Рубиновый сон

321 г. до н.э., Гермополь, Египет.

Едва освещённый коридор Гермопольского храма казался Эве хуже грязной подворотни. Мертвую тишину нарушают лишь звук потрескивающего горящего факела и тихий, почти неслышный хрип шезму, что попала в беду. Белёсая громадина безмолвно нависает над хрупкой девушкой и с остервенением сжимает шею, заставляя жадно глотать воздух. Ещё мгновение и она сдастся. Точно сдастся. Перестанет бороться с предательским желанием расплакаться. А может и вовсе расскажет, кто она на самом деле и тогда он точно убьёт её. Пусть лучше так, чем терпеть гнетущее чувство безвластия. О Сет, если бы кто-то увидел их здесь, то тотчас принял бы за воркующих голубков. Интересно, мог бы хоть кто-то себе представить полюбившегося эпистату писаря в несносной Эвтиде? Обратил бы Амен вообще на неё внимание? Исфет, зачем она сейчас об этом думает. Что-то внутри ломается. Для него. Для неё. Крепкая мертвая хватка, что камнем тянет на дно бедную маленькую шезму, постепенно сменяется сладкими нежными прикосновениями. Горячее дыхание охотника обжигает кожу на тонкой вытянутой шее. Его ласковые движения пальцами по её волосам и одновременно холодный, отстраненный шепот пугают, заставляют сжаться. Пустой, безжизненный взгляд крепко вцепился в неё. Неужели настолько противоречивые чувства могут совмещаться в одном человеке? Неужели она заслужила это? — Собирай вещи, завтра едем в Фивы. Грозная фигура охотника плавно отстраняется, освобождая пространство между ними. Эвтида знала, что шутки плохи с такими, как он. Знала, что ходит по лезвию. Промолчи она хоть раз… Амен в последний раз бросает холодный взгляд на девушку, а после переводит дыхание и удаляется, оставляя Эвтиду наедине с собой. Шезму от бессилья спускается по стене, выпуская эмоции наружу. Слёзы текут градом, слегка пощипывая опухшие щеки. Хочется смыть с себя этот день. Эту ночь. Выбросить этого мерзавца из своей головы. Забыть его прикосновения. Ватными ногами девушка доходит до холодной постели. Она ложится прямо в одежде, свернувшись в калачик, обнимает себя за колени и, всхлипывая, пытается уснуть. Получается плохо. И снова она вынуждена несколько часов сверлить стену пустым взглядом. — Тише ты, мы разбудим Эву… — вдруг доносится из-за приоткрытой двери легкий смех и полушепот Дии, — Поздно уже… Что подумают, если увидят нас здесь? — Дия, моё Иб, я же говорил тебе: мне всё равно. — Ласковый голос брата, пускай даже еле слышный, Эва узнает из тысячи. Будь у неё силы, она бы могла поспорить, что он сейчас улыбается, — Ты мне нравишься, Дия. И я хочу рассказать всё Эме… Она моя сестра, я устал скрываться. — Исман, нет! — Девушка резко перебивает юношу и виноватым тихим голосом продолжает, — Давай просто помолчим. Завтра ты уезжаешь, и я… Эва не дослушивает разговор двух влюбленных, накрывает голову подушкой, зарываясь всё глубже и глубже. «Предатели. Хоть бы кто признался. Прячутся, словно я какой-то зверь, аж тошно» Это говорит не она, а усталость и пережитые нападки Амена. Эва понимает это. Фантомные ощущения его холодных рук на шее, оставляющих горячие следы на коже, заставляют сжаться, провести рукой, убедиться, что он её больше не держит. Ей противно от себя, своей тесной кровати, застывшего кома в горле и перешептывающихся за дверью друзей. Знали бы они, что там было пару часов назад… Вновь белые колонны встречают Эвтиду в незнакомом храме. Осознание, что она очутилась прямиком на месте прошлой встречи с Анубисом, пугает. В миг из светлого солнечного зала всё вокруг чудится темным, холодным, безжизненным, словно ночь накрывает не только улицу, но и весь храм. «Это всего лишь сон, всего лишь сон, всего лишь сон» Эва боязливо делает шаг босой ногой по холодной плите, — в прошлый раз от этого алебастровые вазы разрушились разом, — но ничего не происходит. Перед ней абсолютно пустой зал, где стоит только огромный стол из терпких пород деверева, на котором кучей растянулись папирусы, совсем непохожие на те, которыми пользуются ученики. Она подходит ближе в надежде рассмотреть хоть что-нибудь, запомнить, разобраться в конце концов, что здесь происходит. Девушка разворачивает папирус один за другим, пытаясь прочесть хоть что-то, но всё кажется ей чужим, незнакомым, непонятным, неясным. Символы и буквы расплываются перед глазами. Руки уже сами начинают блуждать по заваленному столу в поисках ответов, но всё безрезультатно. Отчаявшись, Эвтида ходит кругами, а после растерянно садится на стул, придвигаясь поближе к столу, и замечает непонятные слегка обугленные уголки карты. — Тот явно не обрадуется этому поступку — протараторила шезму и быстро расчистила стол, скинув с него всё, чтобы удобнее было рассмотреть карту – единственное, где есть хоть что-то на египетском. На карте лишь три одинокие отметки: Мемфис, Пелла, Вавилон. «Что это значит?» – эхом пронеслось в голове, прежде чем внезапный звук разбитой вазы напугал Эву. С потолка из ниоткуда начинают падать темно-красные камушки разных размеров и с разной скоростью звоном проносятся по всему храму. Эвтида инстинктивно жмурится и закрывает уши, но ничего не происходит. Мраморные плиты не бьются. Весь пол заполнен камнями, да так, что девушка ногами пошевелить не может, чтобы пробраться ближе. Красные густые дымки заполняют воздух, обвивают за шею, слегка придушивая, и не дают больше ничего разглядеть. «Рубины?» Громкий стук в дверь, отдающийся в больную голову, вытаскивает Эву из сна. Все тело ломит от усталости – спать в одежде было явно плохой идеей. Не поднимаясь, она осматривает комнату в поисках Дии, но её в очередной раз нет. Открывать не хочется, поэтому Эвтида продолжает лежать, не двигаясь. Стук не унимается, становится настолько громким, что, она могла бы поклясться, его можно было почувствовать. Эва мерит глазами потолок. Она никогда не задумывалась, насколько же он высокий. Смогла бы она когда-нибудь до него достать, прикоснуться к тонко высеченным иероглифам? Интересно, что же там написано? Она бы обязательно всё-всё прочла, если бы могла рассмотреть их чуть ближе, но, видимо, не сегодня и, скорее всего, никогда. — Эва, открой дверь, — голос охотника вытащил из размышлений, но она не открывает. Да что уж там, она вообще не двигается, — Я знаю, что ты здесь. На раз-два-три я захожу. Раз… Два… — он останавливается и прекращает так часто считать, словно выжидает, когда девушка сама ему откроет. Или хотя бы подаст голос. Но, не дождавшись ответа, мужчина продолжает, — Три… Дверь широко распахивается, впуская прохладный ветер в спальню. Охотник тяжелыми громкими шагами проходит в центр комнаты и останавливается в паре метров от кровати, смотрит оценивающе и громко выдыхает. — Писари удивительно долго спят, Эва. Ты что, спишь в одежде? Серьезно? — Тизиан, пойди прочь, — Эва отворачивается к стене, как бы заканчивая диалог. Прислушивается, ушел ли охотник, но он по-прежнему стоит на месте. — Мне придется выволочь тебя силой. Приказ эпистата. Весь кортеж задерживаешь. — Охотник осматривает комнату и тут же хмурится. Девушка прикрывает глаза, старается отделаться хоть на минуту от надоедливого Тизиана, — Эва, не засыпай! — Я не сплю. Передай эпистату, что ехать я не хочу и от его предложения отказываюсь. Конечно, Эва знала, что её желания против слова эпистата – пыль, пустой звук и не более, но ей нравилось наблюдать за Тизианом, как его глаза округляются, а лицо расплывается в изумлении. До этого дня никто не смел перечить охотнику, что несет волю самого Фараона, а тут… обычная девчонка так яро противится, дерзит и саботирует приказы. Тизиан схватил первую попавшуюся сумку, ни капли не