Ему я тебя не отдам...

Хватит... Крот отстранился, скрипнув зубами. Теперь было можно... Гладить как хочется, целовать каждый светлый шрам, каждый рубец на спине, сведённые судорогой плечи и покрасневшие от шлепков тяжёлой ладонью бедра... Пришедший в себя монолитчик тихо застонал и тут же замер, едва заметно вздрагивая. Крот понимал... Игле больно и вряд ли он сейчас вообще понимает что происходит — слишком резкая смена отношения. Успокоить бы, ободрить, любить... Любить... Свободовец мягко потянул Иглу за плечо, осторожно помогая повернуться так, склонился к нему. Игла покорно повернулся, зажмурившись... На бледном лице так ярко темнели разводы крови из прокушенной губы и руки. Видимо, чтобы не кричать он пытался кусать собственное запястье, срывался, прикусывал губу, размазывая кровь по лицу... Крот потянулся ближе, стёр пальцем кровь с губ и коснулся своими в невесомом поцелуе. Не требовал, не принуждал, касался столь мягко и ласково, что Игла наконец-то сдался и открыл глаза, взглянув в ответ с тоскливой обреченностью. — Не отпущу... Потому что хочу тебя. Тихо. Слушай меня, Игла, слушай... Я не трогал тебя, потому что вот так ты всё и представлял себе. Снова. Через боль. Блять, ты... Ты не умеешь по другому. Я вообще не уверен, что ты сам хочешь чего-то. Под властью Монолита — хотел. И я трахнул тебя. Только оба мы знаем почему это произошло. Ты в чём угодно готов был утонуть, лишь бы вырваться из Его хватки. А я... нужен был вообще тебе? Спроси себя теперь... — Крот криво усмехнулся, но продолжил неспешно приглаживать вздрагивающего Иглу по спине, — Тогда ты воспринимал всё иначе, а стоило тебе освободиться, ты даже от касаний начал дёргаться как от огня. Как я мог тебя... Черт, монолитчик, да я на стены уже лез! Но тебя трогать не хотел... Потому что ты всё воспринял бы ровно так как произошло сейчас. Насилием. И слова бы против не сказал. Я тебя сейчас отодрал сраной резиновой палкой, заставил отсосать мне, а ты по старой памяти только губы свои искусал, чтобы не орать в голос. Заставлял себя терпеть. Блять, Игла... Это уже мазохизм. А ты не мазохист... Я хочу тебя. Мне плевать сколько твоих так называемых братьев в твоём гребаном «Монолите» трахнуло тебя, скольким ты отсасывал! И на то что с тобой делали беспредельщики Черепа в «Долге» — тоже плевать! Ты для меня не долговская подстилка, как тебя в плену называли. Ты для меня — мой монолитчик Игла, на которого у меня такой стояк, что комбез когда-нибудь порвёт, и которого я через пол Зоны сюда едва ли не на себе тащил, чтобы вырвать из под власти Монолита и сделать свободным. И трахаться я хочу именно с этим свободным Иглой, а не с монолитовцем, считающим себя обязанным и готовым терпеть всё потому что... Просто, блять, потому что. Или ты сейчас это поймёшь уже раз и навсегда или... Блять, или я просто завтра уйду на Армейские Склады. Подумай, Игла, что ты сам хочешь то. И кто, блять, для тебя я. Разберись... Прежде чем упрекать меня в том, что я тебя не хочу. Монолитовец смотрел. Долго, молчаливо, тем самым знакомо пустым взглядом... А потом моргнул, опустил слипшиеся от слёз ресницы, спрятав чуть оживший взгляд, и робко дотронулся ладонью до руки Крота в безмолвной отчаянной просьбе остаться рядом. И этому противиться свободовец уже не смог... Он понятия не имел до чего там додумался чёртов давным-давно поломанный монолитчик, но этот жест... Отчаянный и такой выразительный... Игла не мог говорить, не привык проявлять какую-либо эмоциональность и потому отозвался как умел, как получалось. И не нужно было спрашивать ни о чём. А ещё ему нужен был КПК, это Крот тоже понял и также молча просто подал валявшийся на