Бескрылые птицы

Николай с надеждой смотрел сквозь стекла, надеясь, что Федор всё же выглянет из окна.Шло несколько минут в молчании, пока спустя несколько громких криков не послышался шорох и скрежет половиц в его комнате. —Уходи. Весьма кратко и ясно, но до боли холодно, безразлично и даже слегка с раздражением.Голос очень вялый, но Федор пытался выдавить из себя хоть хриплый стон, хоть более строгий голос, но когда долго ни ел, ни пил и ни спал, то и надеяться на что-то лучшее в голосе не стоит.Все, что удалось увидеть Николаю в окне, это такие пальцами на подоконнике, столь худые и спустя так мало дней, уже родные. —Коль, уходи! Гоголь не успел даже и подумать, как ответить на первые слова, как уже громко, с едкой яростью кричал Достоевский, сжав ладонь в кулак. Вся ситуация выглядит как-то по-детски глупой, но сам Федор в этот момент занимался самокопанием и пытался подавить всхлипы.Тело дрожит слегка, пока глаза разбегаются, не могут фокусироваться. После того, как он узнал о смерти родной матери и угрозе сестре, то мысли о собственной беспомощности переполнили его до краев, выходя за них.Довольно давно он так не впадал в такое отчаянье, что даже чая не пил и ноги дрожали бессильно, от чего и встать никак. —Федя…ну чего ты так…я посижу тут рядом, хорошо? Не получив ответа Коля просто сел под его окном.Снег в это время уже слегка растаял на дорожках, но в тени под окном был жеский и ледяной, хрустел. —Федя… Федечка…я…немного переживаю за тебя, хах… Он устало улыбнулся, смотря на небо.Все покрыто тучами, не видно ни одной звезды, а ветер хоть и слабый, но гонит эти темные облака в даль. —Мне очень жаль тебя, Федя…но знаешь, хаха… Он смеялся как-то тускло и глупо даже, неуместно и печально.Больно слышать всхлипы и при этом немочь никак поддержать хотя бы. —Я тут…я буду тут всю ночь, если захочешь! Федя-я… Протяжное скуление Коли лишь слегка раздражает Федора, но от усталости он просто промычал что-то себе под нос. —Ммм… давай я к тебе залезу! Достоевский понимал, что этот пришибленный не шутит, поэтому аккуратно встал и открыл окно, выглядывая.Микола аж подскочил, слегка подскользнулся на снегу, повернулся быстро к окну, пятясь назад, чтобы разглядеть Федора. —Федя! Я сейчас! Достоевский нахмурился, упираясь руками на оконную раму, пока спину накрывает тяжелая плотная штора.Ветер слегка разносил на себе тонкие черные локоны волос, а брюнет сам слегка сжался, согнулся и почувствовал дрожь по телу от резкого холода.Как в такую погоду Гоголь вообще не одетый там стоит? Даже жалко стало как-то и Федор, томно вздыхая, смотрел, как к нему по балкам лезет Коля. А блондин то вовсе не сдается, даже когда по мёрзлым камням нога скользит.И вот он руками хватается за подоконник, солидно стоя за окном на несчастной деревяшке. —А я уже тут! Прибыл вовремя! Достоевский смотрит на того с тревогой, вытирая красный нос, схватил быстрее того за шиворот и с грохотом перекинул в помещение.Коля лежит животом в пол, пока Достоевский закрывает окно от сквозняков, пытаясь не наступить на своего гостя.Шторы снова закрыли лунный свет и в комнате остался только теплый приглушенный свет свечи на столе и у иконы Богоматери с тумбочки. —А-ай…! Больно то как…зачем резко так делать, ну? Федор лишь снова вздохнул, пытаясь немного заправить кровать.Видно, что он не вылезал из неё и по самой постели, и по самому Федору—его сильную бледность, синяки под глазами от изнеможения и свисающие волосы были видны даже при слабом освещении.Глаза же были до ужаса темные, как смоль.Они были необычно тусклые, хотя казались ещё более мутные от красноты яблок. —Ты упал бы и помер в этом сугробе. Не сказать, что Достоевский очень хотел видеть кого-то у себя, да и не рассчитывал на это, присутствие Коли с его этой яркой улыбкой даже в самом мраке, казались такими необходимыми.Трудно признать, что кто-то подобный может вызывать у него каплю доверия, даже когда они знакомы не столь давно. —Да ты тут сам не помер ещё? У тебя в распоряжении на неделю был только маленький этот пузатый самовар! Даже еды никакой! Пойдем тебе своруем с столовой булок? Достоевский нахмурился, прожигая осуждающим взглядом Яновского.Понятно, что он беспокоится, хотя тощего юношу это всё равно очень удивляет, но воровать… —Нет, я не голоден. Гоголь с ужасом глядит на него.Как можно так долго и не есть? А как можно вообще так говорить, если так долго не ел?! Он уверенно схватил того за плечи, заставляя на себя смотреть внимательно.Федору вес теплых рук Миколы казался сильным, а хватка тем более—могли остаться небольшие синяки, ибо болезнь не давала о себе забыть не на миг. —Федя… пожалуйста, давай ты поешь завтра. От неожиданно тихого и мягкого голоса Федора взял легкий озноб и губы тонкие сжались, пока глаза уже не прожигали Колю, а растерянно, затуманено пытались смотреть на него без легкого смятения из-за того, насколько тот близко на него давит не только руками, а и на душу давит этим жалостливым взглядом, почти щенячьим, хотя скорее сравним с взглядом мелкого воробушка. Достоевский опустил голову.Он даже не смотрел в пол, а просто казалось на месте засыпал, даже не понимая, что Коле от него нужно. Белобрысый слегка сначала смутился от такой краткой и молчаливой реакции знакомого, но не стал ждать, пока ему ответят, а просто аккуратно подошёл ближе и обнял, положив черную голову, тяжелую от глубоких мыслей к себе на плечо. —Я очень по ним скучаю… А Варя там совсем одна… Снова тихий всхлип, а Коля поглаживает его по спине, смотря на икону с свечой.В отличие от всей комнаты, именно тумбочка с ликами святых была чистой и убранной всегда. Почему же Федор позволил себе распинаться на плече почти незнакомого странного паренька с веснушками и мыслями где-то в облаках? Федор до ужаса хотел не быть один—он устал быть один.Тонкие пальцы сжимают темную накидку на спине Яновского, а тот лишь утешает его и утешает, поглаживая уже по голове. —Феденька…все будет хорошо, поверь мне…мы отсюда сбежим и её найдем, хорошо? Идея звучала безумно, скорее даже как сказка, чтобы просто уже успокоить черноглавого, пока тот навис на Коле, пытаясь поверить хоть в слово. —Мы не сможем…я не могу… Гоголь слегка отстранился от Федора, чтобы снова взглянуть в уже красные глаза, немного напуганные, но скорее потухшие, как мокрые спички. —Сможем.Мы сможем.