стесняясь, открыл шкаф Эвтиды и начал скидывать её тряпки без разбора. Он даже не всматривался в них – просто скидывал кучей. Была бы Эва более собранной, тут же начала бы причитать за то, как он обращается с её вещами. Но сейчас она лишь безжизненно смотрит в потолок, пытаясь рассмотреть загадочные послания Богов, аккуратно высеченные вдоль потолка. — Переодеваться будешь? — Не буду. — Всё, поднимайся. Твои сумки собраны. Кортеж выдвигается через 15 минут. — Тизиан протягивает руку Эвтиде, — Мы опаздываем, Эва! Стиснув зубы, девушка всё же послушалась. Не хватало ещё, чтобы её силой вытаскивали из собственной постели. — Мне нужно ещё пару минут, привести себя в порядок, — Эва кивает в сторону двери, намекая, чтобы охотник вышел. Как только дверь за Тизианом закрывается, юная шезму молнией летит к своему тайнику. Тонкие пальцы еле подцепляют плотно прижатый кирпичик, который предательски долго не поддается. Она кладет в потайное дно небольшой сумки маску шезму, закрывает её тряпками, а сверху придавливает мешочком с монетами в надежде, что охотники не будут смотреть хотя бы в этот раз. Эвтида хватает легкую накидку, чтобы днем укрыться от солнца, – повозки все открытые и без навеса, – а вечером от холода. Краем глаза она замечает, что стол Дии, вечно заполненный всякими баночками, косметикой и различными безделушками, пустовал. «Странно всё это». Охотник резко стучит в дверь, поторапливая ещё сонную Эву. — Да иду я, иду, — открывая дверь, резко говорит Эва, — чего ты пристал? Я готова, можем идти. — Выглядишь неважно. Точно не хочешь переодеться? — Тизиан останавливается, давая девушке возможность передумать, на что она лишь отрицательно мотает головой, — Я думал, девчонки любят постоянно красоваться и хорошо выглядеть. — Нет ни сил, ни желания наряжаться в последние дни, – охотник вопросительно изгибает бровь, но молчит, предлагая Эве продолжить, – Кошмары снятся, да ещё вы из всего Гермополя переполох устроили. Что-то ищете вечно, аж тошно. Ещё эпистат со своими бесполезными приказами. Строит из себя важного. Глаза б мои его не видели. — Я думал, ты не настолько глупа, чтобы говорить мне это. — Куда мне до безликого существования в плену главного охотника. — Что? — Интересно, каково это? — ядовитый интерес в глазах девушки усиливался. Стоило ли это начинать? Вряд ли. Но Эва так не научилась противостоять своим глупым спонтанным желаниям, а потому, увидев вновь вопросительный взгляд Тизиана, язвительно продолжила, — Всегда было интересно, каково это всю жизнь быть в тени другого? Да ещё такого могущественного, как Верховный эпистат. А его внешность…? Ты видел? Великий, властный, сильный, красивый Амен – самый молодой Верховный эпистат в истории Египта, первый охотник при Фараоне, ночной кошмар всех шезму и жрецов, поцелованный Богами. Запомнит ли тебя кто-то на его фоне, кроме себя самого? Настоящий плевок прямиком в Тизиана. Охотник, что до последнего сопереживал ей, старался помочь дурной девчонке, вразумить, смягчить гнев эпистата к ней, совсем не ожидал такого выпада. Эва явно попала в его самолюбие, задела за живое, расковыряла старую рану. Но в отличии от неё, он ничего не бросит в ответ, а в отличии от Амена – никак не накажет глупую женщину, ослепленную презрением. Великий Ра, зачем он только связался с ней? Тизиан держится достойно: ни единый мускул на его лице не дрогнет. Он не первый год на службе и за это время осознал одно: вестись на провокации – удел слабых. Его задетое самолюбие выдают только глубокий вдох и уставший тяжелый выдох. Он не взглянет на нее больше, не заведет диалог, чтобы разрядить гнетущую обстановку. Пусть с этой несносной молодой девчонкой разбирается эпистат. Чувство вины предательски укололо Эву. Она поджала губы от дурацкого потока лишних неприятных мыслей, преследующего её в такой громкой тишине. Совесть тянула камнем вниз, заставляя сжимать кулаки и излишне ёрзать на месте. Мозг кричал: «Ты неправа! Прекрати! Закрой рот! Замолчи!». Но что делать, если ядовитые слова уже ужалили охотника? — Тизиан… не обижайся, я не это имела в виду. — Эва неловко попыталась завести диалог, то и дело бросая боязливые взгляды на охотника. Знал бы он, каких усилий ей это стоило! — Мы почти пришли. — Мужчина лишь игнорирует её порыв оправдаться и переводит тему. – Готовься, мы отправляемся сразу после переписи. Найди себе колесницу и не попадай ни в какие проблемы. И перестань уже гневить Богов, Эвтида. — Богов или Эпистата? На улице уже стояли запряженные повозки, ожидая команды выдвигаться. Эва и Тизиан останавливаются возле последней с багажом, где Амен сухо отдает очередной приказ и гонит прочь одного из охотников с набором свитков. Эпистат внимательно осматривает прибывших молодых людей. В его голубых глазах усталое безразличие ко всему происходящему. — Вы опоздали. — Холодным отрешенным голосом заключает Амен, попеременно переводя взгляд с охотника на шезму. — Тизиан, отчитаешься о задержке по приезде в поселение. Наказание себе выберешь сам. Охотник тяжело выдыхает, – отбывать наказание не хотелось, даже если своим надзирателем становился ты сам. Тизиан прикрыл глаза лишь на секунду, сжал крепко кулаки, хрустнув костяшками, и тяжело выдохнул полной грудью, а после вернулся к привычному образу правой руки главного охотника. Внутри Эвтида остро ощутила чувство вины, тесно переплетающееся с чувством несправедливости за Тизиана. Это из-за неё ему теперь придется дополнительно терпеть наказание и неодобрение Амена. — Господин эпистат, это моя вина. Не гневайся на него. Тизиан не виноват! В попытке взять ответственность за неисполнение чужого приказа, Эва поймала два вопросительных взгляда. Что она делает? Зачем снова подставляется? И ради кого? — Замолчи, Эва. — кажется, инициатива наказуема. Тизиан прикрикивает на девушку. «Вот она черта Фараонских охотников. Они никогда не примут помощи и дай только повод на тебя скалиться» — А что я? Я хотела только помочь… — Хочешь помочь — иди найди себе место в свободной повозке, не трать время. Мы уже сильно отстаем от графика. — Все места закончились, поедет с нами. Загрузи её сумки и отдавай приказ выдвигаться. — девушка не двигается, пристально смотрит на охотника, которого пыталась защитить, — Эвтида, особое приглашение нужно? Девушка проверяет, чтобы её вещи аккуратно положили в общую повозку, а после возвращается к главному экипажу. — Сумку. — Амен кивает в сторону вновь прижатой к телу сумке, которую девушка не выпускает, бережет, как зеницу ока. — Вы всех так рьяно досматриваете, господин эпистат, или я особенная? — она высоко вздернула голову, чтобы смотреть прямо в глаза, решив, пусть напускная уверенность скроет в ней легкую тревогу перед эпистатом. Впервые Эвтида протягивает сумку без сопротивления. Она подавила в себе желание закрыть все, отказать в просьбе, – «А просьба ли это была вовсе?» – убежать, и просто осталась стоять на месте. Бежать всё равно некуда, охотники её тут же поймают и невесть что сделают за своевольность, а потому и нет смысла лишний раз гневить судьбу. — Всегда бы так, — Амен ухмыляется, пока Эвтида морщится от самодовольства мужчины. На этот раз он аккуратно берет сумку, – видимо, в честь подчинения, – открывает и бегло просматривает содержимое. Сердце замирает. Он вот-вот найдет эту злополучную маску, которую не стоило вообще брать с собой, а уж тем более в кортеж самого Верховного эпистата. Но кто ж знал, что мест не хватит и Амен прикажет ехать с ним в одном экипаже? Сердце сжимается от ужасных образов в голове. Прошлым вечером он явно не шутил, пришиб бы её прямо в том коридоре и глазом не могнул. Но сейчас ей