В Каркассоне или в Альби
может вспыхнуть костер поутру.
Хочешь — помни, хочешь — люби,
значит, я никогда не умру.
Каркассон был маленьким провинциальным городом, и в нем вовсе не таилось зло — ни в нем, ни в Альби, ни даже в Монсегюре. Жанна не причисляла себя к катарам, но в Каркассоне их было много, и они, как говорили впоследствии, проповедовали «опасную ересь», хотя не поклонялись сатане и не отрицали существование Бога. Тогда Жанне де Леви было безразлично. Она искренне верила в Господа, а кем был Господь, ее мало волновало — она жила по Его заповедям, молилась, ходила в церковь и всегда подавала милостыню нищим, если могла. Она могла; их семья не бедствовала. Отец погиб на одной из войн, но даже без него они с матерью и Александром не остались нищенствовать — у них были деньги, была корова, мать работала златошвейкой. Они не были катарами, а их мама не была ведьмой, но о них ходили дурные слухи. Вдовы вызывали у людей подозрения в ведьмовстве, в особенности вдовы состоятельные, но еще хуже было то, что мадам де Леви имела неосторожность произвести на свет близнецов. Более того, оба ее ребенка пережили младенчество и повзрослели, чего многим не удавалось, но и не это стало главной причиной обвинить их семью в связи с дьяволом. Главной причиной был Александр. Он так и не научился говорить, его глаза косили, и даже в семнадцать лет разумом он был, подобно пятилетнему ребенку. Все время брат ходил хвостиком за Жанной — он не хотел играть с другими детьми, те дети бросали в него камни и кричали, что он «сатанинское отродье». В семнадцать лет Жанна могла быть уже замужем, но не хотела — это значило оставить близнеца, почти что отрубить себе руку или ногу, остаться на всю жизнь лишь с одной половиной души. Она была нужна Александру, а он — нужен ей. Кто из горожан донес на них инквизиции, Жанна так и не узнала. Возможно, кто-то из ее поклонников, которым она отказала — хотя ее иногда называли ведьмой, все признавали, что мадемуазель де Леви привлекательная девушка. Возможно, кузнец, который подбивал клинья к их матери-вдове. Возможно, соседи, которые завидовали их состоянию. Жанне было все равно, кто. Их разбудили посреди ночи, во дворе горели факелы, толпа кричала и ломилась в двери. Александр испугался и хотел заплакать, но Жанна вовремя зажала брату рот ладонью — они спали в одной постели, что было неприлично в их возрасте, но Александр был невиннее младенца и не посмел бы дотронуться до сестры иначе, чем обнять, как обнимают дети. Вскочив с кровати, мать метнулась не к двери, а к погребу, быстро приказала детям: — Уходите! Бегите! Скорее! Александр пытался сопротивляться, но Жанна потащила его за собой — прямо босиком, в ночных рубашках, подальше от дома. Они с матерью понимали, что происходит, и Жанна в любом другом случае осталась бы с ней, но… но брат доверчиво сжимал ее руку, и подвергнуть его той же опасности она не хотела. Хотя их смерть попросту отсрочили. На площади Каркассона вспыхнул костер. Жанна смотрела на пламя, кусая губы до крови и глотая слезы, в тонкой ночной сорочке было холодно, куда они с Александром пойдут — она не знала. К тем самым катарам, к которым их причисляли? Они бы приняли их, они были добрыми, они не гнались за наживой… но и их преследовали, как бешеных собак; совсем недавно их маленький город содрогнулся от напора католиков, следом костры горели в Альби… Жанна рывком отвернулась от костра и решительно зашагала вперед, не зная, куда идет и куда ведет брата — везде их ждал один конец. Мужчина в черном плаще, вышедший к ним из темноты, походил на демона, но