Белый Десница

Утро нового дня пути выдалось солнечным, но прохладным. Саруман привычными уже движениями оседлал Сполоха. Больше ему не приходилось полагаться на мышечную привычку нового тела. Несколько суток верхом, укрепляющаяся ментальная связь сделали белоснежного жеребца послушным и добрым другом. Всадник и конь чувствовали друг друга, как единокровные братья. Погладив пышную гриву, белый маг направился к выходу из деревни Пустырной. Хоть и выезжал он ранним утром, но во дворах крестьянских домов было совершенно пусто. Зная об обычае землепашцев вставать с первыми петухами, Саруману показалось странным почти полное отсутствие людей на вытоптанной десятками ног улице. Но этот любопытнейший вопрос жизнедеятельности местных смертных можно было отложить на время. Чем дальше он уходил от места воскресения, тем больше проблем старого тела к нему приносили волны нового знания. Бытие царедворцем по началу не вызывало в нем опасений — у царей бывает много советников, одним больше или меньше — нет большой разницы. Но вот если он становится не просто советником, а первым после самого царя — это уже вызывает проблемы. Родичем короля и будущих королевских наследников — еще больше проблем. Прежде рассматриваемая возможность остаться в тени растворилась в воздухе. Рано или поздно узнают, застанут врасплох, вед сам Саруман не знал, сколько людей на этом континенте знает его тело в лицо. Бежать в таинственный Эссос? Возможно, но это лишь оттянет неизбежное. Там сейчас, если судить по мыслям других — совсем не так мирно, как в Вестеросе. Но, следуя словам Тириона — здесь тоже скоро станет неспокойно. Война — жажда человеческого рода. Если так посмотреть, это было верно и для Арды, но у народов, благословленных Валар, был общий враг и никогда не было времени и нужды серьезно бороться друг с другом. Общий враг объединял Запад, а неосвоенных или занятых темными тварями территорий было так много, что конфликтам было почти не на чем расти. Местные люди были лишены подобного преимущества. Запертые в клетки континента друг с другом, не имея врага, чуждого их роду, смертные нашли врага друг в друге. И теперь один из них, весьма прозорливый и добросердечный купец, убеждал его, белого мага, в том, что именно контролируемая война является лекарство от проблем. Подобно кровопусканию, эта война должна избавить организм человеческого сообществ от застоявшейся крови. Война ради всеобщего блага. Неужели иные категории для этого мира не существуют? Приходилось признать — слишком мало информации было на руках. Продолжая блуждать в темноте, он непременно натолкнется на чей-то силок. Значит нужно правильно подготовиться и в нужный момент явить свое воскресие миру. В наилучший момент. Тирион из Ланниспорта с этим поможет. Чем больше слухов — тем более нервными будут убийцы. Но слухи не отследить — брат и лорд Староместа и сам ничего не будет знать о судьбе «воскресшего Отто». Пока Саруман не явится к нему на порог. И явление миру не обяжет его вновь служить королю Визерису. Отто был отлучен от трона по причине. Какой именно — Саруман не знал, но вряд ли чудесное спасение заставит короля сменить гнев на милость и тут же вызвать бывшего десницу в столицу. Рано или поздно, Саруман явится туда сам. А пока будет безопаснее всего остаться в землях дома Хайтауэров, воспользоваться гостеприимством. Благо, что там есть все, что только нужно. Порт Староместа — богатый рынок всевозможных редкостей. Сам город огромен и в нем легко спрятать все, что угодно. Но жемчужина родного дома Отто Хайтауэра — Цитадель. Реши он остаться под защитой безвестности — никто не пустил бы его и на порог обители знаний. Но кто посмеет отказать брату лорда? Саруман вздрогнул от нетерпения и жажды. Тайны этого мира манили его все сильней, чем больше рассветов он встречал в новой жизни. Это не архивы Гондора и Арнора, разделенные на две половины Средиземья. Это единое средоточие знаний, собранных столетиями, а может быть и тысячелетиями трудов умудренных смертных. Это ответы на все его вопросы — именно