остается лишь держать себя под контролем, сохранять спокойствие, чтобы не выдать себя, и молиться всем Богам, чтобы Амен не обратил внимание на то, что девушка так отчаянно пыталась скрыть. — Всё в порядке. Размещайся быстрее, — сказал Амен, закрывая и протягивая сумку обратно, отводя пристальный взор от девушки — через 5 минут выезжаем. Эва с облегчением выдыхает и пытается усмирить легкую дрожь в руках. Она знала, что это временное облегчение, ведь впереди ещё несколько дней в дороге, где её секрет может быть обнаружен в любой момент. Дорога оказывается чрезвычайно муторной и долгой. Всё тело деревенеет от перманентной тряски. Нет больше той приятной тянущей боли. Никогда прежде Эве не приходилось ехать столь продолжительное время. Она вообще редко имела возможность видеть лошадей и повозки в целом, не то, чтобы оказываться внутри. Экипаж эпистата хоть и был намного удобнее всех остальных: мягкие сидения, крытая крыша, маленькие окна, большие колеса, но всё равно комфортным назвать его было нельзя. Неужели Менес Второй тоже претерпевает такие муки, разъезжая по Египту со своим кортежем? Вряд ли. Жажда отдается неприятным, вяжущим комом во рту. Эва смотрит по сторонам в надежде найти хоть какую-то жидкость, но ничего не находит. Скука одолевает быстро. За крохотным оконцем практически ничего не видно, а если и удается что-то разглядеть, то образы эти скудны и однообразны. Бескрайние пески с поредевшей зеленью около дороги уже порядком поднадоели. Девушка то и дело пыталась чем-то себя занять, но получалось плохо. — Эвтида, перестань ёрзать. — Не поднимая на неё взора, сухо проговорил Амен. — И не смотри на меня так, словно дыру вот-вот прожжешь. «Да больно надо. Да я вообще больше на тебя не посмотрю, самодовольный кретин» Девушка отвела взгляд в поисках хоть чего-нибудь, за что можно зацепиться. Она растянулась вдоль слегка мягкого сидения насколько это было возможным и медленно всматривалась в потолок, – в то единственное, где были хоть какие-то узоры. Иератические символы, что встречались ей только на папирусах жрецов, были, на удивление, переплетены с иероглифами. Все до единого восхваляли праведность и силу Менеса Второго, нерушимость и незыблемость его силы духа. Образы таили в себе священную ношу Фараона, ведь он вновь объединил Верхний и Нижний Египет, подобно своему предшественнику, Менесу Первому, в далеких почти три тысячи лет тому назад. Заинтересованный взгляд Эвтиды не был не замечен, а потому девушка, убедившись, что оба охотника пристально за ней следят, задавалась вопросами вслух. «Прикинусь дурой, меньше спросу будет» — Что здесь написано? Эвтида подняла руки над собой в попытке прикоснуться к крыше, но лежа это было не так удобно. Она переводила взгляд вверх к надписям и рисункам и вниз к охотникам, замечая удивление Тизиана и равнодушие Амена. Первый, видимо, за столь продолжительное время не замечал причудливых иероглифов, а второму было на них плевать. — Это тебя нужно спросить, Эвтида. Кто как не писарь должен знать? — Эва демонстративно нахмурилась, пока Амен прожигал её ледяным взглядом. Спустя минуту тишины он всё-таки продолжил, показывая рукой по порядку — Здесь говорится о соединении Верхнего и Нижнего Египта в храме Птахи в Мемфисе. Публика ликовала. Люди заполняли всё пространство вдоль Белых стен и скандировали имя Менеса. Он соединил воедино папирус, символ севера, и лотос, символ юга, а после, совместив красную и белую короны, был провозглашен… — Ты всё это сам видел, господин? — Эвтида от удивления чуть не подскочила, но, заметив на себе неодобрительные взгляды, осеклась и продолжила менее эмоционально. — Удивительно там было, наверное… В детстве я бы все отдала, чтобы посмотреть на это, но с одиннадцатилетней девчонки мало что взять. — Балаган там был и не более. Оставшееся время ехали в тишине. Со стороны могло показаться, что Эвтида не гостья, а полноправная хозяйка в этом экипаже. Охотники вдвоем ютились на небольшом сидении напротив девушки, успевшей принять все возможные позы сидя и лежа в надежде уснуть, хоть и боязно было засыпать перед теми, кто без раздумий всадит хопеш в спину, когда придет время. Спали мужчины по очереди, чтобы контролировать передвижение кортежа. Так, по крайней мере, говорил Тизиан, Эва же Верховного эпистата спящим так и не видела: днем Амен, пока позволяло светящее солнце, работал со свитками, что-то изучал, чертил, записывал, а ночью сменял возничего и управлял лошадьми, давая мужчине немного поспать. Каждые 6 часов привал: лошадям нужен отдых хотя бы на часок-другой, а людям – возможность размяться. Охотников эпистат держал в строгости, а потому, дабы не пропускать тренировки зазря, заставлял заниматься в перерывах. Иногда везло и эти привалы выпадали на территории почтовых станций, где можно было отдохнуть подольше, пока охотники всех лошадей меняли. Эвтиду Амен одну никуда не отпускал, а потому она или смиренно сидела одна в колеснице, или ходила за охотниками хвостом, записывая, что велят. Лишь в последний день, на рассвете, Эва услышала, как Тизиан обращался к эпистату. — Амен, еда заканчивается. Слишком много людей из Гермополя взяли, на всех не хватит. — Отставить панику, Тизиан, осталось пару часов ехать, с голоду не помрут. Продиктуй Эвтиде всех, кого мы взяли и сколько провизии осталось. Дальше думать в поселении будем. Амен разделил свой последний паёк между охотником и девушкой, а Тизиан по памяти перечислял всех охотников и лекарей, которых везли с собой. Эва достала папирус и чернила и принялась записывать, но колесница выехала на мощеную дорогу, отчего всё шло ходуном. Буквы получались кривыми, смазанными, а чернила чуть не вылились прямиком на белоснежного Амена. Девушка закончила с письмом и передала его Тизиану. — Эва, это что такое? — закричал Тизиан, протягивая папирус эпистату. — Скверно идут дела у Гермопольских писарей, раз такие каракули письмом величают, — усмехнулся Амен, возвращая папирус помощнику. «Да умею я писать! Налетели, стервятники!» — А я и не рвалась в писари к Фараонскому отряду, но ведь великий Верховный эпистат лично решил взять такую шавку, как я, с собой, — усмехаясь, подмечает Эвтида, — Бессмысленная прихоть дикаря, вдруг заполучившего власть. — Эва! — воскликнул Тизиан в попытке заставить замолкнуть девчонку, что ходит по лезвию ножа. — Тш-ш-ш, Тизиан, — Амен приподнимает ладонь, чтобы усмирить подчиненного охотника, — Дикаря, говоришь… — Мужчина наклоняется вперед, приближаясь к Эве, и проводит большим пальцем по её припухлой нижней губе, повторяя усмешку девушки. — Так тебе не нравится ехать в Фивы? Верно, Эвтида? — Не горю желанием и в благодарности колени расшибать не буду, — Эвтида резко убирает тяжелую руку охотника, после чего тот плавно откидывается назад, не сводя с неё взгляд. — Хорошо… Тизиан, делаем привал в Тентире. Извозчика к Ёрану, а сам распряги одного коня и поезжай верхом. Будешь вести кортеж. Там же позаботься о еде. Дальше я сам справлюсь. — Но, Амен… До Фив всего пару часов. Зачем нам лишние остановки? — Забываешься, Тизиан. Это приказ. И принеси мне веревки. Глаза Амена, вечно холодные и безжизненные, впервые жадно скользили по плавным изгибам тела девушки, заостряя внимание на её смятой одежде. Он не выказывал никаких эмоций, лишь пристально изучал каждую деталь на её молодом лице, ловил еле видные эмоции, словно это было единственным, что впервые за долгое время на мгновение вытащило его из вселенской скуки. Тизиан послушно выполняет приказ и удаляется вместе с извозчиком, оставляя охотника и шезму один на один. Экипаж замедляется, пропуская всех до единого, кто шлейфом