полу гаджет. В КПК монолитовец вцепился столь же отчаянно, сколь в самого Крота до этого, принялся сосредоточенно набирать текст — столь важно было донести, ответить. А, закончив, сам приподнялся и потянулся к Кроту с умоляющим взглядом протягивая ему гаджет. «Я не умею иначе. Я почти не помню как иначе. Я хочу быть с тобой, но я не знаю как правильно. И я не справляюсь с собой. Совсем. Я боюсь. Я не помню что это такое и не умею быть свободным. Я подчиняюсь потому что... Крот, ты не знаешь что такое Монолит. Перестройка на каком-то подсознательном уровне. И закрепление наказаниями. Постоянно. Мы все им переломаны так что не умеем больше быть собой. Нас там в живое оружие превращали, ломали подчистую. Крот, ты даже не представляешь что ты сделал для меня, выдернув из под этой воли! Но я, пойми, пожалуйста, переломан необратимо. Я осознавать то это начал совсем недавно. Я хочу быть нормальным, но не могу. И бороться с собой тоже не могу, нет силы воли. Там её ломают в первую очередь. По страшному ломают, я расскажу когда-нибудь. Так ломают, чтобы даже помыслов не было о личности. А потом Он. И ты окончательно перестаешь быть собой. Я стараюсь собрать себя, вспомнить как всё должно быть по правильному, но у меня ничего не получается почти. Я только с тобой рядом как-то ещё пытаюсь собрать себя. Крот, пожалуйста, не делай так больше. Я не могу бороться. Но достаточно теперь осознаю себя, чтобы чувствовать боль и страх, чтобы противиться внутренне и снова ломаться понимая, что не могу ничего сделать с этими установками подчинения. Я не прошу помочь, ты уже сделал для меня то, что не сделал бы никто другой. Я не имею права просить о большем. Но если я такой тебе противен или не нужен, пожалуйста, верни меня к Нему. Чтобы я снова забыл о том, что можно быть свободным и не пытался им стать.» Дочитав до конца сообщение, свободовец молча сгреб Иглу в руки, утянув к себе на колени. Монолитовец предсказуемо не стал противиться, но теперь Крот знал чуть больше и обнимал его уверенно, но давая понять, что силой удерживать не станет. Игла прерывисто выдохнул, пошевелился и... доверчиво прижался к свободовцу сам, неуверенно приобняв за шею. И как же заныло сердце от этого такого простого для обычных людей, но такого оказывается выстраданного для Иглы жеста добровольного принятия и проявления чувств. Ободряюще коснувшись губами склоненной головы, свободовец обнял чуть крепче. — Блять, Игла, мой ты родной... Это пиздец просто. Я бы наверное давно себе пулю в голову пустил или в ближайшую аномалию прыгнул. Так а какого ты в штаны то ко мне лез... «Одно из проявлений беспрекословного подчинения. Я рассказывал тебе... Ритуал. Старшие этим постоянно закрепляли...» — пальцы монолитовца дрогнули, — «...волю Монолита и свою власть над Младшими Братьями. Мне это необходимо. Даже если страшно или плохо. Или больно. Принадлежать.» — Без разницы кому?.. А «Долг»? Там ты тоже принимал как данность? А я? Просто часть этого вот всего, блять? Просто удобный объект, чтобы... принадлежать? «Там было больно. Очень. Как пытка, хуже даже, потому что меня брали не во славу Монолита, а чтобы унизить и причинить боль. И Монолит тогда уже оставил меня. Я же могу отличить насилие от ритуального обладания, Крот. Без Его Воли это ненавидимая данность. И без разницы как и кому технически, но я больше не хочу через боль и не хочу без разницы кому. Мне очень страшно после «Долга». Меня трогают, а я вспоминаю плен. Я одно насилие знаю, Крот. А ты показал что можно иначе. Я не хочу как раньше, я боюсь. Я приму как ты решишь и не стану сопротивляться.» — Ахуеть зависимость... Черт. Черт, черт, черт... Игла, вы все в вашем