Фавн

      Алиса       Февраль того года… Мне приходится напрячь память, чтобы описать все происходившее как можно детально и достоверно. Приходится взять себя в руки, собрать волю в кулак, стиснуть зубы, чтобы вновь вернуться в тот февраль.       Мне всегда невозможно трудно давалось писать о самых сложных эпизодах моей жизни. Возвращаться туда, где было удушающе больно. Впускать на просторы памяти горькое воспоминание, над которым ты так долго пытался одержать победу, загоняя фантомного противника в угол, загоняя его как бешеного пса в клетку, чтобы захлопнуть тяжелую решетчатую дверь с миллионами замков. Пока оно сидит на цепи и скалится, можно жить вполне себе спокойно, изображая вид, что ничего и в помине не было.       Чтобы рассказать вам о том феврале, я выпускаю на волю дикого зверя, изголодавшегося, кровожадного, разбушевавшегося. Влезаю в тесную шкуру самой себя многолетней давности. Так же жжет, ничего не изменилось. Словно кислотой заливать кровоточащие раны.       Я тогда училась на втором курсе и именно тогда приняла решение уйти из жизни.       Это был символичный день. День всех влюбленных. Погода стояла отвратительная. Страшная метель застилала глаза, я вытягивала руку вперед и ее поглощала тьма из белых мух. Ветер гнал меня по заснеженным тротуарам, ноги вязли в болотных сугробах. Ветер гнал навстречу прохожих. Они охали и ахали, господи-господи, молились некоторые, да что же это делается, да что же это за адская погода. Ветер сорвал капюшон с головы и растрепал волосы, но меня это ничуть не смутило. Тихо, как в замедленной съемке, я брела по вечерней улице, вдоль которой уже зажигались фонари. В желтизне света снег был особенно красив, и я подумала, что это могло быть знаком. Глядя на крупные снежинки, что завитушками падали мне на черную перчатку, я испытала облегчение вперемешку с восторгом. Такая легкость свалилась на меня, голова освободилась от тумана. Наверное, точно такое же облегчение испытывают люди перед самой смертью, когда на мгновенье отступает злосчастная болезнь, отступает, чтобы пропустить к больному саму смерть.       Уже целых два года я училась истории в университете. Уже целых два года как я была совершеннолетней, но вкуса долгожданной свободы так и не почувствовала. Я часто спрашивала себя раньше, спрашиваю и сейчас: может быть, свобода — это не что-то внешнее, обстоятельства, возможности и права, открытые горизонты? Может быть, свобода — это что-то внутреннее? Можно ли ощущать себя свободным человеком, когда на щиколотках бряцают железные оковы? Не знаю. Но день за днем я тащу и тащу на себе эти проклятые путы. Мне хочется избавиться от них, сбросить, в конце-то концов, но внутренней силы вновь и вновь недостаточно…       В первый университетский день на первой же лекции по отечественной истории ко мне за парту подсел юноша.       Не занято?       Я подняла на него взгляд и пропала, как пропадают невинные ангелоподобные девушки, превращаясь в падших богомерзких существ.       Свободно.       Паша.       Алиса.       Я гордилась собой, что голос мой не дрожал. Что улыбалась я так, как и следовало: не по-дурацки разинув рот, не обнажая зубы и уж тем более десна. Легким движением я поправила прядь волос, заправляя ее за ухо.       Он спросил, из какого я города? Местная?       Я ответила — да, местная. Но не совсем, потому что до этого я жила в другом городе.       Паша же оказался как раз-таки не местным, а приезжим.       Наш зарождающийся диалог прервал преподаватель, только что вошедший в аудиторию. Началась ознакомительная лекция. Нам выдали тест, чтобы проверить общие знания по истории.       Ты хорошо училась в школе? — шепотом спросил Паша, и я заметила, что у него необыкновенно красивого цвета глаза, медово-карие, теплые, мягкие, влажные, внутри которых как будто плясали золотинки. Я подумала, что могу глядеть в них целую вечность.       