Тёмный принц - Ваниморе

Феанорион всегда возвращался к побережью, на севере, где, прежде чем все земли были изменены, он выбросил Сильмариль из своей окровавленной ладони, наблюдая, как он пылает в пучине вод. Какое-то время он даже не осознавал, что путешествовал, перемещаясь на протяжении многих дней и ночей почти как призрак. Он пришел в себя, когда его лошадь споткнулась, и он рефлекторно ухватился за ее гриву, когда она качнулась. Сам он легко спешивается из седла, чувствуя, как его ноги касаются земли. Он прошел через землю, лежащую на северной стороне Эред Нимраиса, в последние дни ее назовут Анориэном*. Других путей на запад к морю было немного. Он достал камень который попал в копыто лошади, натянул поводья на голову коня, ведя его рядом с собой, и ему почудилось, что он почувствовал голод. Повернувшись к участку леса, он снял седло со спины своего скакуна. Должно быть, он наполнил бурдюк с водой в пути, но не вспомнил о нем и не ел из походной супки сухофруктов и мяса. Словно видя подобные вещи впервые, он заметил, что у него есть лук и рог, и колчан со стрелами. Он провел пальцами по изгибу лука. Эльфы предпочитали тис с его загадочным сочетанием сердцевины и заболони, который был так приятен в руках лучника, но и он ему сослужит хорошую службу. Однажды вздрогнув одним тихим вечером, вспомнив того... звавшим себя «Никто», одевавшего его, как если бы он был телохранителем Маглора, в мягкую черную кожу, облегающую тунику и кольчугу из черной железа. Он закрепил коженный пояс вокруг талии, обул ноги в сапоги, накинул на плечи длинный плащ с капюшоном и собрал волосы. — Прекрасно выглядишь, мы могли бы быть братьями'', — сказал ровный, насмешливый голос. Недолго думая, Маглор прижал лук к внутренней части ступни и икры, согнул его и вставил тетиву в паз. Тетерев которого он услышал, согретый и ничего не сознающий в лучах последнего солнца, был пронзен одним метким выстрелон. Выпотрошив птицу, он принялся готовить ее на разведеном костре. Голод он чувствовал редко, но запах горячего, свеже приготовленого мяса заставил его почувствовать себя голодными. После весьма сытной трапезы он обнаружил, что это дало ему сил и вернуло мир к более ясному видению. Наступили сумерки, запели последние птицы, обняв руками колени и опустив на них голову, он погрузился в раздумия глядя на потрескивуещий костер. «Трус! Проклятый трус! Почему я просто не умер?» Но он знал почему. Слова данной им клятвы были всегда ясны, словно высечены в огне, как и последующие слова, сказанные им старшему брату: ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ — Клятва не говорит о том, что мы не можем ждать своего часа, и возможно, что в Валиноре все будет прощено и забыто, и мы с миром придем к своим собственным''.** Но Маэдрос ответил, что если они поддадутся суду и откажутся от благосклонности Валар, то они всё равно будут связаны Клятвой без возможности исполнения. — *Кто может сказать, к какой ужасной гибели мы придем, если не подчинимся Силам на их собственной земле или задумаем когда-либо снова принести войну в их священное царство?''* — *Если Манвэ и Варда сами отрицают выполнение клятвы, свидетелями которой мы их назвали, разве она не аннулирована?''* — почти в отчаянии спросил Маглор. Маэдрос с искаженным и суровым лицом ответил: *''Но как наши голоса достигнут Илуватара за пределами Кругов Мира? И клянусь Илуватаром, мы поклялись в своем безумии и призвали на себя Вечную Тьму, если не сдержим свое слово. Кто нас освободит?''* **''Если никто не сможет освободить нас, то действительно, Вечная Тьма будет нашим уделом, независимо от того, сдержим ли мы свою клятву или нарушим ее, но меньше зла мы сделаем, нарушив ее.'' ** И он посмотрел на своего брата лицо, такое тяжелое от горя, под облаками медных волос и шепчущее, голос срывающийся от боли; ''Я сделал слишком много зла.'' И все же Маглор всегда поддержал своего брата, чье сердце было разбито смертью Фингона. Он не оставил бы Маэдроса и не бросил бы его в этой последней крайности. И тогда стало ужасно ясно, что они никогда не смогут выполнить Клятву, поскольку сами Сильмарили отреклись от братьев в огне и жгучей боли. Их жизни были слишком пропитаны кровью... ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ О, мой брат...! Воспоминания, никогда не забытые, вырвались из него в огненном возрождении ненависти... ___________________________________________ Они все еще были теми, кем были когда-либо, но теперь оба были больны и утомлены ужасной Клятвой, которая все еще связывала их, бременем гор на их сердцах. Они ненавидели его и себя, поскольку, одетые в темную одежду поверх доспехов, они беспрепятственно шли сквозь ночь в лагерь. ___________________________________________ Война Гнева длилась пятьдесят лет, пока воинства Валар вместе с эльфами и людьми Белерианда сражались с Морготом и его приспешниками. Тех, кто жил в Белерианде и на севере, привели в Линдон через Эред Луин, поскольку вся земля, где они жили, была сотрясена столкнувшимися Силами. Возможно, два живых сына Феанора надеялись вернуть себе Сильмарилли, если Моргот будет побежден, но когда Моргот выпустил на волю своих крылатых драконов под предводительством Анкалагона Черного, вся надежда, казалось, угасла. Именно тогда в небе появилось яркое пламя, и появился сияющий Эарендиль. Вокруг него летали Великие Орлы и множество других птиц, и они сражались, и копье Эарендила поразило Анкалагона, и он был повержен, упав на Тангородрим и разрушив тройные пики. Моргота вытащили из его самых глубоких залов в Ангбанде, бросили ничком и выбросили в Вечную Тьму. Но Маэдрос и Маглор не смогли прийти к Сильмарилям, поскольку Эонвэ, Вестник Валар, забрал их и отдал под охрану ваньяр. Затем всем эльфам был разослан призыв навсегда покинуть Средиземье и жить в Тол Эрессеа до Конца Всего Сущего. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ — Придется пролить еще больше крови,'' — прошептал Маглор, выхватывая меч. Охранники были застигнуты врасплох, и хотя они сражались, у них было мало шансов против этих двоих, столь мотивированных и закаленных войной. Братья с легкостью расправились с ними и ворвались в шатер. Сильмарилли были помещены в хрустальную шкатулку, и все внутреннее пространство палатки сияло их сиянием. Их тянуло к нему, как летних мотыльков к лампе. Маэдрос поднял крышку ларца. — О, отец,'' — прошептал он, — ''дело сделано…! Маглор...!'' — Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, и в их глазах не было ни радости, ни триумфа, только разбитые мечты многих столетий. — ''Мы должны идти.'' Они протянули руки и взяв камни, и они убежали. Но теперь лагерь был разбужен внезапным шумом и суматохой. Маглор поднял свой меч за них двоих, пока лодонь в которой он держал один из камней, жгло неистовой болью. Поскольку у Маэдроса была только одна целая рука то ею он и держала Сильмариль. — Оно горит!'' — прошипел Маглор сквозь зубы, развернувшись, лезвие неизвестного вошло в его плечо и тут же исчезло. — НЕТ!'' — голос Эонвэ эхом разнесся по небесам, словно гром. — Стоять, это приказ! Не причинят им вреда!'' Разъяренные и сбитые с толку эльфийские воины все же повиновались, и единственные два оставшихся сына Феанора убежали во тьму. Мир был сломан и изменен в этих северных регионах; огромные трещины в земле пылали огнем и тлеющим дымом, а за ними Великое Море ревело о новые береговые линии. ______________________________________________ — Прости меня отец! Я не могу эго удержать, свет камня обжигает меня!'' — Маэдрос споткнулся и остановившись рухнул на колени. Вокруг него клубился дым, свет падал на медные волосы, превращая их в алую гриву. Он открыл левую руку. — Столько крови…'' — Лицо его было изможденным, искаженным тоской. — Наши грехи слишком велики.'' — Звонкий голос Маглора прозвучал ровно и приглушенно. — Они отвергают нас. Мы прокляты...'' Кровь из их обоженных лодоней, и капала на землю. — Макалауре… с этим покончено, — Маэдрос смотрел в глаза брата, пока тот прижимал сияющий драгоценный камень к своей груди. И поднявшис он отступил назад к огненой пропасти. — Майтимо!'' — Маглор подскочил к краю пропасти и протянул ему на всречу руку. — ''Нет!'' Его скользкие от крови пальцы соскользнули по доспехам Маэдроса. Он увидел темную фигуру своего брата, вырисовываемую в красном свете, с волосами, развевающимися вверх... и почувствовал последние мысли его разума, который перенес слишком многое. Это была последняя помощь, которую он мог