Взлететь в одну высь дважды

Небо района Плайя Виста тонет в густой карамели: солнце еще не выглянуло из-за горизонта, но его свет уже играет в растрепанных и длинных, как резкие мазки кисти, облаках. Верхушки пальм лениво покачиваются от легкого, прохладного ветра. Здесь удивительно тихо. Когда мы глушим моторы байков на углу улицы и снимаем шлемы, кажется, что я слышу шелест воды в бассейне на закрытой территории за многоквартирным домом. В маркет захожу один, сказав «Я быстро» и оставив Гейба дожидаться на улице. Не уверен, что у него найдется достаточно мяса для оголодавшего койота — и почему-то… скрываю от него, что собираюсь призвать и покормить Кэйю вместе с Паксом, когда проснусь. Если, разумеется, она придет в присутствии Гейба. Покупаю несколько фунтов мяса, свежую рыбу, заматываю в три пакета и сую в рюкзак. Только на улице, оседлав байк, понимаю, что не взял ничего для нас. Впрочем, похрен. В округе полно забегаловок и кофеен, от голода не загнемся. Я так настойчиво думаю о чем угодно вплоть до круассана, который слопал бы на завтрак, когда мы заезжаем на подземный паркинг дома Гейба, лишь бы не думать о том, на что подписался. Главное — не начинать разговаривать с ним, пока как следует не просплюсь. В противном случае я либо прибью его… либо трахну. На таком я взводе после всего. И даже не знаю, что из этого хуже в сложившихся обстоятельствах. Мы поднимаемся на третий этаж, проходим до конца светлого просторного коридора, и Гейб отпирает последнюю дверь. Квартира выглядит так, будто Гейб вчера проспал и торопился на выход. Буквально слышу, как он тихо исторгал ругательства, прыгая у журнального столика на одной ноге и пытаясь натянуть носок на вторую. У него никогда не бывает по-настоящему грязно. Масгольд с годами вышколил его до полного автоматизма, и Гейб, вряд ли заметно для себя самого, вытащил за пределы лабораторий привычку сортировать вещи и поддерживать порядок в шкафах, на столах и полках. Его блокноты, обрывки листов с заметками и формулами, тигли, ступы и реторты могут занять все горизонтальные поверхности в доме, но под ними никогда не будет пыли, крошева материалов и мокрых разводов. Раньше, когда мы жили в его арендованном доме в пригороде, Гейб, смеясь, говорил, что я не должен пускать его в гараж, где оборудовал себе импровизированную художественную студию. Фыркая, я отвечал, что если он тронет мои кисти или пятна краски на полу, то останется без всех своих тряпок, губок и чистящих средств. Гейб любил торчать в гараже, но не посягал на творившийся там хаос. Новая квартира — в его стиле — чиста, будто Гейб вечно в ожидании внезапного визита гостей. Только наскоро вымытая пепельница на краю раковины, брошенные на спинке дивана шорты и скомканное одеяло на кровати за неплотно затворенной дверью в спальню намекают, что Гейб спешил на вчерашнюю планерку, разбуженный звонком аналитиков, Питера или Карла Беньи. С ума сойти. Ощущение, что неделя прошла, а не несколько часов. Пока я разуваюсь, раскладываю оружие на комоде и убираю в холодильник пакеты с рыбой и мясом, Гейб достает из шкафа свежее полотенце и сменную одежду. Сверху этой стопки бросив бутылку воды с электролитами, молча протягивает мне и кивком указывает на дверь ванной. Похоже, не я один придерживаюсь мнения, что сейчас нам разговаривать… опасно. Но это охуенно неловко. Мы можем сколько угодно прикидываться, будто не вспоминаем прямо сейчас, как принимали душ вместе — по пальцам могу пересчитать разы, когда он не присоединялся ко мне. Лицо у Гейба непроницаемое. Он смотрит как сквозь меня — и я по стеклянным серым глазам вычитываю, что он представляет мысленно процесс дистилляции зелья или нечто в таком же