Посадил орхидею, но полыни я не сажал.
Родилась орхидея, рядом с ней родилась полынь.
Неокрепшие корни так сплелись, что вместе растут.
Вот и стебли, и листья появились уже на свет.
И душистые стебли, и пахучей травы листы
С каждым днем, с каждой ночью набираются больше сил.
Мне бы выполоть зелье, — орхидею боюсь задеть.
Мне б полить орхидею, — напоить я боюсь полынь.
Так мою орхидею не могу я полить водой.
Так траву эту злую не могу я выдернуть вон.
Я в раздумье: мне трудно одному решенье найти.
Ты не знаешь ли, друг мой, как в несчастье моем мне быть?
© Бо Цзюйи, "Спрашиваю у друга"
***
У А-Ина глаза Вэй Чанцзэ – хищный лукавый разрез, тень пушистых ресниц на по-детски пухлой щеке. А вот губы он унаследовал от Цансэ – такие же чуть приподнятые уголки, тот же насыщенный цвет. Теперь, свернувшись в дрожащий в забытьи клубок на постели, он так сильно напоминал отца, что Цзян Фэнмянь не мог не вспоминать маленького слугу, дежурившего у его покоев ещё до того, как Фэнмянь убедил отца принять его в орден на обучение. Худые острые плечи, торчащие позвонки в прорехах мокрого чжунъи. Упрямо сжавший полы одежды А-Чэна кулачок. После того, как мальчиков принесли в павильон целителей, они, наконец, замолкли, тесно приникнув друг к другу, и обрушившуюся разом напряжённую тишину не осмеливалась потревожить даже его госпожа, грозовой тенью замершая у постели сына. Пламя свечей мирно потрескивало в лотосовых светильниках, но в ушах Цзян Фэнмяня всё ещё стоял полный немыслимого страдания детский крик. В этом крике было горе ребёнка, покинутого родными и брошенного на произвол судьбы, и обида нежеланного дитя, и боль человека, раздираемого на части заживо. Слышать, как кричит А-Ин, ещё не знавший, что остался сиротой, было невыносимо. Слышать, как ему вторит А-Чэн… – Не понимаю, – растерянно пробормотал почтенный целитель Цзян Вэйфэн, прижав пальцы к запястью наследника, чтобы прощупать пульс. – Я совершенно точно чувствую пульсацию золотого ядра, но маленькому господину Цзян всего пять, и немыслимо, чтобы… – Я тоже чувствую, – Лю-аи, широко распахнув глаза, прижала пальцы к нижнему даньтяню А-Ина. Нахмурившись, проделала то же с А-Чэном. – Это золотое ядро, меньше семени лотоса, но и такое дети формируют не раньше, чем в десять лет. И ещё оно… оно у них… – Одно на двоих, – севшим голосом произнёс Цзян Вэйфэн. Юй Цзыюань с шумом втянула в себя воздух. Лицо целителя с мягкими, приятными, но невыразительными фамильными чертами осунулось, блеклые глаза прищурились, собирая кожу в уголках сетью морщинок, и за обликом чванливого молодого человека неожиданно ярко проступила старость. Цзян-лаоши уже разменял седьмой десяток лет на службе бессменным целителем правящей семьи Юньмэна и, бывало, проводил бессонные ночи у постели А-Ли, тяжело переносившей гибельно влажные тёплые зимы, но настолько задумчивым Цзян Фэнмянь видел его впервые. Сухие руки почтенного целителя будто двигались сами по себе, проверяя течение ци; тонкие губы беззвучно шевелились. – Их духовные меридианы сплелись, будто корни орхидеи и полыни, – наконец, произнёс он, тяжело отмеряя каждое слово. – Без золотого ядра дети не смогли бы выжечь яд кумо в своей крови, но собственных духовных сил каждого из них было ещё слишком мало для формирования ядер. Поэтому они направили крохи энергии друг к другу, и каким-то образом им действительно удалось совершить невозможное. Этот старик боится, что в ином случае ничем не смог бы помочь: яд настолько древней кумо уже необратимо повредил бы их внутренние органы. Теперь же даже противоядие будет излишне; всё, в чём нуждаются маленькие господа сейчас, – это тепло, сухая постель и спокойный сон. Они потратили слишком много сил и насквозь промокли, нельзя позволить им заболеть. – А-цзе, – вдруг послышался слабый, ломкий голос. Его