в них будет таится подсказка к дальнейшей судьбе этого мира. И что с ней делать. Саруман пришпорил Сполоха и снял с головы опостылевший капюшон. Нигде он не мог избавиться от риска быть узнанным, кроме как на пустой дороге. Запасливый десница избавил его от необходимости применять Голос на местных людях, чтобы получить все возможные блага придорожных трактиров. Золото затирало его беспокойство, связанное с собственными магическими силами. Руки чесались, но не находили опоры в черном металле посоха. Прохладные утренние лучи проникали сквозь зеленые верхушки деревьев, росших параллельно каменному тракту. Таинственным серебром под небесным взглядом светились нити седины в темно-русых волосах. Тщательно вымытые, они были подровнены самим Саруманом вместе с кустистой бородой. Но никакие усилия не могли спрятать очевидного — не очень-то старый Отто Хайтауэр стремительно седел. Глаза также поменяли свой цвет, светло-серый сменился на почти черный, присущий белому магу, но не деснице. Лицо худело, а черты заострялись, делая его похожим на хищного зверя. Изменений было больше, чем хотелось бы самому магу, но ничего поделать было нельзя — так бессмертный дух лепил, как глину, под себя новое вместилище. Оставалось только придумать, как объяснить родичам десницы такие изменения. И мысли на этот счет у него имелись. Обжитые окрестности деревни остались далеко позади, когда глазастый старый ворон Фили передал в разум Сарумана тревожное видение. Несколько деревьев полностью перекрыли узкий участок дороги Роз. Белому магу не требовалось тянуть на себя поводья. Почувствовав беспокойство и озадаченность Сполох сам замедлился и затем остановился, отбив несколько звучных шагов по камням. Саруман прикрыл глаза, направляя двух своих воронов. Левое око шло за ловким молодым Кили, а правое следовало над плечом у старого Фили. Кребайн опустились к лесу, перелетая от дерева к дереву. Юркими тенями они пересекали полосы света. Одновременно с этим маг попытался ощутить свое окружение, но безуспешно. Мелодия жизни в лесу была так громка, что в ней могли скрыться и не особенно талантливые враги. На счастье, враги ждали его на несколько сотен метров дальше и не торопились нападать. Бедно и невпопад выглядящие люди попрятались по кустам, укрылись за стволами деревьев по широкому полукругу, намереваясь взять в кольцо того, кто окажется достаточно глуп, чтобы не повернуть назад при виде «случайно» поваленных деревьев. Но за кем пришли эти нелепые смертные, имеющие достаточно хитрости, чтобы повалить деревья, но недостаточно, чтобы замаскироваться получше? Даже орки, загнанные в свое время светлыми народами в самые темные уголки Средиземья, умудрялись подчас так хорошо сливаться с камнями и грязью, что без помощи магии найти их могли только самые искусные рейнджеры. Это и помогало им пережить исчезновение своего хозяина. Фили мягко приземлился на толстую ветвь прямо над головами крупной группы людей. Сарумана заинтересовал медведоподобный мужчина, единственный гордый обладатель прямого меча. Его квадратная черная борода была бы восхвалена гномьми сказителями, тело стало бы предметом зависти для людей, но сквозившие жадностью темные глазенки за версту выдали бы в нем орка. Как только такие качества могут сочетаться в местных людях… Но привлек внимание Сарумана не видимый лидер бандитов, от минуты к минуте терявший терпение — а небольшой человек с носом-картошкой, плутоватыми маленькими глазками и засаленными патлами. На тонкой шеи, выступавшей из-под воротника поношенной ватной куртки, виднелись следы проклятья, оставленного в прошлую встречу. — Кто-то в любом из миров просто не может устоять перед тем, чтобы не положить голову в пасть Унголиат… Саруман наклонился вперед, опираясь на мощную шею Сполоха. Оба глаза с двух ракурсов следили за разбойниками, изучали их. Они не были бы проблемой для почившей стражи десницы, не стали бы угрозой и Саруману Белому, чей посох открыл бы для них величие силы майа. Но силы и возможности воскресшего Отто Хайтауэра были несколько… более