оказать, последнее, чем он мог поделиться, эта последняя боль... — Отец!'' — Его голос дрожал в предсмертной агонии. — ''Маглор...'' — а затем, наконец; ''Фин..!'' — Его одежда загорелась, доспехи засияли красным, волосы вспыхнули. Слишком больно... А затем, в последнем яростном порыве, вырвавшем крик агонии из его легких, оно исчезло... О, брат мой... Жжение становилось сильнее, глубже, внутри него… возможно, оно могло бы уничтожить и боль в его сердце. Маглор даже не заметил, как побежал. Он обезумел от ужаса. Сердце его колотилось в ушах, когда он бежал неизвестно куда. Его волосы развевались назад от внезапного порыва холодного воздуха. Пахло соленой водой и ночью. Все ушли. Всех для них и для него не было ничего, кроме вечной тюрьмы за его проступки, навеки разлуки с теми, кого он любил... Он разжал руку. Оно было липким от крови. — Отец! — Его голос барда перекрыл гневное биение океана. «Маэдрос! Братья мои! Я подвел тебя, я подвел всех нас... Прости меня!» И он бросил камень в пучину морских вод. Сильмариль вылетел из его окровавленной руки далеко-далеко, сияя звездой невиданной красоты; падал, пока не встретился с бурлящими волнами и море на мгновение засияло блеском. А затем, когда драгоценный камень медленно погрузился в глубокие воды, его свет на всегда погас в глубине... ____________________________________________ Все, что осталось тогда, это Вечная Тьма. Маэдрос принял это, стремясь положить конец своей боли и страданиям в огне земли. Все они ушли, кроме Маглора, и больше всего он боялся, что кто-нибудь больше никогда их не увидит, не обнимет их, своих братьев, своего отца, чтобы ничего не осталось. Ах, да, временами такое забвение казалось сутью мира, но не на все времена, чтобы никогда даже не вспоминать о любви, красоте и дружбе. Именно это приковало его к телу в Средиземье, в конечном счете, это была любовь к тем, кто, возможно, навсегда потерян. Жизнь была единственным способом, которым он мог их удержать. Глядя, как пламя пожирает тьму, он знал, что на самом деле его голос не может достичь Единого, за пределами мира, и что он заслужил все, что обрушилось на него. Гортаур опустошил его воспоминания, чтобы неоспоримо показать ему, что у него ничего нет, он был никем. Даже любовь не смогла пережить это зло. И все же это произошло. Он любил с оставленной яростью своей родословной, и это поддерживало его в немыслимых мучениях - до конца... когда что-то внутри него наконец сломалось и его разрушенная феа начала выскальзывать из его измученной плоти. До тех пор никто не приходил, очищал его, давал ему вино, разговаривал с ним, соблазнял его, бросал горящую смолу на угли его духа, вновь разжигал огонь, который был для него родным. Он думал, что не может ненавидеть никого больше, чем Гортаура или Моргота до него, но «Никто» не был какой-то ужасной Силой, он был чем-то более непостежимым и из за этого в каком-то смысле более ужасным. И он точно знал, что делает. «Мне нужно, чтобы ты ненавидел, иначе ты умрешь...» «Почему он должен знать удовольствие от спасения последнего из рода Феанора в Средиземье? Кто он такой, раб Моргота Бауглира, чтобы осмелиться так поступить?» В этих словах шипела дикая ненависть, и Маглор с мелькающей ясностью наконец понял, что этот незнакомец ненавидит Саурона даже больше, чем он сам. Он даже дал ему арфу, чтобы он мог заниматься музыкой, бальзамом для его израненной души, вернул ему все - и волю к жизни. Так он и будет жить, вновь привлеченный к морским берегам, и он был в лесах Эред Луин, когда земля сотрясалась, небо и земля взрывались, а деревья гнулись от сильного ветра, как тростники, перед бурей, которая бросала соленые брызги на землю. Гдето в дали неистово бушевал могучий океан. Он чувствовал вкус соленой морской воды на своих губах. Возможно, он был недалеко от побережья, но птицы и звери Линдона в последние дни были встревожены. Маглор видел даже змей, ускользающих вглубь земель, а также гадюк, которые нежились среди морских водорослей на вершинах скал. Крики чаек и других птиц были наполнены предупреждением, и он встревожился. Он уже не был так подавлен, но долгое время, будучи изолированным, он не знал, что произошло. Вернувшись к берегу, он увидел вдалеке большие корабли с порванными