духе. Чтобы не представлять ничего другого. Блестящая тактика. Разумная. И я знаю, черт возьми, что мне тоже не следует делать шаг в сторону от установки не трогать то, что может рвануть. Но лимит разумных поступков, похоже, для меня на сегодня исчерпан. Потому что, не спеша забирать стопку вещей, я неторопливо расстегиваю тугие пряжки. Взгляд Гейба соскальзывает ниже моего лица. Он следит, сглатывая, как я выпутываюсь из ремней портупеи, бросаю ее на пол и принимаюсь за рубашку. Смотрит, как пуговицы выскальзывают из петель, как я расстегиваю манжеты и скатываю рукава. Рывком стряхиваю рубашку к портупее. Мускул на лице Гейба дергается, я слышу сдавленный и тихий-тихий выдох, когда расстегиваю ремень и за шлевки сдергиваю вниз брюки, чтобы через них переступить. Пульс жестко дубасит в висках. Мне жарко под долгим, медленно блуждающим по мне взглядом Гейба, в котором не остается ничего от эталонной выдержки. Блядь. Вырываю стопку с вещами у него из рук и сматываюсь в ванную, захлопывая за собой дверь. Задыхаюсь под теплыми струями, уперевшись лбом в мокрый кафель и силясь выровнять дыхание. У меня стоит так, что хватает сжать и немного помассировать себя поверх трусов, прямо в которых я влез в кабинку, чтобы кончить с задушенным выдохом и нахвататься воды открытым ртом. Снимаю трусы и, открыв дверцу, бросаю их в раковину. Беру бутылку с бельевой корзины и жадно выпиваю половину, а после нахожу гель для душа и пытаюсь стереть с себя резкими движениями намыленных ладоней ощущение острого кайфа. Бесполезно. Мажет после разрядки, будто я не дрочил неделями. И я слишком устал, чтобы убеждать себя, что мог перетерпеть. Гейб выглядел, словно его одна секунда отделяла от того, чтобы наброситься и сорвать с меня трусы. Блядь! У меня не встает снова, но яйца ноют, и я бы… с удовольствием потрахался вперед каких бы то ни было обсуждений и выяснения отношений. Правильно ли это? Мне насрать, что правильно, а что нет. Я зависаю в душе подольше, делая то, что вряд ли понадобится, когда я просплюсь и вспомню, что мне не восемнадцать — и в прошлый раз «без обязательств» меня нахрен переломало и швырнуло прибоем о скалы. Вылезаю из душа, насухо вытираюсь и натягиваю то, что выдал Гейб. Его трусы велики мне. К счастью, длинная футболка тоже. Выхожу обратно в квартиру, растирая мокрые волосы полотенцем и, не глядя на Гейба, иду в спальню… чтобы все-таки остановиться на пороге и обернуться проверить, что он делает. Что меня задевает? Показательное джентльменство? Или то, что он снова и снова методично открещивается от любых шансов? Придурок застилает себе диван. Чтобы не спать со мной в одной кровати, словно это табу. Непреодолимая черта. — Ляжешь спать здесь, — обещаю, еле контролируя голос от бешенства, и Гейб после короткой изумленной паузы так и не бросает подушку на диван, продолжая сжимать за край в кулаке, — и я тебя урою, Лестер. Я захожу в спальню, бросаюсь в кровать под расправленное одеяло и перекатываюсь на правую сторону. Соприкосновение головы с подушкой обещает скорую отключку. Закрываю глаза и, хотя думал, что не успокоюсь еще долго, плавно погружаюсь в дрему. Сквозь сон только слышу, как Гейб после душа тихо закрывает дверь спальни изнутри. Доходит до окна, задергивает шторы, а после ложится рядом и осторожно забирается под одеяло. А дальше — полный провал в памяти. Просыпаюсь я оттого, что широкая грудь, на которой я распластался, щекой вжимаясь в жесткий кулон, поднимается на глубоком полусонном вздохе, а рука, тяжело лежащая на моей спине, сползает выше, пальцы касаются волос и мягко в них зарываются. Кажется, что я еще сплю. Только это легкий, ленивый сон, пришедший на смену тому, который вымыл