Жанне показался ангелом, и то, что он говорил, звучало, как искус из уст дьявола, но походило на истинное благословение. Всего один укус. Два или пять дней боли — и новое рождение. Смерть, но вечная жизнь и вечная молодость, сила, неуязвимость… и здоровье. Обращение излечило бы Александра, сделав его таким, как все молодые мужчины его возраста. Обычным. Нормальным. Не взрослым ребенком. В противном случае они умерли бы от голода. Жанна не колебалась ни секунды. Через три дня, 16 марта 1244 года, пал Монсегюр. В тот же день Жанна и Александр пришли в себя в одном из множества имений Вольтури — очнулись после боли, жара и мучений, как вампиры. И Александр впервые посмотрел на сестру осмысленно, и заговорил с ней разумным языком взрослого человека.***
Двор монастыря святого Марка был тщательно огорожен и закрыт от посторонних глаз — что бы ни происходило на улицах, заглянуть сюда было почти невозможно. Осторожно ступая, Мишель вышел во двор вслед за Жанной — светало, солнце поднималось из-за горизонта, озаряя мир теплыми весенними лучами, и в этом веселом сиянии не верилось во вчерашнюю пролитую кровь и смерть. Весне было неважно, какие горести переживает подлунный мир, весна приходила в срок и цвела пышным цветом даже среди трупов и могил. Свет не обжег ни глаза, ни кожу. Жанна остановилась, протянув руку — широкий рукав хабита упал вниз, обнажая тонкое запястье. Ее рука, маленькая и изящная, казалась рукой фарфоровой куклы, и ростом Жанна доходила Мишелю всего-то до плеча, даже красавица-Хайди была выше. На миг Мишель испугался, что лучи солнца сожгут эту тоненькую ручку, но… ладонь Жанны засияла. Вся кисть засияла, как драгоценный металл — не золото, не серебро, нечто намного более прекрасное. Порождение тьмы не могло так красиво сверкать на солнце. Рассвет прогонял всех ночных чудовищ. — Господи… — прошептал Мишель, и спохватился — упоминать имя Бога те, кто связан с дьяволом, тоже не могли, но это слово не обожгло его язык. — Я же говорила, — сказала Жанна, — это красиво. Протяните руку. Мишель повиновался, и лучи заиграли на его коже так же — как будто он был создан из драгоценных камней. Не больно, он не чувствовал даже тепла, но так красиво, что хотелось плакать. Он не плакал, но все внутри трепетало, замирало и переворачивалось от восторга и щемящей тоски, какой он ранее никогда не испытывал. Он был мертвым, но в то утро впервые ощутил себя настолько живым, и хотел сказать об этом Жанне, хотел спросить, чувствовала ли она то же самое, если, как и он, была обращена, но, стоило открыть рот — и все слова оборвали новые крики. — Повесить! Вздернуть! Это он виноват! Жанна наморщила носик. Мишель напрягся — его обвинять уже не могли, его похоронили… тогда, что, если?.. — Этот Гоше Легуа давно был за Арманьяка! Мишель вздрогнул всем телом. Легуа! Отец Катрин! Как можно было надеяться, что их семья не пострадает? Не думая, он бросился к воротам монастыря, не успев даже удивиться своей скорости, но перед ним вырос высокий широкоплечий испанец, преградив дорогу. — Не высовывайся! — рявкнул он. — Пусти! — Мишель оттолкнул его, не надеясь на успех, но неожиданно получилось — здоровяк отлетел в сторону, как пушинка. — Феликс, не трогай его, он новорожденный! — закричала выбежавшая во двор Хайди. — Шарлотта! Шарлотта! Мишель не обратил на них внимания, но тут перед ним словно из ниоткуда появилась девушка, и ее он оттолкнуть не смог. Незнакомая, такая же нечеловечески красивая, как Жанна и Хайди, но не золотоволосая, с кудрями светло-орехового оттенка — взгляд ее красных глаз словно убаюкивал: и правда, что ему за дело до Легуа, он не знает их, Катрин помогла ему, но он не успел подружиться с ней… жаль, если их убьют, но его уже убили… многих убили за эти весенние дни, и многих еще убьют… Отступив на шаг, Мишель сел прямо на землю, не ощутив холода. — Кто такие Легуа? — услышал он тихий вопрос Жанны. — Семья. Не знаю. Девочка, которая спасла меня, дочь золотых дел мастера Легуа, и ту же фамилию носят парижские мясники. Вроде бы тот, что был с Кабошем, их родственник. Это черная неблагодарность — позволить им погибнуть, — безразлично ответил Мишель. — Мы бы могли… — Жанна посмотрела на Шарлотту. — Помочь? Мы? Сейчас? С ума сошла? — прошипела та. — Мы не имеем права! Если мы раскроемся людям — это конец! Ты забыла свой Каркассон? Альби? Тулузу? Монсегюр? А будет хуже! Потому что их больше, и даже то, что их стрелы не пробивают нашу кожу, не спасет от огня! Спиной Мишель ощутил, как Жанна дернулась, будто от удара. Во двор шагнула еще одна девушка — снова белокурая. Увидев ее, он вдруг понял, что его полностью устраивает необходимость сидеть здесь, несмотря ни на что. — Уйдем отсюда, — сказала она. — Нам нужно познакомиться.***
В зале, где в обычном монастыре проводились богослужения, собрались люди в коричневых хабитах францисканцев — увидев их, Мишель вспомнил все, что слышал о сатанинских мессах, но они не делали ничего, что было бы похоже на такую мессу. Они вообще ничего не делали — просто стояли, как мраморные изваяния, такие же идеальные и холодные. Кроме Жанны и Хайди, здесь была та самая Шарлотта — она заняла место во главе зала, по правую руку от нее стояла улыбающаяся светло-русая красавица, чье появление заставило его испытать удовлетворение своей жизнью, по левую — мужчина, похожий на выходца из Скандинавии. Один испанец подпирал спиной колонну, второй — насмешливо рассматривал присутствующих. Утонченный высокий грек чистил ногти кинжалом. Рядом с Жанной появился юноша, который был бы ее точной копией, если бы не мужской пол — их лица казались зеркальными отражениями, лишь с тем отличием, что черты Жанны были мягче и изящнее, а волосы длиннее, и он был выше нее. — Это Александр, — с гордостью представила она близнеца. Тот слегка поклонился Мишелю, и этот приветственный поклон был исполнен достоинства. — Меня зовут Шарлотта, — заговорила их предводительница. — Это Афтон, мой муж, — скандинав кивнул, — это Корин, — ее русоволосая подруга улыбнулась шире, обнажив белые ровные зубки. Испанцев звали Феликс и Сантьяго — Феликс был выше ростом и шире в плечах, Сантьяго — более гибким и ловким на вид. Грек носил имя Деметрий. — Деметрий — наш ищейка, — сказала Шарлотта. — Он лучший ищейка в мире. Во всяком случае, пока не появился кто-то, кто превосходил бы его талант. — Ищейка? — Мишель удивленно моргнул. Так обычно называли собак. — Именно, — Деметрий лукаво улыбнулся. — Не советую пытаться от меня скрыться. — Адельхайд и Жанну вы уже знаете, — Шарлотта будто не слышала их. — Кроме того, вам предстоит познакомиться с Ренатой, Элиазаром и главами нашего ковена. — Главами? — Мишель снова удивился. — Я думал, вы главная. Шарлотта довольно усмехнулась. — Формально, на данный момент, действительно я. Но только в отсутствие господина Аро, Маркуса и Кайуса. Они основали Вольтури, а Аро создал почти всех нас. — Создал? — Обратил. Укусил нас, сделав вампирами. Вас обратила Жанна, но в этом случае слово «создатель» вряд ли подходит. — Почему? — Вы мой cantante, — ответила Жанна. — Это значит, что ваша кровь была для меня особенной. Вам повезло, что я встретилась вам именно в