Да, была отличницей.       По его лицу я поняла, что эта информация обо мне его устроила. Он довольно кивнул, а я насторожилась. Мне всегда было невероятно грустно думать о себе как об отличнице. Школьная зубрила, днем и ночью не высовывающая носа из учебников. Зубрилы оттого и зубрилы, что им нечем больше в жизни заняться. У них нет личной жизни: безобидного хобби, друзей, возлюбленных, секретов и чудаческих вредных привычек. Зубрилы не ходят на прогулку, не посещают кинотеатры, кафе, не показываются в людных местах. С зубрилами смертельно скучно, с ними не о чем поболтать да посмеяться, потому что в голове их место есть только учебе и положительным оценкам. Зубрилы страдают, если получают «неудовлетворительно», потому что принимают негативную оценку как оценку собственной личности. Зубрилы не признают ошибок, больше всего на свете они бояться разочаровать родителей, которые никогда их не похвалят, ибо зубрилы вечно не дотягивают до совершенства.       Я была зубрилой и ненавидела себя.       Поможешь мне с тестом? — попросил Паша.       Конечно.              После лекции я шла на остановку, меня изнутри распирало счастье. Я обрела смысл жизни, мне снова было зачем засыпать поздними вечерами и просыпаться ранними утрами, мне снова было зачем ждать новый день. Разумеется, в тот счастливый миг мне не приходило в голову, что собственное счастье, равно как и смысл жизни, я связывала исключительно с наличием рядом с собой возлюбленного. Только мужчина мог наделить мою жизнь чем-то ценным. Без него все теряло смысл и идею.       Вновь я не допустила мысли, что влюбилась в красавчика, готового разбить мое сердце. В который раз я несла свое искалеченное, перебинтованное множество раз сердце в мужские равнодушные руки, в ледяные и жестокие объятия. Глупая овечка. Гадкий наивный утенок, которому никогда не суждено стать прекрасным лебедем.       Сентябрьский вечер согревал меня, а цветочный аромат, поднимающийся с влажных клумб, наполнял благодатью. Я улыбалась. Что мне оставалось делать? Мечтать. Я мечтала, что сегодняшний день, подаривший мне чудесную встречу, станет в некотором смысле пророческим. Я представляла, как пролетят десятилетия, и вот мы в большом семейном кругу отмечаем круглую дату нашей совместной счастливой жизни. Я и Паша, по правую и левую руку — детки, цветы жизни, радость, без которых немыслимо представление о семье. А также кошки и собаки. Гости с лучезарными улыбками на лицах замерли в ожидании тоста. В поднятых салютом бокалах — шипит, лопается пузырьками шампанское. Паша первым берет слово. Ну что, дорогие мои, я хочу вам сказать. Хочу поднять бокал за мою самую лучшую и любимую супругу Алису! Жизнь без тебя, моя любовь, и вовсе не жизнь. Каждый день я благодарю небеса за то, что подарили мне тебя. Как представлю, что в тот день в университете мог сесть за другую парту, так в дрожь бросает. Это, кстати, удивительная история нашего знакомства! Алиса меня просто спасла…       Я запрыгнула в автобус, воткнула в уши наушники, привалилась головой к горячему стеклу и провалилась в грезы. Дети однажды меня спросят, мамочка, а как так получилось, что папочка наш такой красавчик, а ты — нет? И с гордостью я отвечу, что папочка наш разглядел во мне истинную, внутреннюю, красоту! Там, где другие боготворят внешнюю, папочка проявил благородство и мудрость! С красоты воды не пить, отвечу я, красота она проходит, стирается, испаряется, размывается. Воды-годы подтачивают ее своды. Я расскажу им сказку, ту самую, которую когда-то давным-давно рассказала мне матушка, ту сказку, в которую верит практически каждая девочка, ту сказку, которая великой мудростью передается из поколения уходящих женщин в поколение женщин будущих, ту самую сказку, после которой девочки начинают презирать девочек, потому что девочки не могут быть одновременно красивыми и умными, так уж заведено природой. Сказка ложь, да в ней намек, добрым девочкам урок, что красивыми и глупыми девочками мальчики только пользуются, чтобы в последствии от них избавиться, а страшненькие да умненькие девочки становятся хорошими женами и матерями, уважают и почитают мужа, растят деток, хранят семейный очаг. Как думаете, спрошу я, изрекая известную фразу, почему одних девушек мужчины любят, а на других женятся?       