из меня ночную усталость. Я поднимаю голову выше, не открывая глаз, и чувствую, как лоб щекочет жесткая щетина. — Кофе? — спрашивает Гейб хрипло. — Угу… — от удовольствия при упоминании этого слова, меня пробирают мурашки, и я вытягиваюсь под одеялом, обтираясь о жаркое крепкое тело. Возможно, это реакция вовсе не на кофе. — Завтрак? — предлагает Гейб, неспокойно выдыхая подо мной. Чувствую, где он напряжен больше всего. Я буквально лежу на его напряжении. — Боже, да… — бормочу, не сразу догоняя сквозь остатки сна, что это дает Гейбу возможность, свалив меня на бок аккуратно, выбраться из-под одеяла. В комнате темно, шторы блэкаут делают свое дело. Только светлая полоска из-за неплотно закрытой двери позволяет приглядеться к стулу, на котором лежат мои аккуратно сложенные вещи и оружейная портупея. Опрокинувшись на спину, я тру согнутым указательным висок и прислушиваюсь к звукам сперва в ванной, где Гейб умывается, после — на кухне. Шумит вскипающий чайник, гремит посуда, издает противный электрический писк включенная плита. Негромко играет Falling to Pieces в исполнении Faith No More на телефоне Гейба. И это не проходит. Я выспался, а чувство… что мы оба на волоске от необходимого до беспамятства, не проходит. Сильнее впивается в горло, мешая дышать. Выбираюсь из кровати и иду в ванную. Выдвигаю наугад все ящики под раковиной, пока не нахожу нераспечатанную зубную щетку. Умываюсь и выхожу к Гейбу. Он как раз заканчивает с омлетом и кофе. Сгребает со стола стопку журналов, броском отправляя в корзину для бумаг. Не могу отвести взгляда. Не смотреть на него, голого по пояс, в одних домашних штанах. С растрепанным ежиком выгоревших на концах волос, светлой щетиной на подбородке. Гейб замечает меня и поднимает голову. Это уже слишком. То, как он смотрит. Как у него дыхание сбивается при виде всего лишь-то меня в одной футболке и трусах, застывшего посреди его гостиной, совмещенной с кухней. — Доброе утро, — говорит он, сглатывая, когда я подхожу ближе. И еще. Мне критически необходимо вдохнуть одним с ним воздухом. Заразиться от него жаром, жгущим лицо и шею, руки и бедра — все, чего он касается взглядом, не в силах себя остановить, пока выговаривает измученно: — Я проебался, детка. — Да, — отвечаю глухо, прямо глядя ему в глаза. — Прости, — произносит Гейб с горечью, всматриваясь в мое лицо, — что не сказал правду, когда вернулся. Мучил тебя. Заставил думать, что бросил — потому что хотел… — Ты скучал по мне? — спрашиваю резко под набравшее в темпе сердцебиение. Встречаю его потемневший, как небо перед бурей, взгляд и умираю от ответа, общего на двоих, произнесенного сдавленным, почти уязвленным шепотом: — Каждый ебаный день. Постоянно. Всегда. — Докажи, — требую срывающимся голосом. — Дуг… — качнув головой, Гейб делает шаг мне навстречу, и я ловлю его яростное, поверхностное дыхание на своих губах. — Сейчас же, — выдавливаю, и он ненасытно, обхватив мое лицо ладонями, приникает к моему рту. Безумие. Этот выстраданный поцелуй, большие ладони, которые соскальзывают мне на спину и настойчиво тянут с меня футболку. Кожа к коже я прижимаюсь к его раскаленной широкой груди, когда он раздевает меня, отшвыривая футболку в сторону, и целует с новой силой. Захлебываясь глухим гортанным стоном, вцепляется в волосы. Подхватив меня свободной рукой под задницу, Гейб делает неровный шаг и усаживает меня на стол. Тесно, встав между разведенных ног, прижимается возбужденным членом к моему сквозь лишние шмотки и завороженно пялится вниз, на то, что творит. Сильнее. Хочу чувствовать сильнее, как ты хочешь меня, Габриэль Лестер. Я поднимаю пальцами его подбородок, больно кусаю в губы, наслаждаясь тем, как вкусно пахнет