парусами, приближающиеся к земле, и понял, что произошло какое-то огромное бедствие, но ничего не знал, пока несколько лет спустя к нему не подошла одинокая женщина Лайкенди. Ее народ, Зеленые Эльфы, когда-то жил в Оссирианде, Стране Семи Рек в Белерианде, и нолдор, пришедшие в эти регионы, услышали их пение и назвали страну за ней Линдон, Земля Песни. После катастрофической войны, которая завершила Первую Эпоху, Лайкенди остались в Линдоне. Они всегда были скрытным народом, жили поодиночке или небольшими группами, гуляя по лесам у подножия Голубых гор. У них не было лордов со времени смерти их лорда Денетора на Амон Эреб, давным-давно под звездами. Время от времени их можно было увидеть в Митлонде, но обычно это происходило тогда, когда они собирались сесть на корабль и отплыть из Средиземья. В противном случае мало кто их видел. Они были мастерами скрытности, двигались бесшумно, владели луками и владели всеми приемами птиц и зверей. Лишь немногие когда-либо участвовали в войнах, раздиравших Средиземье, но некоторые из их родственников помогли сыновьям Феанора бежать из руин Дагора Нирнаэт Арноэдиада. Ранней весной женщина последовала за стаей гусей, направлявшихся на север и проводивших лето в северных пустошах. В ней не было никакой цели, кроме радости бежать, ощущая запах согревающего воздуха вокруг. И именно тогда она впервые почувствовала запах морской соли и услышала крики чаек, ее охватила смешанная тоска и беспокойство, и она повернулась лицом на запад. Она все еще бежала, когда наступил красный закат, и, наблюдая, как он окрашивает небо, она услышала вдалеке музыку. На арфе играли безупречно, проникновенно. Печаль в каждой ноте вызывала слезы на глазах. Ее народ любил музыку, но она превосходила все, что она когда-либо слышала, и она следовала за ней, как будто во сне, пока не подошла к роще согнутых ветром деревьев. Среди них перед крохотным костром сидел тот, кто играл на арфе. Она думала, что вообще не шумит, но он поднял голову. Кровь текла по венам. Лицо было завораживающе красивым, чисто-белым, словно вылепленным из снега. Пока он сидел, вокруг него раскинулась растрепанная грива черных волос, арфа была наклонена к нему. Узнав о ней, он поднялся, гибкий, как кошка, возвышаясь над ней, и она узнала в нем Высшего эльфа, одного из Эльдар, чьи глаза видели Свет Деревьев Валинора. Он никогда не говорил. Она не знала, кем он мог быть. Какая-то трагедия охватила его, чувство боли и горького горя. С этого первого взгляда она одновременно боялась его и боготворила его. Его одежда была изношенной, поэтому она купила ему одежду Лайкенди, зеленую и серую. Она расчесала его блестящие черные волосы и заплела их, она принесла ему вино и еду, и он отплатил ей своей арфой, но не произнес ни одного слова. Ей было достаточно просто смотреть на него и слушать его несравненную музыку. Он никогда не оставался надолго на одном месте, но она находила его по этой музыке, всегда на берегу, с развевающимися на ветру волосами, под дождем или солнцем, в снегу и тумане. Он никогда не говорил ни слова, но она рассказала ему, что все ее люди знают о том, что происходит в этих землях. Он узнал об падении Нуменора, и задался вопросом, погиб ли Саурон вместе с этим «никем», освободившим его. Но он в это не поверил. Он знал бы. Он бы почувствовал это. Пытки Темного Лорда запечатлелись в его фэа, но этот раб проник еще глубже, и эти воспоминания не могли стереться даже после смерти. Он не чувствовал ни облегчения, ни прекращения душевных мук. Он давно усвоил, что невозможно уйти от самого себя. В последующие годы, когда был основан Арнор и процветал Линдон, он всегда оставался вблизи берегов или терялся в лесах. И однажды звездной ночью, когда Эарендил сиял на западе, он нашел голос, потерянный в Барад-Дуре, и поднял голову, открывая горло. Неиспользованный так долго, он сначала был хриплым, но затем обрел древнюю силу и красоту. Он пел только в безлюдных местах, где, как он был уверен, никто не услышит, однако его пение и его мечты проникали в душу того, кто носил его кровь, о существовании которого он даже не подозревал. Маглор каким-то образом привязывал к себе своего сына. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ *Взято из «Сильмариллиона».