госпожа дёрнулась, скулы её покраснели, будто ей отвесили пощёчину. Цзян Фэнмянь и сам почувствовал то же самое, когда выступившая из угла покоев А-Ли, такая маленькая и бледная в неровном свете пламени свечей, с готовностью склонилась к младшему брату, ласково провела ладонью по его покрытому испариной лбу. – А-цзе, холодно… – Эта цзецзе здесь, мой хороший. Потерпи немного, сейчас станет теплее. Что за родители были они с госпожой, если в беспамятстве сын, больной и беспомощный, как котёнок, звал не их, а сестру? Когда А-Ли принялась со всей осторожностью стягивать с А-Чэна насквозь мокрые после ледяной речной воды одежды, тот болезненно скривился и захныкал, не приходя в сознание, потянулся слабой ручкой к смуглой ладони тревожно напрягшегося А-Ина. Наткнувшись на запястье раздевавшей второго ребёнка Лю-аи, недовольно шлёпнул по нему, надув губы, и цепко обхватил пальцы А-Ина, тут же сжавшиеся в ответ. А-Ин подался к нему, как к солнцу лотос, с детской непосредственностью закинул ногу на бедро, прижался щекой к виску, будто в поисках тепла. Для этого ему пришлось повернуться на бок, вывернувшись из мокрого серого чжунъи, и на обнажившейся коже заалели неровные кровавые мазки, складывающиеся в размытые знаки. Ахнув, А-Ли осторожно вытянула сиреневые одежды А-Чэна из-под их сцепленных рук, приподняла локоть брата, открывая точно такие же кровавые разводы у него на рёбрах. Нахмурившись, Цзян-лаоши подхватил со стола кисть и бумагу, принявшись перечерчивать детскую мазню с таким тщанием, словно неточно выписанный штрих мог стоить кому-то жизни. Не кому-то, а его сыну, запоздало осознал Цзян Фэнмянь. Мысли пробивались медленно, словно сквозь толщу воды, виски́ будто сдавило железным обручем. Это сплетение иероглифов, так похожее вольным стилем на то, что сотворила перед смертью Вэй Цансэ, должно быть, сумело сконцентрировать крохи детских сил настолько, что из них зародилось золотое ядро – одно на двоих. Если Вэй Ин уже в шесть лет оказался способен на нечто подобное… этот ребёнок мог оказаться драгоценной жемчужиной в шкатулке талантов ордена Юньмэн Цзян. Лучше было думать о нём, чем о том, куда слуги унесли тело Вэй Чанцзэ. – Этот старик боится, что никогда прежде не слышал о подобной технике и не видел таких печатей, – Цзян-лаоши сокрушённо покачал головой, вглядываясь в чернильные росчерки на бумаге и сравнивая их с кровавой мазнёй на рёбрах и животах детей. – Знаки частично смыло водой, к тому же, чертил их ребёнок, едва выучившийся писать. Почерк его… словом, этот старик не осмелился бы даже попытаться воссоздать печать. Столь безрассудные, беспримерно рискованные манипуляции с золотым ядром могла бы проводить разве что Баошань-сэньжэнь, одевающая плотью белые кости. – Баошань-саньжэнь приходится Вэй Ину шицзу. Он мог перенять что-то от матери, – конечно, едва ли Цансэ действительно учила сына техникам своей легендарной наставницы, но Цзян Фэнмянь хорошо знал её манеру рассказывать истории: он сам намертво запомнил места произрастания кое-каких лекарственных трав и время их сбора лишь благодаря уморительным байкам насмешницы Сэ-мэй. Воспоминания о том, как они с Чанцзэ захлёбывались от смеха, спрятавшись с ней от ливня в узком гроте, ударили под дых. Против воли дрогнул голос под потемневшим взглядом жены. – Как это отразится на их совершенствовании? Цзян-лаоши удручённо потёр подбородок, задумчиво глядя на мальчишек, расслабленно пригревшихся под наброшенным на них А-Ли одеялом: – Этот старик не в силах дать ответ на вопрос главы Цзян. Мы тщательно исследуем имеющиеся в библиотеке ордена записи и трактаты, но этот старик уверен, что в истории прежде не было зафиксировано ни одного подобного случая. Насколько я разумею, двое, разделившие ядро, должны быть родственными душами, судьбы которых связаны