его щетина, и трусь о Гейба жесткими, размашистыми движениями, пока его не начинает колотить под срыв последних тормозов. Он прерывает поцелуй, чтобы впиться зубами в мое плечо, заставив зашипеть, целует и зализывает укус. Мокро, жадно опускается поцелуями вниз по моей груди. Мне мало этих доказательств. Больше. Ну! Гейб сдергивает с меня трусы и толчком в грудь опрокидывает на стол. Мои ноги оказываются у него на плечах. Гейб длинно, с нажимом проводит языком от яиц к головке, лаская ее самым кончиком. Я ловлю его дерзкий, поплывший взгляд снизу вверх, когда поднимаю голову, в тот момент, когда он обхватывает меня губами и медленно, понимая, как меня добивает это зрелище и ощущение горячей, влажной тесноты, вбирает в рот. Боже. Вцепившись в его короткие волосы, тяну голову Гейба ближе, заставляя взять глубже, и срываюсь на громкий, похабный стон, принимаясь быстро трахать его в расслабленное, податливое горло. — Гейб… — тяну, задыхаясь. — Гейб… Меня прошибает дрожью, когда он встряхивает плечами, сильнее задирая мои бедра, поднимается выше и насаживается ртом на мой член до конца, плотно сжимая губы на основании. Я не успеваю притормозить и продлить прекрасную пытку глубоким минетом. Голова плывет, я провожу дрожащими пальцами по чуть более длинным и мягким волосам на его затылке и, резко отстранив Гейба за плечо, вытащив до головки, бурно кончаю ему в рот. — Черт, Гейб… — произношу, слыша, как он шумно сглатывает, и падаю спиной обратно на стол, с блаженной улыбкой уставившись в потолок. В ушах шумит, будто на берегу океана ранним вечером. Это было просто великолепно. Я разряжен и абсолютно, ебейше… счастлив прямо сейчас. Где-то в спальне вдруг громкой трелью заходится мой телефон. Будильник. Мы проснулись раньше, чем планировали, и… Гейб встает, ругнувшись сквозь зубы, и идет за телефоном. Пока он копается там, я натягиваю трусы и пересаживаюсь на стул. — Есть пропущенный, — говорит Гейб, выходя из спальни, останавливается напротив и вкладывает телефон мне в руку. Он все еще возбужден. На штанах осталось небольшое влажное пятно, его губы… безумно соблазнительные и раскрасневшиеся после минета. Но Гейб продолжает, игнорируя то, каким откровенным желанием от него прет: — Тео. Будешь звонить? — Потом. — Я бросаю телефон на стол и тяну Гейба ближе за резинку домашних штанов, заставляя сделать шаг навстречу. Прижимаюсь ртом к контуру большого твердого члена поверх ткани, нежно сжимая ствол губами. Ох, черт. Я отсосу тебе так, что ты кончишь дважды. Гейб слабо вздрагивает, протяжно выдыхает, вскользь касаясь моих волос, и нехотя отстраняется. Отвечает на мой вопросительный взгляд снизу вверх полным сожаления: — Не сейчас, детка. — Почему? — спрашиваю, опускаясь с небес на землю. Я знаю, что он хочет. Гейб этого не скрывает. Так в чем же дело? — Не думаю, — говорит он тихо, — что сейчас… готов. — Готов… дать мне заняться этим? — уточняю, холодея. Он издевается? На контрасте с тем, какой эйфорией меня захлестнуло не дольше минуты назад, это новое чувство сбивает меня с покоренных высот, оглушительно резко опрокидывая в реальность. — Да. — Гейб облизывает губы и отворачивается. Трет пальцами межбровье, прикрывая глаза, и спрашивает, стремительно и глупо сворачивая с темы: — Пожарить тебе бекон к омлету? — Я знаю, — напоминаю с нажимом, неверящим взглядом провожая его к раковине, где он, взяв чистую пепельницу, шарит рукой по навесной полке в поисках сигарет, — что ты уехал не по своей воле. Я не виню тебя… ну, может, было такое, но это неважно. Я тоже скучал, вообще-то, если ты еще не понял, к чему все ведет. — Его плечи напрягаются. Прокрутив найденную пачку между пальцев, Гейб не оборачивается, предпочитая