, а сама удаляюсь в туалет и запираюсь в прохладной кабинке. К горлу подкатывает нечто отвратительное, склизкое, ядовитое. Оно душит, оборачивается вокруг шеи. Мне чудовищно хочется разреветься, но слез нет. Их не существует, я запретила ныть, не смей ныть. Из полноценного человека я вдруг превращаюсь в дешевую надувную куклу, из которой только что выпустили воздух со свистом. Я растекаюсь, расползаюсь, распадаюсь на куски, это все противной массой валится на кафель. Я вновь неудачница. К черту мои литературные достижения, к черту их. Все напрасно, это не имеет смыла. Я вновь влезаю в шкуру школьницы, где для того, чтобы быть популярной, быть той, чьей жизни завидуют, нужно было всего иметь два атрибута: красота и крутой парень. С тех пор ничего не изменилось, ни красоты, ни крутого парня. На самом деле всем насрать на мои романы, всем насрать на то, что кто-то совершил первый полет в космос или создал лекарство от онкологии. Всем интересно, кого трахаешь ты или кто трахает тебя. Меня никто на данный момент не трахал. Ты никто, Алиса. Ты никому не нужна. Потому делай то, что привыкла. Я ныряю в норку за шустрым белым кроликом и проваливаюсь в страну чудес, а конференция продолжается без меня.       Вино, как назло, кончилось, а я недостаточно опьянела. Настолько, чтобы не взять телефон и начать искать номер Славы. Сколько уже прошло с той последней минуты, когда мы распрощались? Все это время я держала себя в руках, не позволяя сорваться — схватиться за Славу как за соломинку. Я бы его утащила на самое дно, как утащила и Филиппа. Теплится надежда, что номер он сменил, что трубку он не возьмет. А если возьмет, я промолчу. Буду терпеливо молчать, слушая его голос. Я скучаю, скучаю, скучаю. Все же Слава отвечает, голос сонный, ну да, уже глубоко за полночь, кто это? Алло? Говорите? Я знала, как он сейчас выглядит, я наводила справки. Он женат. Он кладет трубку, и темнота вперемешку с тишиной каменной грудой валятся мне на грудь. Нет, никогда мне не выбраться из-под обломков, никогда.