скромными. Ни меча, ни боевой магии. А значит остается только одно. Единственной опасностью в случае, если план не сработает, были двое бывалых охотников, затаившихся лучше всех прочих. Не топчись рядом десяток-другой бандитов, и двое опытных лесничих, залезших под самую крону деревьев, стали бы для Сарумана неприятным сюрпризом. Но сейчас они не угроза — воронам ничего не стоит лишить их возможности смотреть на мир этими острыми глазами. Он не хотел убивать конокрада, преподал ему лишь один урок. Что же, значит ему понравилось учиться, и он привел с собой новых схолариев, выбравших путь зла против своих соплеменников. Зло — будь оно в лице орков или любых других народов — должно быть исцелено. А люди всегда нравились Саруману — они были больше всех прочих народов восприимчивы его мудрости. --- Проклятый старик наконец появился на горизонте, достаточно узком из-за повсеместных деревьев. Михан вытер пот с широкого лба тыльной стороной ладони. Непривычный к тяжелому шлему и подшлемнику, волосатый крестьянин изрядно взмок в напряженном ожидании добычи. Братцы из Пустырного не могли их обманывать, но барчук все не появлялся и не появлялся. В голову было закралась мысль, что хитрец почуял неладное и поехал в обход или назад, но нет — видимо, просто где-то по дороге застрял. Ничего, сейчас он за все ответит. — Эй, человече, постой-ка, куда торопишься в такую рань! Михан повелительно махнул рукой и вышел на дорогу прямо перед замедлившимся всадником. Капюшон черного плаща его был откинут и крестьянину открылось усталое осунувшееся лицо человека, чья жизнь перевалила зенит. Густая борода его смешивала осеннюю траву и первый снег Зимы, а вся фигура казалась угловатой и хрупкой. Особенно этому способствовал пустой пояс, на котором держался за жизнь лишь кожаный кошель. — И вам не хворать, добры молодцы, — голос этого человека был совершенно обратен его внешнему виду. Мягкий и переливистый, он был похож на чистый родник, какие если и сыщешь — то ни с кем не поделишься. — Что же с дорогой случилось, грозы ночью не слыхивал я, а деревья повалены, словно великаны какие их посшибали? Говор у старого господина был одновременно и причудлив, и забавен. Человек на потрясающей красоты белом коне говорил так, будто язык был ему одновременно чужд и совершенно понятен. И слова добычи сбили Михана с толку. Какая гроза — неужели не понимает этот странный человек, что деревья срубили люди? Какие вообще могут быть великаны в этих краях — старые байки полоумных северян. — Ты нам на уши не садись, урод подкованный, — завороженность спала с глаз чернобородого бандита, когда один из пустырных крестьян, Евод, вышел из-за его спины, толкнув в плечо. Он всегда был заводилой и авторитетом у своих соседей по Пустырному, но обычно остерегался кулаков Михана. — Гони деньги свои, одежду и коня. И побыстрее! Крик Евода вызвал шепотки среди разбойников. Они уже окружили старого господина, но в глазах некоторых застыло смятение. В то время как другие явно злились. Но с лица старика не сходила полуулыбка, он лишь бросил короткий взгляд за спину Михана, и тот услышал, как его кузен Гарм попятился. — Добрые молодцы, так ли вы следуете заветам Богов? Тому ли вас учили ваши отцы и матери — толкать друзей ваших, грубить старикам вашим? Заслуживает ли ваш лидер такого неуважения, он же господин ваш. Напали бы вы также на дедушку вашего, что растил и любил вас, как вы нападаете на меня, скромного бедного путника на пустой дороге. Того ли заслужили ваши товарищи, с которыми вы вместе промышляли свой хлеб? Почему одни из вас носят мечи, а другие прячутся за вашими спинами? Почему у сел ваших так мало уважение друг другу, неужели Ужицы так уж лучше Пустырного? Каждое слово высаживало саженец сомнения на рыхлую почву бандитского сброда. Собранные из двух деревень под лидерством заносчивого Михана крестьяне начали переглядываться — кто-то с сомнением, а кто-то с затаенной обидой. Взгляд одного мужика со сломанным ухом остановился на расшитом рыцарском поясе, к которому у