плелся позади всё это время. Амен резво хватает хрупкие руки Эвы за запястья и плавно обводит их толстой веревкой дважды, формируя крепкий узел, после чего резко затягивает, заставляя Эву простонать от механической боли. Она, как боец, мужественно выдерживает причиненный дискомфорт, не шелохнувшись, – нет смысла тягаться с эпистатом. Он всё равно не ослабит цепкую хватку, из которой ей не выбраться, а потому попытка воспротивиться изначально обречена на провал. «Исфет. Помощника отослал. Что-то неладное хочет сделать. Неужели…?» Нет, нет, нет. Он же так не поступит? Не воспользуется ею, как последней забывшейся жрицей любви из подворотни, в попытке наказать за неугодное поведение? Это не может повториться снова… В один момент все останавливается. Надоедливый стук копыт запряженных лошадей, что тянули всё это время повозку, больше не слышен, а скудные редкие одинокие деревья больше не мелькают за оконцем. Амен жестко дергает дверь и выходит, порывисто тянет за веревку, вынуждая Эву невольно дернуться вперед. Легкий свет палящего солнца извне ослепляет. Эвтида прикрывает глаза в мольбе отмотать время назад… туда, где она могла бы ударить себя по голове, заставить и дальше молчать. Не смогла дотерпеть последние пару часов до злополучных Фив? Неудивительно. — Выходи или выволоку тебя силой. Поверь, тебе не понравится. — И что дальше? Пойдем до водоёма, где скормишь меня крокодилам? Или будешь пытать, как бедного невиновного Холдуна? И всё из-за того, что назвала самого эпистата дикарем?! Немыслимая дерзость! — Лучше. — Амен убирает прядь волос, преграждающую обзор на лицо Эвы, и шепчет на ухо так, словно изливается сладким ядом, заставляя сотни мурашек пробежаться по всему телу, — Вырву тебе язык и закопаю по шею в песок. А через пару дней вернусь и понаблюдаю, как ты гниешь заживо. Как знать, может судьба будет милостива и птицы не склюют твои глаза. — Его холодная рука плавно спускалась по позвоночнику, задевая открытые участки кожи, но остановилась в безопасной зоне чуть ниже лопаток, после чего он властно толкнул её вперед, — А теперь шевелись. Эвтида нервно сглатывает вязкую слюну и обходит экипаж, останавливаясь позади него. Эпистат послабляет хватку за верёвку, но только на время, пока привязывает её к колеснице. Оставшейся веревкой он сооружает импровизированные удлиненные вожжи, после чего ловко запрыгивает на выступающую заднюю часть конницы, свесив ноги вниз. — Не хочешь ехать – пойдем пешком. «Мерзкий. Самовлюбленный. Заносчивый. Кретин. Ненавижу, ненавижу, ненавижу!» Верховный эпистат слабо трясет вожжи и крепко тянет за них тяжеловесного коня через плечо, заставляя как можно сильнее замедлить шаг. Амен внимательно следит за непокорной девчонкой, ожидая очередной выпад с её стороны, очередную колкость, но она молчит и еле передвигает ноги. Кричать, бежать, просить помощи и защиты от этого тирана не у кого, ведь вокруг ни души. Время в полупустынной местности тянется ещё медленнее. Сколько прошло? Час? Два? Жалкие полчаса тянутся вечностью… Мелкие песчаные крупицы, что поднимает и слабо кружит теплый ветерок, противно попадают в волосы и нос. Как на зло пить хочется с каждой минутой всё больше и больше. Исфет, дайте ей сил и дальше продолжать стойко идти вперед… — Тяжелая дорога выматывает? Чего плетешься, как черепаха? Мы почти доехали. — Потешаешься, господин? Знатную девицу заставил идти, как последнего ничтожного раба на каторгу. И кто ты после этого? ­— М-м-м, Эвтида… — Амен резко дернул девушку за веревку, отчего та чуть не споткнулась. Ноющая боль от перетянутых рук усилилась, и измотанная девушка до крови закусила внутреннюю часть щеки, чтобы не расплакаться. — Думай сначала, перед кем клевещёшь. Мне хватило нескольких часов сегодня, чтобы узнать о тебе всё. Загнивающая в долгах знатная семья Исмана никогда не станет твоей, как бы сильно ты этого ни хотела. Маленькая жалкая сиротка, которую приютили к себе хорошие люди, не более. Злая усмешка охотника лишь добивала. Это правда. Как бы ни хотелось, и как бы ни любили родители Исмана Эвтиду, она никогда не станет полноправным членом их семьи. Засидевшаяся гостья и не более. Эпистат всковырнул старую рану, которая не переставала кровоточить ни на йоту. — Любишь ты, господин эпистат, испытывать судьбу. — Её излюбленный прием – перевести тему, чтобы не показывать эмоции. — Всю дорогу первыми ехали, дай только разгуляться всякому сброду, питающему к тебе не самые светлые чувства, да и напасть на нас. А сейчас плетемся позади. Одни. — Не нападут. Шевели ногами. — Ты не можешь этого знать. Себя не бережешь и меня погубишь. Вздумалось ж потащить невесть куда. Эвтида то, Эвтида сё, вечно Эвтида во всем виновата. — Так ты не о моей судьбе печешься. Не переживай, если нападут и вдруг отпор дать не смогу, – сперва тебе глотку вскрою, чтоб не попала в грязные руки. Будет не больно. Почти. — Ну и шутки у тебя, господин. ­— Тебе, Эвтида, уже давно пора понять: я никогда не шучу. «Не шутишь, значит?» – искрами пронеслось внутри девушки. Эвтида, воспользовавшись моментом, пока эпистат держит привязанную к колеснице веревку в руках, резко дергает со всей силы на себя, остановившись на месте. Амен, не ожидавший такого маневра, малость дергается, но этого достаточно, чтобы вожжи в другой руке слегка пошли ходуном. Ржание жеребца и резкий толчок. Он тянет вожжи на себя как можно сильнее, чтобы угомонить животное, но поздно. Конь резко набирает ход и резво тянет девушку за собой. Эвтида с визгом падает на землю, расшибая руки в кровь. Тяжеловесный жеребец протаскивает бедную по грубой мощенной дороге несколько метров, сдирая тонкую нежную кожу в клочья. Протяжная боль сковывает и не отпускает даже тогда, когда всё останавливается. Всего несколько секунд, но каждое действие имеет свои последствия. Верховный эпистат спрыгивает и в два шага оказывается около Эвтиды. Она не может перевернуться и продолжает лежать лицом в землю. Амен одним движением развязывает крепкий узел на кровавых затёкших запястьях девушки, аккуратно приподнимая её, поправляя одежду и спутавшиеся волосы, пытается осмотреть, всё ли в порядке. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя…! — Навзрыд кричит Эвтида, пытаясь вырваться из крепких рук охотника, — Убери свои руки! Что я сделала, чтобы ты со мной так? — Слезы, которые она так долго пыталась подавить в себе, прошибали изнутри. Почему? Зачем он ломает её всё больше и больше? ­— Добей ты меня уже здесь, в пустыне, но не мучай! Я больше не могу… Словно удар хлыстом по оголенному телу. Дальше всё как в тумане. Амен аккуратно поднимает девушку, придерживая за уцелевшие участки тела, пока она беспрерывно рыдает. Она пытается вырваться, оттолкнуть ненавистного эпистата, пропади он пропадом в этой пустыне, но Амен крепко держит, чтобы не выпала. Он усаживает её обратно в конницу, отряхивая волосы и лицо от песка и грязи. «Ха, какой благородный жест после всех ужасов. Делает вид, мерзавец, будто я всё-таки человек, а не просто кусок плоти, мешающийся тут и там» Не соврал эпистат, до Тентиры доехали быстро. Уже через пару минут начали вырисовываться очертания храма Хатхор, приветствующие путников. Экипаж останавливается. Непонятное плотное напряжение в воздухе отдает холодом по коже. Мысли в голове путаются. Что было бы, если бы он согласился добить её прямо в пустыне? Исполнил бы он эту просьбу? Зачем он так поступает с ней? Чего добивается? Эпистат спускается с места извозчика и открывает дверь внутрь, где, забившись вглубь, сидит израненная Эвтида. Раны не кровоточат, оставив после себя лишь спекшиеся следы крови вперемешку с песком и пылью. Свет