на сотни перерождений, иначе их ци просто не сумела бы слиться. Это дар богов, что… – Дар?! Голос его госпожи, прежде хранившей гробовое молчание, резанул слух, как фальшивая нота в мелодии. Её прекрасные глаза потемнели от ярости, лицо побелело, как нефрит, влажные волосы чёрными змеями скользили по гордой шее, плечам и спине, оставляя мокрые пятна на пурпурной ткани ханьфу. Цзян Фэнмянь потянулся к ней, как в паучьем гроте, но она резко оттолкнула его ладонь, не удостоив даже взглядом: – Наследник Великого ордена не способен и на чжан отойти от сына слуги, не испытывая боли! Одно на двоих ядро связывает их и в жизни, и в совершенствовании, и это называется даром?! А если один умрёт, что станет со вторым? Цзян-лаоши отшатнулся, побледнев не меньше неё, бросил встревоженный взгляд на забывшихся сном детей: – Этот ничтожный старик умоляет госпожу Юй о милости! Один не может жить без другого. В лучшем случае… в самом лучшем случае второй станет обычным человеком без золотого ядра. Но боль и шок, который он переживёт, потеряв половину себя… госпожа Юй, этот ничтожный старик не может знать, способен ли кто-либо вынести такое. Расстояние, на которое маленькие господа смогут отходить друг от друга, увеличится, когда они придут в себя, и будет расти со временем, но дети всё равно останутся неразлучны. Золотое ядро должно оставаться цельным. Как только молодые господа восстановят силы, им будет необходимо приступить к обучению совместным медитациям. Этот старик приносит извинения госпоже Юй за то, что не может дать другой совет. Цзян Фэнмянь устало прикрыл глаза, предчувствуя, что сейчас грянет гром. Совместные медитации были неотъемлемой частью парного совершенствования, его первоочередным этапом. Он сам знал несколько случаев, когда на тропу самосовершенствования вместе ступали близкие друзья, побратимы, родственники или учителя с учениками, и всё же духовное единение считалось процессом столь интимным, что большинство заклинателей могли допустить его только с женой. Неудивительно, что Цзян-лаоши говорил о родственных душах. А его госпожа всегда так рьяно заботилась о репутации… – А-Ли благодарит Цзян-лаоши за доброе наставление, – прозвучал вдруг нежный голос. Цзян Фэнмянь почти привычно поймал себя на том, что с затаённым удивлением смотрит на свою девятилетнюю дочь, склонившуюся перед целителем в почтительном поклоне. Никто не смог бы упрекнуть А-Ли за слова, сказанные прежде матери: такой кротостью веяло от всей её тонкой невзрачной фигурки. Лишь встретившись с её ласковым, но твёрдым взором, кто-то смог бы понять, как много она взяла от отца. В той же учтивой манере Цзян Фэнмянь вёл переговоры с главами Великих орденов на советах кланов в Безночном городе, никогда не возражая открыто, но непреклонно отстаивая интересы Юньмэн Цзян. Если бы только А-Чэн, как сестра, унаследовал ту же невозмутимость и пластичность! Ветры валят большой дуб, но бамбук, склоняясь до земли, выпрямляется после грозы. Однако уже сейчас, в пять лет, мальчик был копией гневливой и неуживчивой матери. Впрочем… когда кое-кто из глав кланов решал, что Великий орден Юньмэн Цзян слишком мягок и уступчив, сардонической усмешки на губах его госпожи бывало достаточно, чтобы исправить это впечатление. – Позволено ли А-Ли позаботиться о младших? – с мягкой улыбкой продолжила дочь. – Цзян-лаоши сказал, что им нужен спокойный сон, я пригляжу за тем, чтобы их не беспокоили. – Каждые четыре кэ нужно будет давать им укрепляющий отвар, я велю слугам принести его, – поспешно кивнул Цзян-лаоши, на лице которого промелькнуло плохо скрытое облегчение от возможности выставить господ вон из павильона целителей. – Этот старик благодарен Цзян-гунян. Юй Цзыюань фыркнула, но её разрушительная ярость уже утихла: только напряжённые плечи и решительно поджатые