чернобородого заводилы был приторочен трофейный клинок. А ведь даже не он сам убил того рыцаря — он лишь забрал себе чужую добычу! Это ли по совести, по-добрососедски? Особенно стыдливые, смотря на старого всадника, видели в его лице черты своих дедов и отцов. Неужели хотели бы они, чтобы и с их стариками поступали бы также? Мужчины, летом пасущие скот и вспахивающие поля, а зимой грабящие случайных путников, почувствовали в своих сердца стыд и вину. Гарм сделал еще один шаг назад, не сводя широко раскрытых глаз с оскорбившего его старика. Ему с самого начала не нравилась эта идея, но чем ближе становился час «расплаты», как его называл Михан, тем явственнее конокрад чувствовал, что на его шее сжимаются руки. Сейчас же он едва мог дышать — в горле пекло, лицо покраснело, а на лбу выступила испарина. — Сбежать вздумал, падаль трусливая? — грозный голос прозвучал за спиной Гарма, когда вместо следующего шага он врезался в кого-то. — Михан! — просипел незадачливый кузен, когда чья-то мозолистая рука схватила его за плечо и развернула к себе. Перед лицом дрожащего, едва стоящего на ногах мужчины блеснуло лезвие тесака. — Кузен! — Не трогай его, Пит! — привычным, но неуловимо изменившимся командным басом гаркнул Михан, вынув из ножен меч. Но обыкновенный жест доминирования и власти в этот раз сработал прямо противоположено. Шелест стали не отпугнул одного из крестьян Пустырного. Вместо этого каждый, кто еще сомневался, обнажил свое оружие. Михан оглянулся по сторонам в недоумении. Когда его бывалые товарищи успели стать врагами — что за чертова магия? — А ты, «господин наш», нами не командуй. Также землю вместе с нами жрал, дерьмом пашню посыпал, а теперь считает себя хер пойми кем, — слепой гнев Евода быстро перешел со старика на Михана. Рослый плотник поигрывал топориком в крепких пальцах. — Кузен! — Да я тебе сейчас язык вырву! — взбешенный Михан не раздумывая замахнулся чужим мечом. Как смел этот гад оспаривать его главенство? В тот же момент Евод нырнул вперед и привычным движением, каким обычно срубают ветки с бревна, вогнал топорик под ребра бывшего лидера. Острое лезвие пробило видавшую виды кольчугу. Михан охнул, выронил клинок, на чьем лезвие виднелись сколы и пятна ржавчины. Всей пятерней он схватился за кровоточащий бок, но промеж грязных пальцев заструилась ручейками алая кровь. — Наших бьют! Один из ужицких заорал во все горло и наотмашь ударил дубинкой по голове ближайшего пустырниковского. Стальное оперение палки вошло в щеку крестьянина, ломая челюсть и зубы. Из-за спины упавшего мужика, навсегда потерявшегося способность жевать и говорить, появился еще один товарищ Евода. Острые вилы в его руках вошли крикливому ужицкому под самую бороду. Русоволосый селянин захрипел, глаза его закатились, а тело осело на вилах, подобно снопу сена. Крестьяне из двух деревень набросились друг на друга — одни со звериной ярость, другие же с праведным гневом. Вцепившись друг в друга, по земле покатились двое мельников. Их извечный спор о качестве муки решался здесь и сейчас — кто сможет оказаться сверху и быстрее вогнать в оппонента нож. Повезло пустырниковскому и вот изо рта ужицкого мельника торчала рукоять ножа, каким крестьяне обычно режут хлеб. Но недолго победителю было праздновать. Еще один разбойник из Ужиц ударил его цепом по затылку. Мягкая ткань койфа вошла в череп и потемнела от пропитавших ее мозгов. Труп упал на свою жертву, с его волос в открытый рот ужицкого мельника потекла темная кровь. Евод, быстро преодолевший смятение от внезапного нападения на прежнего товарища по оружию, пытался обуздать толпу, взывая к своим соседям по Пустырному. Но никто уже не слушал бывшего авторитета, спровоцировавшего эту резню. Крестьяне продолжали увлеченно калечить и убивать друг друга. Вспоминались малейшие бытовые ссоры, семейные дрязги и споры за добычу от совместного разбоя. Прямо перед Еводом на землю упал Гарм. Скулящий конокрад судорожно сжимал сломанный нос, одновременно пытаясь отползти в противоположенную сторону от надвигающегося верзилы