проникает под крытую конницу, задевая открывающиеся участки тела Амена, отчего он недовольно морщится и прикрывает их накидкой. Он подает руку, как бы предлагая помощь, но Эва лишь отворачивается к окну с другой стороны. — Я хочу посидеть здесь немного… Можно? Тяжелый выдох и легкий кивок. Охотник забирается внутрь, присаживаясь возле Эвтиды. Они молчат. Никто не решается нарушить немую тишину. Амен искоса бросает взгляды на Эву, чтобы убедиться, что та в порядке, но не более. Он крутит в руках небольшую серебряную монетку, ловко перекидывая её между пальцев, и смотрит предпочтительно в пол. На его белоснежное бледное лицо спадают светлые платиновые волосы, которые он периодически убирает за ухо, когда от усталости слегка прикрывает глаза. ­— Нам пора. Нет времени больше сидеть. — Раз у нас привал, где я могу привести себя в порядок? Где зализывать раны побитой кошке? — Тизиан проводит тебя и позовет Исмана обработать раны. — Только не Исмана! — Эвтида едва дернулась и безжизненно прошептала, — Не хочу, чтобы он видел меня такой… Ещё его переживаний я не выдержу. Пошли другого лекаря, господин. Медленными шагами Эва мерит расстояние главной площади при храме Хатхор и мысленно благодарит Богов, что доселе приставучий Тизиан не задаёт лишних вопросов. Интересно, что он думает об увиденном? Будет ли жалеть её, заприметив травмы на руках и лице? «Исфет, Эва, прекрати думать об этом! Плевать на него и что он там себе думает. Все эти охотники одинаковые, а эпистат – худшее их воплощение. Так что нечего задаваться глупыми вопросами о мыслях Тизиана, – охотника, присягнувшего на верность такому монстру, как Амен» Вместо привычных купелей, Эву встречает огромнейшая пустая общественная баня с бассейном. Для удобства по приказу эпистата принесены полотенца, аромамасла, легкий калазирис и средства для ухода. Девушка частенько любила рассматривать различные склянки у соседки, пока та спит, но так и не решалась попробовать даже тайком. Она пытается смыть с себя всё: грязь, кровь, поездку в эти злосчастные Фивы, пропади они пропадом, и родной и любимый Гермополь. Маска из белой глины и золы с оливковым маслом и мятной отдушкой приятно подсушивала кожу лица и шеи, слегка пощипывая, и успокаивала. Были бы такие средства для успокоения душевной боли, и Эвтида, не раздумывая, скупила бы целую гору на все накопленные деньги. Стук в дверь. Эвтида открывает её и видит перед собой женщину с подносом еды в руках. «Верховный эпистат приказал принести вам поесть» – мило лепечет она, но Эва отказывается и закрывает дверь прямо перед её носом. Приготовления закончены, но Эва не спешит: аккуратно разглядывает себя в серебряной наполированной пластине, поправляет волосы и аккуратно притрагивается к разбитой губе, которая нещадно колюще болит. Тихий звук открывающейся двери заставляет вернуться из мыслей в реальность, но девушка не оборачивается. — Я же сказала, что не желаю есть! — громко прикрикнула Эва. — Эме! Что случилось? Я как узнал – сразу сюда! «Исфет… попросила же кого-то другого!». Исман, милый Исман… как же она не хотела заставлять его переживать, но он уже здесь и ничего не скрыть. Он медленно поднимает её лицо вверх и внимательно осматривает раны, проверяет зрачки и аккуратно притрагивается к щекам. — Кто с тобой так? С кем ты ехала сюда? — Мест не было, пришлось ехать с эпистатом и его помощником. Сама виновата, не хотела ехать, пыталась сбежать и выпала на ходу, — говорить правду не хотелось. Знает же, что брат тут же к эпистату пойдет, а тот гляди и прибьет его. — Эме, ты совершенно не умеешь врать! — Исман аккуратно обработал все раны, наложил травяную мазь и перевязал крупные пострадавшие участки кожи, — Позже обязательно поговорим об этом! Так и знай. Дорога до Фив оказалась быстрее, чем думалось. По воде на лодках плыть приятнее, чем ехать на лошадях через весь Египет. Легкие покачивания волн давали возможность прикрыть глаза и ненадолго расслабиться, и даже гомон людей не мог навредить такому мимолетному отдыху. У главной дороги до Фиванского храма, по сторонам которой расположены величественные статуи Сфинкса, уже поджидал небольшой отряд, во главе которого находился улыбчивый мужчина, радушно приветствующий новоприбывших путников. Он выглядел так, словно ему принадлежит целая улица. Да что уж там, целое поселение! Эпистат осматривает всех, но обращается только к нему, минуя всех остальных людей. — Так это вы, Ливий Пеллийский? «Тот самый греческий лекарь из сна Феонои? Ну, конечно, не в абы кого, а в главного борца с хворью влюбилась, как же могло быть иначе?» — Сразу к делу, господин Верховный эпистат? И что же выдает во мне жителя Пеллы? — Амен осматривает Ливия с ног до головы, поджимает губы, но молчит. Видимо, посчитал этот вопрос глупым и решил не отвечать, но юноша не растерялся и все равно продолжил, — Приветствую Вас и весь отряд охотников, а также всех добровольцев. Нам нужны руки в борьбе со смертью. — Тизиан! Подготовь к отгрузке для господина Пеллийского все лекарские свитки и материалы, приказ Фараона. И распредели на отряды лекарей, писарей и остальных, к каждому по одному охотнику. Выполнять! Властный, грозный, строгий… именно в такие моменты Эвтида сквозь пелену презрения и ненависти, смотрела на эпистата с восхищением. Казалось, он одним взглядом мог отдавать приказы, заставляя трястись от страха даже самых опытных и крепких охотников. От него веяло ужасом и смертью даже в периоды спокойствия. «Какой же он тогда на охоте на черномагов…?» После всех речей и распоряжений Амен что-то тихо говорит Тизиану, а после удаляется и занимает самую большую хижину из всех. Не будь он Верховным эпистатом, всё равно бы занял её, – такой громадине нужно много места даже для простого существования. Эвтида провожает его взглядом, а после находит Исмана и присоединяется к нему, не зная, куда себя деть. Юный лекарь вовсю беседует с Ливием, буквально напросившись, чтобы тот стал его наставником. Между ними на вид разница в возрасте совсем небольшая, но то, с каким запалом Ливий рассказывает всё, что знает о хвори и характере её распространения, а также с какими душой и делом он говорит о медицине в целом, заставляет внимать каждому его слову. — …Я здесь уже несколько месяцев справляюсь один, но теперь, когда Фараон дал добро и отправил столько ясных умов, я уверен, что мы найдем источник и решение намного быстрее. Гермопольский жрец в письме передавал, что ты один из его лучших учеников. Так сильно медицину любишь? — Ливий задает вопрос Исману, но при этом пристально осматривает Эву, заостряя внимание на её внешнем виде: одежде, прическе, сандалиях, кулоне на шее, ранах и ссадинах. — О, это покажется глупым, но… — Но это его призвание, — Эва вмешивается в диалог, произнося всё так, словно её легкие вот-вот выпрыгнут из сердца, — он буквально живет своим делом! Сколько его знаю, он всегда рвется в дело и не бросает никого в беде. Он ещё только учится, а люди уже готовы толпами стоять и благодарить его за помощь в борьбе с недугом. Именно поэтому Исман именно тот, кто здесь должен быть. Исман расплывается в благодарной улыбке и довольно кивает. Она верит в него! Верит сильнее, чем кто-либо! И эта незыблемая поддержка от сестры даёт силы каждый раз, когда он начинает хоть на каплю сомневаться в себе. Но мало кто знает, что именно Исман когда-то давно научил девушку радоваться за других, любить близкого всем сердцем, показал, что такое забота и поддержка. — Представишь нас, Исмандес? — Ливий слегка кивает, улыбаясь уголками рта, и заинтересованно продолжает, обращаясь уже к Эвтиде, — Мне кажется, я уже где-то вас