губы выдавали тревогу. Она неловко коснулась ещё не высохших волос сына, будто не зная, как приласкать его, раздражённо одёрнула на нём одеяло. Из-за этого спина А-Ина оказалась открыта, и он тут же завозился, ёжась от сквозняка, всхлипнул едва слышно: – Мамочка, холодно… Горло Цзян Фэнмяня словно перетянули удавкой: как бы ни хотел, он не сумел бы произнести ни слова. Лицо его госпожи мучительно дрогнуло, будто от боли, сжавшиеся на одеяле пальцы побелели. Не отрывая от А-Ина свинцового взгляда, она поправила его, укрывая обоих детей. Помедлив, дёрнула алую ленту на запястье, ожесточённо распутывая узел, и уложила её на подушку у головы мальчика. Окинула замерших целителей мрачным взглядом. – Никто не должен узнать о том, что дети сформировали золотое ядро, и о том, как они это сделали. Если пойдут слухи, – тонкие пальцы в смертоносной ласке коснулись ободка Цзыдяня: – я собственными руками сдеру с вас шкуры. Уходя, она так и не удостоила его взглядом. Пристань Лотоса была восхитительна в ночи, в свете фонарей и тихом плеске вод озера. Сэ-мэй говорила, что места прекраснее на свете не сыскать, а они с Вэй Чанцзэ верили ей, не могли не верить: она часто насмешничала, но почти никогда не лгала им. О, как она смеялась, воруя вместе с ними отцветшие лотосы с прудов! Как хохотала, пережидая ливень под сводами грота. Цансэ вся была словно соткана из смеха, из игривых взглядов и парадоксов, из свежих, как капель, напевов флейты и песен рыбаков, что нравились ей ничуть не меньше высокой поэзии. Цзян Фэнмянь закрыл лицо ладонями, с силой растёр, будто пытаясь смыть проклятые воспоминания, терзавшие его память. А как они хохотали, как задыхались от смеха, когда она попробовала поймать гуля голыми руками, как это делали в Юньмэне! Цансэ вся перемазалась в тине и едва не утопла, а когда её отбили у призрака и вытащили на берег, ещё долго отплёвывалась и ругалась, проклиная все юньмэнские озёра, вместе взятые, пока Чанцзэ не забеспокоился всерьёз. Он смотрел на неё, взволнованно нахмурив брови, его ладони мягко сжимали узкие дрожащие плечи, и, если бы Цзян Фэнмянь не был таким слепцом, он бы всё тогда понял: так непривычно замерла Цансэ под встревоженным взглядом его молчаливого шиди. Шиди, хватавшегося за него сегодня и умолявшего его простить, как будто он был перед ним виновен. Цзян Фэнмянь прикусил костяшки пальцев, нещадно давя в себе крик. Глаза жгло, он смотрел на фонари над рекой так долго, что резкие краски ночи размылись, обернувшись слезами. Будь сейчас лето, он бы бросился в объятия лотосов, укрылся бы под сенью изумрудно-зелёных листьев, и они бы приняли его, спрятали бы его боль от адептов и слуг, утопили бы её в мутных водах. Но на исходе осени лотосы давно отцвели, и он мог только стоять на веранде и смотреть, как на Пристань наконец-то обрушивается дождь, как прячутся припозднившиеся слуги, а ученики, расслабившись после того, как наследник ордена был найден, прячутся в своих спальнях, заслужившие долгожданный отдых. И никому из них не было дела до двух саньжэнь, погибших этой ночью. Никому, кроме него. – Глава Цзян, – Лю Цао, вышедший из павильона целителей, неловко замер, наткнувшись на него. На его горло была наложена тугая повязка. Едва взглянув на него, Цзян Фэнмянь вдруг с ледяным ужасом понял, что совсем забыл про тела: – Лю Цао, возьми пару адептов себе в помощь. Заберите тело Цансэ-саньжэнь. Она заслуживает достойного погребения. Лю Цао взглянул с плохо скрытым удивлением, неловко поклонился: – Этот ученик просит прощения у главы Цзян. Юй-шиму давно уже приказала позаботиться о теле саньжэнь. Главе Цзян не стоит беспокоиться. Цзян Фэнмянь едва нашёл в себе силы на то, чтобы кивнуть, отсылая неловко переминавшегося с ноги на ногу юношу прочь. Его госпожа… На ночной охоте она была напряжена, будто