из Пустырного. Его дедовской булавы нигде не было видно, а в глазах плескался животный ужас, он даже не смотрел на лежащего на камнях дороги Михана. Может быть попытки матерящегося плотник и увенчались бы успехом, но охотник из Ужиц решил иначе. Не слышавший речи старика на белом коне, он видел лишь как известный своей агрессивностью мужик из другого села вогнал топор в его друга. Тисовая стрела вышла из затылка Евода, когда плотник успел только остановиться пустырниковского громилу. Голова с торчащим из глаза белым оперением запрокинулась, и он рухнул навзничь. От удара о камень, острый наконечник вбило обратно в череп плотника. Остановившийся крестьянин выругался, увидев смерть уважаемого человека, и обернулся. Вторая выпущенная стрела вошла ему ровно в шею. Желавший поквитаться мужик кулем осел на камни дороги. Продолжить свою кровавую жатву старый охотник не успел. Коллега из Пустырного, до того не пытавшийся вмешаться, сбил седого стрелка, как перепелку. Его внимание обратилось к благородному путнику на коне, с начала резни меж бандитами двух деревень не двинувшегося ни на шаг. Второй лесничий тоже не слышал разговора и не понимал, почему все вдруг начали резать друг друга. Но чутье бывалого охотника подсказывало, что во всем мог быть виноват этот проклятый всадник, из-за которого он оставил в доме молодую беременную жену. Но стоило мужчине направить лук на новую цель, как с громким карканьем на него налетели два ворона. Застигнутый врасплох стрелок замахал руками, с ужасом поняв, что птицы осознанно метят ему в глаза. Несколько неловких движений нарушили его координацию, ступня в поношенной обувке соскользнула с коры ветки. Короткий полет, хруст сломанной ноги и следующее, что он увидел — была птица с нептичьи умными глазами. Она сидела на его груди и внимательно смотрела ему прямо в глаза. Острый клюв замер в нескольких сантиметрах от голубой радужки. — Сдаюсь… — прошептал стрелок, из чьих легких после падения выбило весь воздух. Ему показалось, но в глазах птицы он увидел улыбку. Гарм, подползавший к старику на белом коне, которого он еще недавно хотел украсть, замер, как мышь перед змеей, увидев пугающую улыбку на тонких губах. Благородный всадник перевел на конокрада свой взгляд, и едва заметная мутная пелена исчезла с поверхности бездонных колодцев. — Я предупреждал тебя, помнишь? — голос старика был вкрадчив, лишен даже намека на то дружелюбие, с которым он встретил засаду крестьян-разбойников. — Помилуйте, пощадите, господин! — заскулил Гарм, сгибаясь в три погибели. Все тело его била крупная дрожь, а по коже растекался жар. Бездонная пропасть сожаления и бессилия поглотила его разум. — Так гори. Брошенная фраза, как приговор, повелительный короткий взмах — все выдавало в этом человеке благородство и величие, которое он, в отличие от крестьян, что по первой же возможности набросились друг на друга, впитал с рождения. Но эти мысли даже не могли бы появиться в голове конокрада Гарма. Вместо этого он почувствовал, как все части его тела словно бы начали касаться языков пламени. Он вскочил с земли и принялся бить себя, пытаясь сбить ощущение огня, лижущего его кожу. Одежда на нем была совершенно невредима, но с каждым вдохом ему становилось все жарче. Белая кожа покраснела, белки глаз пронизала сетка сосудов. Раздался первый крик, за ним второй, куда более истошный. Третий вопль уже привлек внимание всех выживших. Даже Михан, дышащий через раз, лежащий в луже собственной крови, приподнял взгляд от земли. То, что они увидели — навсегда поселилось в их сердцах и умах. Кошмары, которые будут следовать за ними до конца жизни будут изображать извивающегося человека. Его мышцы произвольно сокращались, голова была запрокинута в воздух, а из постоянно отрытого рта рвались крики нечеловеческих страданий. Этот человек срывал с себя одежду, разбрасывая ее во все стороны, а на обнаженной коже влажно блестели и пузырились ожоговые пузыри и нарывы. Его чернеющие пальцы раз за разом рвали эти волдыри, от чего крик становился все громче