видел… «Вот уж вряд ли. Если только… да нет же, бред какой! Это был сон Феонои, он не мог меня запомнить!» — Ах, да! Конечно. Это Эме… то есть Эвтида, – моя сестра и лучшая подруга, каких вовек не сыщешь. Она у нас… писарь. — Никудышный писарь… — позади раздался голос подкравшегося Тизиана, заставив всех замолчать на мгновение, — все распределены, осталась ты. Будешь вести запись за первым отрядом. — Так вы все сегодня со мной? — Звонко заключил Ливий, — Замечательно как. — Да. Первый отряд практически готов к отправлению, и я, младшекомандующий Тизиан, его сопровождаю. Ждем дальнейших распоряжений. — Начнем с некрополя Эт-Тариф под Фивами, это на западном берегу Нила. — Отправимся сразу после патруля. Идем налегке, так что много с собой не берите. А пока размещайтесь в хижинах. — серьёзно заключил Тизиан, — Эва, не стой столбом, кому говорю, размещаемся. Твои сумки в общей куче. Взглянув на общий сбор вещей, Эвтида ужаснулась. Это ж нужно было столько всего взять? И зачем? Она до конца жизни будет их разгребать, чтобы найти среди них свои. Эва жалобно смотрит на Исмана в молчаливой просьбе, но он пожимает плечами. — Прости, Эме, я… я уже обещал Дие. — он громко выдыхает, но, словно читая её мысли, продолжает, — Да, Эме, она тоже здесь. Как и все писари, в том числе и Реммао. Я могу закончить с Дией и помочь тебе, только подожди… — Я помогу, — вмешался в диалог Ливий, из-за чего собрал на себе удивленные взгляды, — заодно покажу поселение Сет-Маат. Поселение оказалось небольшим, но довольно уютным. Людей здесь мало. Несколько домишек, по всей видимости, заброшены были до поры до времени. Постепенно люди расходятся по выделенным им хижинам, чтобы поскорее уже расположиться со всеми своими пожитками, взятыми с собой почем зря. С Ливием оказалось проще. Он не доставал её глупыми вопросами и помог найти местного управляющего. Келадон показывает два домика, но от первого даже повидавшую многое в жизни Эвтиду мутит, вызывая рвотные позывы, поэтому они переходят ко второму. — Эту хижину готовили для знатных девиц, но они задерживаются, и не известно, приедут ли вообще. Готов уступить половину стоимости, четыре тетрадрахмы в месяц будет достаточно. — А ну-ка я сейчас эпистату пожалуюсь, что ты с бедной девушки втридорога требуешь аренду, так он мигом тебя высечет. — Ладно, давай две тетрадрахмы, и ты меня пойми, меньше не могу. «Почему я вообще должна платить, если изначально не хотела ехать?» Эвтида недовольно закатывает глаза, но всё же соглашается, вынимая драгоценные монеты из сумки. Жаловаться эпистату она, конечно же, не стала бы. Уверена, что он встанет на сторону этого жида или вовсе отправит в тот бесплатный страх и ужас, который они видели ранее. Мужчина получил деньги и тут же ретировался. — Спасибо, что помог, Ливий. — Пожалуйста, Пар… ­– мужчина остановился, замялся и, почесав затылок, продолжил, – То есть Эв…? — Эвтида. — Верно… Эвтида. — Он делает небольшую паузу, всматривается в её зеленые глаза и, когда она собирается прощаться, продолжает, — Всё же я более, чем уверен, что видел тебя раньше, милая госпожа. Может есть сёстры? — На всём белом свете у меня только Исман, а в Фивах я ранее не бывала, поэтому показалось тебе, господин. Путаешь меня с кем-то. — Возможно… Истошный мужской крик, и всё вокруг замолкает. Из груди что-то рвется наружу, беспощадно кричит: «Что-то случилось неладное!». Эвтида и Ливий на мгновение переглядываются в немом вопросе, а после бегут к источнику шума. Толпа зевак уже загородила все, а потому приходилось проталкиваться через людей вглубь, чтобы рассмотреть хоть что-то. Кровь. Кажется, она пропитала всё вокруг. Эвтида поднимает глаза с багрового песка на раненного охотника. «Тизиан…» Губы невольно сжимаются от непонимания. Как? Они же только недавно разговаривали и все было… нормально? Но почему она вообще переживает из-за того, кто спит и видит, чтобы перебить таких, как она? Во рту всё пересохло. На мужчине ни клочка чистого места. На лице кровь запеклась брызгами, а вся одежда пропитана ею насквозь. Амен отводит мужчину в сторону и о чем-то с ним переговаривается, а после возвращается и усмиряет толпу. Ливий уже обрабатывает раны, его движения быстрые, легкие, механические. Удивительно, но Тизиан даже не морщится, словно ничего и не чувствует. Его спина прямая, плечи расслаблены, дыхание ровное. — На нас напали. Мы с Номием патрулировали местность возле поселения. Я не успел разглядеть. Кто-то подкрался, вылез из кустов… Ш-ш-ш-ш… — охотник слегка шикнул, когда Ливий наносил на порезы на руках заживляющую мазь, – Нельзя нежнее? — Ты же не девчонка, чтобы с тобой нежнее, — Ливий пытается разрядить обстановку, отчего Тизиан слегка поднимает губы в полуулыбке, но тут же контролирует себя и возвращает серьезный вид. — Отставить болтовню. Тизиан, что было дальше? – Меня ударили камнем, а Номия зарезали собственным хопешем, раздробив после череп пополам, — он показывает пальцами по одежде, — Это его кровь. Все вокруг в ужасе ахнули. Какое зверство. Охотники здесь, чтобы защищать народ, поселение, целый Египет, в конце концов, но… но, когда убивают одного из них, становится жутко. Кто может стоять за этим: кучка шезму или кто-то ещё? — Что здесь в округе есть, Ливий? — Практически ничего. Так, некрополь Эт-Тариф, да гробница Яхмоса. А в двух милях от неё и резиденция его. — Гробница Яхмоса, говоришь… — Амен довольно ухмыляется, — наведаемся-ка туда мы… Тизиан, собирайся. Хремет, Гепсей, разберитесь с телом Номия. Эвтида, будешь писарем. — Но я… ты же сам говорил, господин, что пишу я скверно. Есть ли смысл меня брать? — Эвтида, это приказ, — Амен в два шага оказывается около девушки и рычит ей в лицо, — вот и попрактикуешься, ходячая беда. — Нехорошая это идея, господин эпистат. — Ливий останавливает Амена, заставляя себя послушать, — У тебя за день два раненых, и обоих тащишь с собой? Решил поиграть в героя или добить их, чтоб не мучились? Амен помогает товарищу встать и начищает хопеш, полностью игнорируя слова лекаря. Его приказы обсуждению не подлежат, а потому и лишний раз говорить нечего. — Я пойду с вами. Я лучше знаю местность, да и помогу раны обработать, если вдруг что с Тизианом случится. — Амен неодобрительно качает головой, на что Ливий продолжает, — Это не просьба… но и не приказ. Кто я такой, чтобы приказывать Верховному эпистату? — от злости у Амена сводит желваки, но он подавляет в себе лишние эмоции. — Выдвигаемся через 10 минут. Идти пришлось пешком. Дорога недолгая, но утомительная. Шли вдоль берегов Нила, где обязательно нужно было смотреть в оба, мало ли где притаился крокодил, жаждущий свежей крови. Охотники шли впереди, прочищая дорогу. Ливий же спокойно шел позади Эвтиды, рассматривая местность, которую уже видел множество раз. — Охотники говорят, писарь из тебя никудышный, молчунья? — Ливий поравнялся с Эвой и попытался разрядить обстановку. — Оставить местечко для громкого имени? — Прямо-таки громкого? — Ливий рассмеялся по-доброму. — Именитый греческий лекарь победил Фиванскую хворь… Потомки будут любить тебя пуще прежнего. — Эва хитро улыбнулась и, заговорщически, продолжила, – Если, конечно, сможешь. Спустя время виднеются очертания гробницы, богато украшенной не только внутри, но и снаружи. Амен замечает слегка приоткрытую дверь и жестом зовет за собой. Весь отряд останавливается прямо перед входом. — Что они там бормочут? — наклонившись к уху девушки, прошептал Ливий. — Молятся Богам, чтобы не наказали за нарушение покоя умершего. — Бессмыслица. — Именитый греческий лекарь и в молитвах знает толк? Удивительный ты человек, Ливий, вовек таких не