Автобус тряхнуло на городских выбоинах, и я распахнула глаза. Оказалось, я задремала, и перед глазами все еще плыли картинки-образы какой-то утопически-идеальной семейной истории. Сегодня четверг, а в четверг, кажется, вещие сны? Или со среды на четверг? Неважно, важно одно — это необычный сон, он несет в себе благую весть. Мне остро захотелось с кем-то поделиться важной новостью, переживаниями. Эта жажда росла во мне все сильней и сильней, слова осыпались с языка. В ту минуту я подумала о тех людях, что в одиночестве покоряют горную вершину и не могут с кем-то разделить восторг от увиденного. «Вот, гляди, как красиво! Потрясающий вид!» — наверное, они произносят фразу вслух, обращаясь к создателю. Я ощущала себя покорительницей вершины, которую переполняли всевозможные эмоции… Впрочем, мать в последнее время часто мне напоминала один житейский завет. Ну и зачем тебе эти подружки, говорила она, к чему? Ты же, Алиса, понимаешь, что женщины — подлые существа, коварные, гадкие? Сегодня вы с ней подружки, делитесь секретами, а завтра она разболтает по секрету всему свету. Потом у тебя жених появится, а подружка эта вечно третьей лишней липнет к вам, ластиться, подслушивает да подсматривает, чтобы после жениха твоего к рукам прибрать. Например, поссоришься ты с женихом, а подружка ему говорит, приходи ко мне, посидим, поболтаем, утешу тебя. Он дурачок к ней и прибежит, а она его облапошит и в койку с ним завалится, а тебе, дуре такой, останется только сопли на кулак и наматывать. Запомни, Алиса, лучшая твоя подружка — это подушка, в подушку плачь, в подушку реви, кричи, кусай ее, терзай, а подружек всех ликвидируй, от них одни сплошные беды. Да и замужней девушке подружки ни к чему, замужняя должна за домом приглядывать, за детьми и мужем, у нее дел невпроворот, а у этих подружек одно веселье на уме, им лишь бы тебя от мужа оторвать.       Набравшись смелости, я все-таки задала матери вопрос: подружек у тебя нет и не было никогда, но отец все равно нашел ту, у которой утешения ищет, почему так?       Мать развернулась ко мне всем корпусом, в руках нож и картофелина, в глазах — бесовщина. А ну марш в свою комнату, учишь еще меня тут, не твоего ума это дело, поняла?       Наконец-то автобус остановился, и сонная я выползла на свежий воздух, пропитанный запахами вечерних осенних цветов. Сладкая истома разливалась по улице, и я вдыхала ее по самые легкие.       Дома меня встретила только мать. Угрюмая, неприветливая складка от сведенных на переносице тонких бровей. Сжатые тугой полоской губы. Отец же обнаружился в гостиной, скрывший лицо за разворотом журнала. Еле слышно он выдавил из себя слова приветствия.       Они снова поругались, в доме вновь царила ссора. По их осторожным движениям, по их обоюдному желанию не дотрагиваться до друг друга, обоюдному молчанию и неоднозначным взглядам я догадалась: отец опять нашел утешения у той другой. Мать опять проиграла бой. Проиграть бой, чтобы выиграть битву. Сколько лет уже длилась битва за один-единственный приз — моего отца?       