момент, когда вы умирали, иначе причиной вашей смерти могла стать я. Вампиру трудно сдержаться, когда чья-то кровь поет ему… и мне повезло, потому что запах вашей крови терялся в других. — О, если бы ты попался Жанне, — хохотнул Сантьяго, — мясницкий топор Кабоша показался бы тебе счастьем. …и вдруг Мишель отчетливо осознал: он не врет. Более того — он боится. Боится эту девушку, хотя в сравнении с Сантьяго Жанна казалась воробушком рядом с орлом — и этот страх захлестнул его. Страх, восхищение, досада на то, что девчонка способна на большее, чем он сам, симпатия и отвращение одновременно — эмоции, вспыхнувшие в душе Мишеля, ему не принадлежали. Это были чужие чувства. Очевидно, так умели все вампиры, подумал он. — Не говори так о ней, — сказал Александр. — Моя сестра — не мясницкий топор. — О да, она хуже… — но испанец замолчал, оборвав сам себя, увидев взгляд близнеца Жанны. — У Аро и Кайуса есть жены, — невозмутимо продолжила Шарлотта. — Госпожа Сульпиция и госпожа Афинодора. Госпожа Дидим, жена, Маркуса, погибла, и при нем лучше не упоминать ее имя, эта рана еще кровоточит — мы влюбляемся один раз и на всю вечность… Это все. Рано или поздно, Мишель, вы будете иметь честь познакомиться со всеми Вольтури, а если господин Аро будет к вам благосклонен, то и вы присоединитесь к нам. Пока же просто уясните правила. Первое, — она подняла руку, загнув тонкий пальчик. — Запрещено выдавать себя людям. Про существование вампиров никто не должен узнать. Второе: запрещено обращать смертных без разрешения Аро; ваше обращение Жанной было бы незаконно, но так как вы ее cantante — то она ничего не нарушила… — Потому что она — любимица господина, — фыркнула Хайди. — И потому, что она — любимица господина, — не стала спорить Шарлотта. — Вряд ли кто-то здесь станет с этим спорить… Позвольте, я продолжу. Итак, самое важное: мы не обращаем детей. Ни в коем случае. Никогда. Преступивших этот закон ждет смерть, и нет никаких смягчающих обстоятельств. — Но почему? — растерялся Мишель. — Потому что вампиры мертвы, — терпеливо объяснила Корин. — Мы не стареем и не взрослеем. Пятилетнему ребенку будет навечно пять. Такие дети ничего не понимают, они просто хотят крови. Это страшное чудовище, опасное и для людей, и для вампиров. — Это все, — закончила Шарлотта. — Вернее, это все основы. Кроме того, Мишель, вам пока особенно важно находиться в укрытии монастыря — вы новорожденный. Новорожденные вампиры сильнее тех, кто живет долго. — Поэтому ты так легко меня отпихнул, — оскалил зубы Феликс. — Потом даже с места меня не сдвинешь. — Здесь есть книги, — Жанна дотронулась до руки Мишеля. — Вы ведь умеете читать? — Да, — он хотел пожать ее ладонь в ответ, но она убрала руку. — Буду очень рад, если вы покажете мне библиотеку. — Идемте, — на губах Жанны мелькнула тень улыбки. — В нашей коллекции есть очень интересные труды. Александр? — Я выйду прогуляться, — ее близнец чуть качнул головой. Их взгляды соединились, и Мишелю показалось, что между ними происходит некий мысленный диалог, недоступный слуху, а в следующую секунду его заполнило ощущение такой любви, что он мог бы покачнуться, если бы был все еще слабым человеком. Это была не романтическая любовь и не родственная, а нечто совершенно иного уровня — он любил Арно, и думал, что сильно, но на самом деле даже вполовину не так горячо. Близнецы были самым важным друг для друга, двумя разными людьми с одной душой на двоих, безусловно и безоговорочно на стороне своей копии. Они родились вместе, жили вместе и вместе умерли. Хотел бы Мишель любить кого-то с такой же силой.