сыщешь. Пойди скажи эпистату, чтобы бросал эту глупость, тебе же виднее! — Тише, разошлась… — Идем. – Амен прерывает их разговор и зажигает два факела. Эпистат уверенно входит, словно уже здесь был и не раз, а оттого знал каждый сложный поворот, закоулок, коридор. Он собран, все движения четкие, слаженные. Эва плетется последней, то и дело оступаясь тут и там, но держит равновесие. Легкий сквозняк, тишина и высокие ступени, по которым спускались путники прямиком к комнате с саркофагом, заставляли поежиться, сжаться от страха. «А вдруг внутри кто-то есть? Вздумалось ж ему везде меня с собой таскать. Беда ходячая, ишь как!» —Эвтида старалась отмахнуться от навязчивых мыслей. Темнота настолько глухая и плотная, что дальше факела в руках Ливия ничего не видно. Она старается хоть за что-то удержаться, но кругом лишь пустые стены и плавно уменьшающийся потолок. Девушка поворачивает голову назад, хочет уйти обратно наверх, но позади такой же непробудный мрак. Эвтида спешит нагнать лекаря и берет его под руку, прижимаясь ближе. «Плевать мне, что он сейчас думает, главное, не полететь кубарем вниз и шею себе не сломать». Ливий закатывает глаза, но руку девушки не откидывает. В конце-концов лестница заканчивается. Амен остановился возле трех дверей, – одна из них ложная, – и заговорил: — Тизиан, следи за входами. Ливий, осмотри саркофаг бывшего эпистата и его мумию, Эвтида тебе в помощь. Всё под запись для Фараона, поэтому ничего не перепутай. Я буду в соседней комнате, осмотрюсь. Выполнять. «Яхмос – бывший эпистат? Большое жалование, похоже, у Фараонских псов, раз гробница в Долине царей» Стены усыпальницы в отличие от передней комнаты были украшены пестрыми изображениями и надписями. Исполнение их отличалось некоторой поспешностью, зато краски поражали блистающей свежестью. Эвтида восхищенно осматривается, кружась на одном месте. Позолоченный ковчег заполняет всю кубатуру комнаты. Алебастровые вазы вокруг сплошь и рядом заполнены драгоценными камнями, золотом и всеми необходимыми вещами для дальнейшей зажиточной загробной жизни. Синие фаянсовые пластины размечены магическими символами, укрепляющие обиталище знатного мужчины. — Чуешь запах извести и смолы? — девушка вопросительно изгибает бровь, ожидая продолжения от лекаря, — Так пахнут старые мумии. Саркофаг открыт… Эва, записывай! Часть льняной ткани срезана… Ливий быстро диктует, параллельно осматривая перемотанное тело. Эвтида достает чернила и папирусы, а после опирается на стену и нарочно старается писать неразборчиво, прямо как в колеснице день назад, но слишком долго засматривается на тело, вновь провалившись в свои мысли. «Удивительно… Когда-то это был живой человек. Интересно, как он умер?.. Его поместили сюда живым или посмертно? Как давно он здесь вообще? И почему именно в долине Царей? Была ли у него семья? Любимый человек?.. Строгим ли был эпистатом?» Резкий холод ударил по ногам и рукам. Душный вязкий воздух затуманивал разум девушки. Головная боль, словно приближающаяся мигрень, резко давила, заставляя взять перерыв отдышаться. Беспричинная тревога отдавалась комом в горле. Эвтида спускается вдоль гладкой стены. Шезму поворачивает голову и замирает в оцепенении – перед ней появляется некто или нечто. Эва хочет закричать от страха, но не получается, словно язык вырвали с корнем. Существо надвигается на неё, отчего Эвтида подается назад, расшибая и без того болящие руки и ноги в кровь. Она оборачивается на Ливия, но тот фанатично увлечен своим делом, да так, что никто и ничто в этом мире не сможет отвлечь его. — Кто вы… чего тревожите мой покой? — загробный строгий голос доносился отовсюду и ниоткуда сразу же, отчего пробежали мурашки по коже. — Яхмос…? Это ты? — Так ты видишь меня… Удивительно… Ещё не всех некромантов перебили. — Потешаешься? — злость захватила девушку, отчего она еще громче продолжила, — Не твои ли отряды охотников губят черномагов по всему Египту? — Эва, ты чего там бормочешь? Вставай давай, пол холодный, — проговорил Ливий, даже не оборачиваясь. «Он его не видит? Я схожу с ума?» — Эва, значит… не сходишь ты с ума. И мысли я твои не читаю, – у тебя на лице все написано. — Яхмос усмехнулся и сделал небольшую паузу, засматриваясь на девушку, — красивая… — словно живой, он выражал целую палитру эмоций: сожаление, смятение, интерес, — нет, черномагов я не убивал, да и закон вышел уже после моей смерти. — Эвтида. – поправила его девушка, — Как ты умер? — Как дворняга, которая больше не нужна. В своей собственной постели. Уснул и больше не проснулся. Предвещаю твой вопрос… нет, я не видел, кто меня убил. Да это и не важно, очередной слуга, которого подкупил один из близких друзей и товарищей. — Близких друзей? Почему так считаешь? — В тот день Фараон принимал только знатных приближенных вельмож. По долгу службы обязан я с такими людьми «дружить», Эвтида. — Что о законе против черномагов знаешь? — Много чего знаю… но тебе не скажу. Это намного больше тебя и меня, раз я здесь. Тш-ш-ш, – он прикладывает палец к губам девушки, словно может её коснуться, прислушиваясь к приближающимся шагам, —Тише! Охотники идут. Угораздило тебя, шезму, с Аменом связаться… Будь осторожна, он знает больше, чем говорит, так и знай. — Но… Но что мне делать, Яхмос? — Тише, глупая женщина! — он грозится, кричит, словно она в его власти, —...внутренности! Расскажи про внутренности! И возьми скарабея! Не бойся — не прокляну… Только Яхмос успевает произнести последнее слово, и охотники переступают порог усыпальницы. Бывший эпистат исчезает, словно морок, оставляя девушку один на один с внимательными взорами трех молодых мужчин. Эвтида прижимается к стене ещё и ещё сильнее, затравленным взглядом смотря ввысь. — Чего сидишь на холодном полу, Неферут? Прозябла же вся, — Амен подходит ближе, внимательно всматривается в глаза девушки и помогает встать. Он снимает свою накидку и надевает на Эву, чтобы та хоть немного согрелась, — Что тут произошло? Что успела записать? Эва замирает, как только эпистат берет в руки её папирус. «Он всё поймет сейчас, всё поймет… и что я скажу? Почему не записала ничего? Болтала с эпистатом Яхмосом и было не до этого…? Прибьёт на месте и глазом не поведет. Какая же я дура, дура, дура, дура!!!» Но Амен молчит, внимательно читая неразборчивые каракули на папирусе, слегка морщится и поворачивает его на свет, чтобы понять хоть что-то, а после отдает его обратно Эвтиде. — Ну и почерк, Гермопольских учителей гнать в шею нужно, раз такому письму обучают. В храме перепишешь, негоже в таком виде Фараону отсылать. Что с руками? — Упала. Душно здесь. Эвтида смотрит внимательно на папирус в своих руках. «Когда я успела всё записать?..» Ливий подзывает ближе, чтобы помочь тонкими пальцами подцепить неподатливую ткань. Эва морщится от брезгливости и с трудом сдерживает приступы тошноты от запаха, когда оказывается подле мумии. Краем глаза замечает талисман на шее Яхмоса. «Скарабей. Вот о чем он говорил… Но как же его взять…» Девушка оглядывается. Охотники общаются поодаль, чтобы Ливий и Эва не могли их подслушать. Амен злобно ухмыляется, похлопывая преграждающего обзор Тизиана по плечу. Это шанс! Эвтида аккуратно пальцами поддевает скарабея на груди мумии и слегка тянет на себя. «Исфет, как через голову незаметно протащить?» Но это и не требуется. Подушечками трясущихся пальцев она находит маленькую защелку с другой, более шершавой стороны черного священного жука, и ловким движением руки открывает её, освобождая от цепочки. Исфет, сумка так далеко. Трусливая шезму мысленно просит прощения у Богов и самого Яхмоса и кладет талисман между небольшими складками калазириса