туго натянутая струна; казалось, тронь её – и ударит током, опалит, оставив после себя лишь обугленную плоть. Неужели в тот миг, что он был оглушён смертью Сэ-мэй, она велела позаботиться о её погребении? Он знал её больше десяти лет. Они жили вместе, делили быт и постель, она родила ему двух детей, но оставалась незнакомкой, следующий шаг которой было так трудно предугадать. Цзян Фэнмянь без раздумий бы доверил Юй Цзыюань Пристань Лотоса, доверил бы свою жизнь. Всё, что есть у него, принадлежало и ей тоже. Но её сердце стерегли коршуны её родного Мэйшаня. Каждый раз, пытаясь коснуться его, Цзян Фэнмянь в кровь ранил пальцы, и не было слов, которые Юй Цзыюань не приняла бы в штыки, не было жеста, который она не поняла бы превратно. И всё же глупый старик продолжал двигать горы. Пусть хотя бы на камень, на цунь… Он нуждался в том, чтобы верить: однажды смертоносный Цзыдянь позволит дотронуться до него и не обожжёт молниями кожу. Ноги сами привели его к той беседке, где вечером играли в прятки дети. Скрытая в тени плакучих ив, она находилась достаточно далеко от павильонов, чтобы никто невзначай не потревожил заклинателя, искавшего уединения под её крышей. Цзян Фэнмянь почти вышел под свет фонаря, чем неизбежно бы выдал себя, когда заметил тонкий тёмный силуэт. В игравших на воде озера бликах сверкала изящная золотая тиара. Его госпожа, замерев, слепо смотрела на Пристань Лотоса за его спиной, ограждённая от всего мира стеной дождя. Её бледные до синевы пальцы мучительно сжимали перила. Дыхание перехватило. Безмолвная привязанность, горькая любовь, болезненная страсть – всё, чем была для него Юй Цзыюань – сплелись в клубок ядовитых трав, оплели сердце тугой лозой. Ему бы вырвать отраву с корнем, но что останется тогда? Как смотреть на неё и не замирать, не любоваться, чувствуя себя последним дураком, не способным связать в её присутствии двух слов? Как слушать крики и ругань и не помнить, что её голос может быть совсем другим, если только… Резкий смех разорвал пелену дождя. Юй Цзыюань зажимала рот обеими руками, но неприятный визгливый смех не замолкал, и тогда она запрокинула голову, давая себе волю, захохотала безудержно и горько, впиваясь тонкими пальцами в собранные под тиарой волосы. Цзян Фэнмянь окаменел, приникнув спиной к стволу ивы. Пальцы бессильно сжались в кулак. Стоять вот так, боясь выдать себя, было невыносимо, но выйти к ней означало ранить её гордость. Его госпожа не выносила тех, кто видел её слабость, и Цзян Фэнмянь всё же знал её достаточно долго, чтобы понимать: заметь она его сейчас, больше никогда не подпустит к себе близко, не позволит себе дать слабину там, где он мог её увидеть. Ещё один засов между ними. Ещё одна пропасть. Самой первой стала Цансэ, но её… Он прислонился затылком к коре ивы, зажмурил глаза, закрыл уши, чтобы не слышать захлёбывающийся смех его госпожи, дать ей хотя бы такое уединение, оставаясь всё же подле неё. В обрушившейся со всех сторон темноте хохот Юй Цзыюань превращался в лукавый смешок Сэ-мэй, растворялся молчаливой улыбкой шиди и исчезал в холодной ночи. Не осталось ничего, кроме дождя. Он не смог бы сказать, сколько времени прошло, когда он опустил руки и услышал лишь стук капель по крыше беседки. Должно быть, не меньше кэ. Юй Цзыюань сидела на подушках, устремив взор на озеро. Её волосы растрепались под тиарой, но изящный профиль казался неприступным и гордым. Тот заливистый ведьминский хохот будто и не мог принадлежать ей, высокомерной благородной госпоже Великого ордена, Цзян, упрямо носившей фамилию Юй. Намеренно хрустнув сухой веткой, Цзян Фэнмянь вышел из тени ив. Юй Цзыюань не повернула к нему головы, даже когда он опустился рядом, но губы её на мгновение искривились в измученной горькой усмешке. – Как Иньчжу? – неловко спросил он. К двум