Я пыталась восстановить в памяти образ той другой женщины, с которой он прогуливался однажды в далеком прошлом, и не могла. Она — расплывчатый силуэт, по спине которой водопадом рассыпались длинные, густые волосы. Призрак прошлого, что до сих пор бередит раны настоящего. В глубине души я желала вновь встретиться с ней, на этот раз лицом к лицу. Какая она? Что из себя представляет? Где она обитает? На окраине города или же в центре? А может быть, прямо в соседнем дворе? Или в соседнем подъезде? Чем они занимались с отцом в эти украденные минуты? Прогулками и любовью? О чем говорили? Или их близость ограничивалась только телесностью? Я смотрела на отца, что изображал вид, вид задумчивого человека, с усердием изучающего новости из большого мира. Мы с ним никогда не были близки. Никогда. «Ты все лжешь, Алиса, ты все выдумала!». Он всегда смотрел на меня сверху-вниз, словно понимал, что стоит ему расслабиться, так я выложу на стол перед матерью неприглядную правду. Порой мне казалось, что просто-напросто он меня боится, как боятся на службе коварных доносчиков-стукачей. Вот-вот я должна была настучать матери, настрочить анонимку, ведь та другая, ее образ сохранился лишь в моей голове. Отец подозревал, что я запомнила ее, но он ошибся. Я ничего не запомнила, кроме невероятной по силе боли и чувства обездоленности и бездомности.       Поздним вечером, уже готовясь ко сну, я слушала громкий родительский шепот, они выясняли отношения, полагая, что их никто не слышит. Мать говорила, что уйдет, вот увидишь, соберу вещи и уйду! Да куда ты уйдешь? — вопросом отвечал ей отец. Как же мне это все надоело! Как мне надоела твоя блядь, как мне ты надоел! Как я устала от всего этого! В ответ отец божился, что это в последний раз, он клянется. Бес попутал, желтая вода в голову ударила, седина в бороду, бес в ребро, кризис среднего возраста…       А я тем временем думала, что ничего не знаю о родителях, как они встретились, при каких обстоятельствах познакомились. Может, молодой отец встретил молодую мать на дискотеке? Пригласил потанцевать, не подарите ли мне танец? С усмешкой она согласилась, только один танец, понятно? Он согласно кивнул, но после дискотеки темными, плохо освещенными переулками увел ее домой. В его руках ее сумочка на тонком длинном ремешке. По дороге он смешил ее самыми глупыми анекдотами, а она по-дурацки хихикала, украдкой поглядывая на его веселое лицо. У подъезда они остановились. Он испросил разрешения ее поцеловать или же сделал это самостоятельно, быстро, смело, дерзко? Или, может быть, они познакомились в кинотеатре, где он помог приобрести ей билет? Или, может быть, он вернулся из армии, а родители настояли подыскать девушку, порядочную и честную? Все же нехорошо холостяком ходить, надо жениться, детей родить, а то чего люди о нас подумают? Так он и нашел ее, ту, которая уже отчаялась ждать свое счастье, что, казалось, заблудилось на полпути. Она согласилась выйти замуж, потому что вдруг больше никто и никогда? Старая дева, вековуха, браковка, прокисшая невеста…       Много позже я задам матери вопрос: как вы познакомились? И она пожмет плечами, мол, не помню, давно это было. Ее непроницаемое лицо ее выдаст: она помнит. А во мне разбушуется любопытство, какой же оттенок носило их знакомство, черное иль белое? Ты его любила, поинтересуюсь я. Ну, разумеется, он мне нравился, если бы не нравился, то не вышла бы замуж, тебя бы не родила. Нет, мам, я тебя спросила о другом. Ты любила его? Боже, Алис, тебе поговорить не о чем? Вечно тебе надо все знать, всюду свой нос суешь…       Под громкий родительский шепот я задремала, и мне опять снился Паша. На это раз я видела его со спины, с той другой он прогуливался по аллее вдоль могучих тополей, что роняли драгоценную золотую листву к ногам молодых. Я бежала позади, пытаясь нагнать пару, но ноги не слушались. Чертовы сны. Изо всех сил я пыталась сделать хотя бы шаг, но все напрасно. Они удалялись, а я совершала бег на месте. Проснулась вся в горячем поту, волосы налипли на лицо, сердце бешено стучало, а во рту пересохло, как будто я и в самом деле преодолела марафон.