на уровне талии. — Что-то мне не хорошо… можно я пойду, господин? Не дожидаясь ответа, Эва быстро направилась в сторону выхода из усыпальницы и лестницы, ведущей прямиком к воздуху, такому свежему и манящему. Не успевает она ступить на первую ступень, как грубая холодная рука хватает за предплечье и тянет назад. Сердце замирает. Неужели заметил? Эва медленно разворачивается и смотрит эпистату в хищные глаза. Она бы попыталась вырваться, но уже давно уяснила, что это бесполезно. Во взгляде читалось неприкрытое раздражение, но, о Сет, его глаза… В них впору утонуть, не иначе. Они, как сапфиры, блестящие на солнце, которые частенько показывал Холдун… как он там?.. — Куда собралась? Приказа уходить не было. Твои своевольности, Неферут, до добра не доведут. Убиться собралась без факела? А если кто снаружи поджидает? — Сама управлюсь. Вот он, Верховный эпистат, хватает всяк неугодного и делает, что вздумается. Фараон излишне добр к тебе, раз закрывает глаза на твои бесчинства, господин. Злость. Ярость. Гнев. Все эти чувства вперемешку с презрением теперь хорошо читаются на его лице. Теперь он их не скрывает. Он дергает девчонку и силой впечатывает в ложную дверь, сжимая руки крепче. И почему эта глупая девчонка понимает только через силу и жестокость? «Прости, Яхмос…» – мысленно прошептала девушка. — Похоже, я был слишком мягок с тобой всё это время, Эвтида, но не путай мою доброту со слабостью, — Эва тушуется. Соседняя дверь с легким скрипом закрывается, давая понять, что на помощь ей никто не придет. Она впервые видит эпистата в гневе, всё это время он был спокоен и не выдавал эмоций, но сейчас… сейчас в его голосе появляются отголоски живого человека, а не только безжизненная пустота, — За одни только взгляды такие впору выпороть тебя. Мои приказы не обсуждаются. Я сказал сидеть и ждать меня — ты сидишь и ждешь меня. Я сказал идти – ты идешь. Повтори! — Приказы не обсу-у-ужд… — испуганно трясущимся голоском проговорила Эва, слегка запинаясь. — Громче. — Твои приказы, господин, не обсуждаются. Говоришь стоять – стою, говоришь идти – иду. — Жди здесь. Тизиан закончит и проводит тебя. — А ты, господин? Зачем тебе оставаться здесь? — Не по чину тебе задаваться вопросами. Стой здесь, Эвтида. Молча. «Исфет, да что я в этот раз сделала? Ненавижу! Катись в Дуат!» Тизиан не заставляет долго ждать. Девушка отдает накидку Амену и убирается вместе с охотником прочь. На половине пути Эва вспоминает слова Яхмоса и кричит, что есть мочи: — Амен! Внутренности! Посмотрите его внутренности! Дорога обратно до поселения оказывается куда быстрее. Весь путь Эву терзали догадки. Почему Амен сам остался? Что увидел в соседней комнате с подарками на будущую жизнь для бывшего эпистата? Что ещё рыщет там? И как это связано с черномагами? «Нет, опасно это спрашивать. Подозрения только навлеку на себя. Должен быть еще способ…» Уже у тропинки к поселению её встречают Исман и Реймсс. Девушка с разбегу обнимает двух друзей разом, отдаляясь от Тизиана. Они удивленно подхватывают девушку, пока она шепчет им на ухо: — Заберите меня от этих тиранов под любым предлогом, прошу… — Эме, мы тебя давно ищем, – сразу же подыграл Исман, – нужна помощь со свитками, кто-то залил их водой. Тизиан направляется к охотникам раздавать дальнейшие указания, а друзья идут в импровизированную столовую под навесом. Парни с удовольствием уплетают похлебку, пока Эвтида благодарит кухарку, но отказывается. — Реймсс… — полушепотом начала Эва, оглядываясь по сторонам и проверяя, чтобы никто не подслушивал, — может Реммао рассказывал тебе о снах… когда ше-ез… то есть, когда мы видим сны? — Что за бредни, ты же знаешь, что мы не видим снов, как только начинаем работать с черной магией. Ка теряет своё тепло – это наша расплата. Даже старшие лишены такой привилегии. А что? — А-а… Да нет, ничего. Просто интересно было. Не бери в голову. Друзья не поверили, но допытываться не стали. Жить в большой хижине одной было грустно и одиноко, поэтому Эва нашла Дию и предложила переехать к ней, раз в Гермополе они уже жили под одной крышей. Подруга согласилась, не раздумывая. Весь вечер они вместе обживали комнату, вновь переносили груду вещей Дии, и просто смеялись. Об охотниках, эпистате, шезму и хвори не говорили, – эти темы безмолвно повисли в воздухе, как табу. В дверь постучали. Эва со смехом открывает дверь и замирает в удивлении. — Холдун…? — она кричит так громко, что всё поселение можно разбудить, – Хвала Богам, ты жив! — девушка крепко обнимает друга, вешаясь на шею, – Я уже думала, что никогда тебя не увижу! — А вот и не дождешься. Забыла, я же Бессмертный. Меня и охотники не возьмут. — Что они с тобой сделали? Нет, не говори, хватит с меня ужасов на сегодня! Парень заливается громким смехом и кружит Эву. Он отстраняется и слегка чешет затылок, смотря на все переживания подруги. — Со мной ничего не делали, вызвали помогать делать погребальную маску для Менеса Второго. «Как?.. Обманул меня эпистат! Посмотреть, как отреагирую, хотел» — Не хочу портить момент, но у охотников собрание и почему-то зовут тебя. Ювелиры ни к чему, поэтому тебе придется пойти одной. Встретимся позже. Громкий звук мужских споров доносится со стороны главной хижины. Охотники рассказывают, что узнали, и делятся своими догадками. Эва аккуратно осматривает всех собравшихся и, найдя глазами серьезных Исмана и Ливия, крадется в их сторону. — Эвтида, – как только Амен начинает говорить, все вокруг замолкают и внимательно следят за каждым его словом и жестом, – откуда про внутренности знала? — Что?.. — Не прикидывайся дурой, про внутренности откуда знала? Эва тяжело сглатывает вязкую слюну и незаметно теребит подол платья от волнения. Рассказать правду – нельзя, но и как соврать нет никаких идей. Её поймали, подловили, прижали к стене. «Исфет, ну как же можно было так глупо подставиться? Чёртов Яхмос, зачем вообще тебя послушала?» — Это моя вина, господин эпистат, — вмешался Исман раньше, чем сестра успела хоть слово сказать, — на практике проходили бальзамирование, вот и рассказывал ей небольшие тонкости, вот про внутренности и запомнила, что их в мешочки кладут и в тело возвращают. Ливий и Амен одновременно нахмурились и скривили губы. Лекарь откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, а после слегка отвернулся. Амен же медленно кивает из стороны в сторону и тяжело выдыхает. «Не поверили…» — Свободна. — Эва разворачивается и уходит, слыша отголосками голос эпистата, — Отсутствие внутренностей, тонкие надрезы у мумии, пропавший талисман, вскрытая гробница… в нужном направлении мы двигаемся… Под тенью угасающего солнца, девушка влачила от усталости тяжелые, ватные ноги, направляясь прямиком к хижине. Последние дни её изрядно выматывали, и она мысленно проклинала всех, кого только можно было, за это. Теперь, когда небеса погрузились в полумрак, каждый шаг казался бесконечным испытанием. В комнате снова пусто. Дия опять где-то пропадала. Эвтида шагнула внутрь, растерянно ощупывая пальцами окружающее. Темнота окутывала ее, лунный свет едва проникал в хижину через небольшие окна. Дрожащими руками она нашла путь к кровати, и только тогда услышала странный шорох, заставивший ее сердце замереть. — Кто здесь? В глубине комнаты, как призрак, возникла фигура, излучающая странный свет, отличный от свечного. Шезму осторожно приблизилась, ощущая на себе пугающий взгляд. Человек стоял в мраке, его контуры были размыты. Страх охватил девушку, словно волна, заставив ее задержать дыхание и застыть на месте, словно пленник перед неведомым загадочным существом во тьме. — Яхмос?... — И снова здравствуй, Эвтида...