своим служанкам, опасным, как кинжал в ночи, обученным убивать вовсе не чудовищ, его госпожа была привязана больше, чем к старшим сёстрам. Сквозь безразличие в её почерневших глазах мелькнула тень удивления. – Уязвлена, – бесцветно фыркнула она. Дёрнула плечом. – Подобное больше не повторится. Как обычно, он не знал, что на это ответить. – Мальчики скоро поправятся. Им повезло. – Повезло!.. – Юй Цзыюань резко обернулась, взглянула в упор. В её бешеных глазах плясали фиолетовые молнии, но голос – глухой, потухший, полный усталой, застарелой горечи – был страшнее. Каждое слово она цедила медленно, будто яд. – А ты, должно быть, рад, Цзян Фэнмянь! Мальчишка Цансэ будет жить в Пристани Лотоса подле моего сына. Слуга, который никогда не закроет собой господина. Которого придётся беречь не меньше, чем наследника ордена… – Вэй Ин не должен быть здесь слугой, – произнёс он очевидное. Слугу может наказать любой, его можно отослать, ранить, даже убить, не опасаясь возмездия, и это станет приговором для их сына. Юй Цзыюань была достаточно умна, чтобы думать о последствиях. – Его отец был моим шиди. Мы примем его в семью: так он сможет жить и совершенствоваться вместе с А-Чэном. Он талантлив, и под защитой клана ничто не помешает ему… Пылающий взгляд Юй Цзыюань мог бы прожечь в нём дыру. С каждым словом он будто разгорался сильнее, пока не полыхнул чёрным пламенем: – Ты хоть понимаешь, какие пойдут слухи?! – горько прошипела она, и тьму обожгли фиолетовые искры Цзыдяня. – Каждая тварь в Цзянху знает о том, как близки вы были с Цансэ-саньжэнь! Да кто поверит в то, что ты не привёл в дом собственного ублюдка?! Он талантлив, о, да! Не хочешь ли заодно и наследником ордена его сделать?! – Юй Цзыюань! – Цзян Фэнмянь! Думаешь, повысишь голос и закроешь мне рот? Нет, конечно, нет: так он лишь сделал хуже. Цзян Фэнмянь ненавидел ссориться с ней: каждое его слово лишь подбрасывало хворост в костёр её обиды, и пока он пылал, не было никакого способа до неё докричаться, убедить в том, что он, как и она, думает лишь о благе их единственного сына. Если бы не Вэй Ин, их А-Чэн сейчас был бы мёртв: стоило об этом подумать, всё тело сотрясла дрожь. Цзян Фэнмянь с трудом сдержал порыв, чтобы броситься в павильон целителей – дотронуться, убедиться, что его мальчику больше ничего не грозит… что он не найдёт на простынях его иссушенный, выпитый труп. – Вэй Ин и А-Чэн будут расти вместе, – произнёс он, пожалуй, резче, чем следовало: отвратительная картина всё ещё стояла перед глазами. Смежив веки, устало потёр ноющий висок. – Но у Пристани Лотоса уже есть наследник, и его родила ты. Пальцы нащупали в рукаве остриё лотосовой шпильки с водным нефритом. Цзян Фэнмянь изготовил её сам ещё в начале осени, но всё не решался подарить, дожидаясь подходящего момента – в отношениях с этой женщиной он выверял каждый шаг с осторожностью полководца перед битвой. Знай врага своего, ведь так? Но его госпожа не была врагом. Может быть, стоило просто вручить ей украшение? Айхэ. – Какая отрада, – сардонически усмехнулась Юй Цзыюань. Поднялась, оправляя подол ханьфу, гордо приподняла подбородок. – Мой господин, должно быть, устал. Я велела перенести свои вещи в павильон глициний. Эта недостойная более не потревожит ваш покой. В конце концов, у Пристани Лотоса уже есть наследник. – Госпожа! Цзян Фэнмянь и не заметил, как вскочил на ноги. Ветер швырнул тёмные волосы Юй Цзыюань ему в лицо, она шагнула под дождь стремительно, не обернувшись на крик, не позволив удержать себя – невыносимо гордая, прекрасная до рези в глазах, безразличная к тому, как насквозь промок пурпурный шёлк её роскошного ханьфу. Как хорошо она умела это: разбивать котелки и топить лодки. Шпилька, спрятанная в рукаве, в кровь изранила пальцы. Алые капли падали в воду и растворялись в дожде.