слушать растрепанным затылком. У меня едва находятся слова от возмущения и растерянности. — Как ты можешь… так себя ненавидеть? — Не знаю, — говорит Гейб убито после паузы. — И что это было? — спрашиваю рычаще, не выдерживая, с намеком на то, что произошло на гребаном столе. — Акт благотворительности? Жертва? — Нет! — Гейб содрогается, оборачиваясь, и жжет по мне таким взглядом, что мне становится ужасно стыдно за сорвавшиеся с языка слова, но… мне больно оттого, как он калечит себя этими запретами. Будто кому-то из нас обоих действительно станет легче. — Дуг, я хочу тебя. Постоянно, блядь. Это… было не «Извини». И не «Я так раскаиваюсь». Это то, от чего меня не ломает, нахрен, потому что это не только про меня — но и про тебя. Прости… — говорит он, скривившись, — я знаю. Знаю, что этого мало. Но пока… Он беспомощно взмахивает рукой. — Ясно, — говорю таким ледяным тоном, что самому себе охота вмазать по лицу. Гейб хватает пепельницу и пачку сигарет и выходит на балкон, отодвигая и задвигая за собой стеклянную створку. Блядь. Я опустошенно выдыхаю, откинувшись на спинку стула. Сердце ноет, от недавней радости остается только тусклый след. Понимаю. Где-то глубоко внутри понимаю, что… ему нужно время. Что он не может с такой же легкостью отдаться тому, что в нас кипит, забыв про ту боль, которую причинил мне. И плевать, что не по своей воле. Боль была. И Гейб слишком отчетливо это понимает. «Не сейчас» не навсегда. Я… не позволю ему закрыться. Забить на то, что продолжает делать нас счастливыми, несмотря на все пережитое вместе и порознь дерьмо. Но это не мешает мне злиться. Сука. Не мешает абсолютно! Телефон снова надрывается на столе. Теперь это не будильник, а входящий вызов. — Да, — рявкаю в трубку, не глядя на контакт, но надеюсь, что это Карл Беньи, на которого я спущу все — и даже малейшего укола стыда, кажется, не почувствую. — Слушаю. — Эй! Полегче! — возмущенно отвечает мне голос Энджи. Он уточняет с любопытством: — И кто это тебя так разозлил? — Неважно, — я моментально смягчаюсь. Энджи не виноват в том, что я горю ярче Деймова огня, глядя на то, как Гейб докуривает вторую, стоя у ограждения балкона спиной ко мне. — Доброе утро, Эндж. Как ты? — Великолепно! — бессовестно радостным тоном восклицает Энджи. Он обращается к кому-то, отстраняя телефон: — Поставь вот сюда. Да. И это тоже. Оу. И это мне? Спасибо. Вот это сервис… — Энджел, — зову, закатывая глаза, хотя и понимаю, что он этого не увидит. — Да, извини! — Энджи шуршит чем-то на фоне. — Рейвен принес мне хренову гору еды. Я помру от пищевой комы. — Он закидывает что-то в рот и бубнит, не прожевав: — Эфбан сказаф, фто запефятление конфилофь… Но мне небефопафно… — Энджи совершает усилие, проглатывая, — покидать пока «Бухту». Папа в курсе? А остальные? Они меня уже оплакивают? Кто плачет сильнее? Эй! Трубку у Энджи вырывают. Он что-то обиженно бубнит издалека, а в телефоне раздается прохладный голос Элбана: — Есть некоторые несрочные новости, Дуглас Бёрд. Когда вы сможете подъехать? — Мне надо покормить духов, — говорю прежде, чем Гейб открывает створку и выходит с балкона. Наблюдая, как он моет руки и ставит на стол, на котором я… недавно лежал, выстанывая его имя, тарелки с омлетом и чашки с кофе, я продолжаю, с трудом выныривая из свежих воспоминаний: — Через сорок минут? — Отлично. — Элбан бросает трубку. Гейб садится за стол и молча начинает есть. Что же… Я не смог бы скрывать этого намерения и дальше, верно? Потому я встаю, подхожу к холодильнику и достаю из него пакеты с мясом и рыбой. — Кеназ, — произношу, выпуская с изнанки Пакса. И следом, с замиранием сердца замечая, что вилку до рта Гейб так и не доносит: — Амо.