и безумнее. В какой-то момент глаза этого несчастного лопнули и их содержимое выплеснулось на камни дороги. Глазная жидкость заляпала землю прямо перед второй фигурой кошмара. Высоким худым стариком на белоснежном коне, все это время не сводившего взор с умирающего в ужасных муках человека. На его сухом лице отвращение смешалось с внезапно промелькнувшей жалостью. — Довольно. Могучий голос оборвал истошные вопли. Конокрад, чье тело наполовину почернело, рухнул на землю и тут же затих. От его трупа в воздух пошел пар, как от горячего, прожаренного мяса. Эта аналогия заставила ближайшего крестьянина сблевать прямо себе под ноги. Эта простая реакция спустила натянутую струну, и вся дорога перед поваленными деревьями потонула в звуках плача, всхлипов и рвоты. — Колдовство… Жуткое предположение, пронеслось меж выживших, немедленно забывших о том, как минуту назад они рвали друг другу глотки. Крестьяне попятились в разные стороны от одинокого всадника, чья черная тень на ярком солнце вдруг начала заполнять собой все пространство вокруг. — Бойтесь кары Богов ваших за злодеяния свои, грешники, — громом прошелся голос колдуна промеж бандитов. — За убийство братьев своих под ликом Семерых — ждет вас мучение страшнее в чертогах Неведомого. И его вам могу принести я, не ждав, покуда доберутся души ваши черные до посмертия. И снова, будто попав в цепкие лапы колдовских сетей, завороженные смотрели выжившие на вестника смерти. Каждый в руках сжимал оружие окровавленное, но никто не посмел и подумать, чтобы попытаться напасть на старика. Голос и взгляд его был для людей страшнее любого палаческого меча. — Но кто грехи свои кровью сегодня сводить не желает — тому предлагаю я службой при жизни отвести от души своей черные лапы Смерти Владыки. Кто не хочет — тому уготована участь страшней конокрадской. Любые сомнения и страхи отпали, когда люди услышали эту угрозу. Взгляды десятка живых устремились к обуглившимся остаткам того, кто еще пару минут назад был таким же живым человеком. — Нет вам места даже в доме родном, убийцам отцов и братьев. Если лорд вас не вздернет, как вшивых собак на осине, вечной тяготе позора и ненависти будет ваша жалкая жизнь предана. С этими словами старик соскочил на землю. Перешагнув остатки Гарма, он без остановки направился к Михану, чье дыхание становилось все слабее. Помутившимся взглядом он видел лишь носки начищенных до блеска сапог. — Коли же решитесь выбрать жизнь в служении мне — я спасу ваши души, как спасти могу ваши тела. — Пожалуйста… — слабый сип вышел из горла Михана, подобно остаткам души, которой он хотел оплатить свою жизнь. Сухая ладонь с длинными пальцами опустилась на мокрый затылок смертельно раненого бывшего лидера бандитов. Губы неуловимо быстро задвигались, складываясь в слова неведомого этому миру языка. Крестьяне, подошедшие ближе, не слышали слов, но каждому чудилось, будто колдун обращается к ним, голос его звучал в их мыслях, в самых затаенных уголках сознания. Громких вздох нарушил магическую тишину. Потом еще и еще один, сменившийся в конце кашлем. Старик отпустил голову Михана. Лицо колдуна на мгновение потемнело. Но сокрушительный эффект был произведен. Чернобородый крестьянин с трудом поднялся на колени, демонстрируя окровавленную рубаху и кольчугу, но совершенно гладкий слой новой кожи там, где только что зияла рваная рана. — О, Боги… Это чудо… Один за другим, они вставали на колени и склонялись в земном поклоне. Честь, когда отдаваемая Семерым на землистом полу септ, была отдана колдуну, сначала сжегшему человека без огня, а теперь вытащившим другого с того света. — Служите мне и искупите грехи. Ваши преступления будут забыты, а жизни послужат на благо ваших семей и всего Вестероса. Зло и добро будет оценено и воздастся по справедливости. Отриньте меня — и судьба ваша навсегда пресечется здесь и сейчас. — Смилуйся над нами, великий! — Милосердие нужно заслужить. А теперь за работу — очистите тракт, — старик посмотрел на трупы и деревья. — Наш путь лежит на юг. Он испытает вашу верность.