сраном «Монолите» больные. Вы как этим жили то только... «Под Его Волей всё было как данность. Крот, там нет понимания неправильности. Я же говорю, там ломают полностью. И Он тоже. А теперь я знаю, что можно иначе. Но я совсем не помню как это иначе, я не помню себя до Монолита. Только Он. Я помню теперь как ломали, понимаю что это совсем не благо как объясняли там. И мне очень страшно. Я слишком переломан там, чтобы пересилить установки. Не вини в том, что я такой, я не умею иначе и не могу. Мне даже осознавать это всё и рассказывать тяжело и больно. Но я с тобой быть хочу, не с Ним. Пожалуйста, пойми!» — Тихо, тихо... Игла, тшшш, стоп. Не думай больше об этом, если больно. Не надо. Просто будь собой. Тихо, дыши... Ты не Его, ты — мой. Только мой... Если так легче, если иначе пока никак, подчиняйся мне. Но только мне, хорошо? Одному мне, больше никому. Понимаешь меня? — дождавшись слабого кивка, Крот бережно пригладил вздрагивающего монолитовца по спине, — Тихо, мой хороший, тихо... Всё, над тобой никто не властен. Только я. Считай, теперь я твой Монолит... Я не буду тебя доламывать. Но больше никто... Никому не позволяй власть над собой. Никогда... Я буду рядом и буду тебя беречь. Не как Он... С уважением, с любовью. Мой Игла, только мой... Красивый, ласковый, любимый... Ладонь Крота плавно прошлась по спине замершего монолитчика. Монолитчика, что тут же покорно прогнулся и запрокинул голову привычно подставляясь под чужие губы, вверяя себя в руки неверного. Только так... Крот понимал, сейчас нужно закрепить сказанные слова тем, что Игла назвал ритуалом. Нужно для Иглы... Иглы, который сейчас панически боялся, тихо всхлипывал, жмурился ожидая боль, но смиренно принимал чужую власть над собой. Он не умел иначе... И, если ему было так необходимо принадлежать, то пусть уж лучше Кроту. Свободовцу, что спас его от худшего нежели смерть, был рядом как мог и любил. Но он, Крот, больше не причинит ему боли... Свободовец дотронулся до искусанных губ своими в слабом ненавязчивом поцелуе, давая монолитовцу право решать. Не настаивал даже, лишь медленно ласково выдохнул в губы и принялся нежно расцеловывать бледное лицо со следами недавних слёз. Уголки губ, скулы, виски, лоб, снова губы... Только так, только молчаливой предельной нежностью и лаской словно бы уговаривая напряжённого монолитовца отозваться самому, ответить на действия, если захочет. И Игла ответил... Приоткрыл губы, всё также жмурясь и боясь взглянуть, отозвался в слабый поцелуй ещё совсем неуверенно и неловко, но — сам, не по требованию. А потом вдруг словно в омут с головой бросился в этот поцелуй, обняв обеими руками, вжимаясь в свободовца всем телом, всхлипывая в губы. Он помнил, Крот был ласков с ним, Крот не причинял боли. Тогда Игла ещё был отчасти под властью Монолита, но он помнил... Смутно, но помнил, что Крот не оттолкнул, принял, ему можно было довериться. Ему нужно было довериться! Он принял Иглу своим, заявил над ним власть и Игла покорно подчинился. «Мой Игла...» — хриплый шёпот в памяти, чужие руки лаской по спине и безраздельный кайф от осознания отсутствия боли под тем, кто властен над его телом. Он хотел принадлежать Кроту, хотел его рук, его губ, его члена в себе, черт побери. И одновременно трясло от панического страха и бесконтрольного ожидания боли и насилия. «Помоги!..» — растерянный и всхлипывающий в чужие губы монолитовец застонал отчаянно, цепляясь изо всех сил пальцами за чужие плечи в желании вжаться ещё больше, стать одним целым и одновременно желая забиться в какой-нибудь угол, спрятаться там, чтобы не тронули, не сделали больно. Разрывало... Свободовец понял. Обнял крепче, успокаивающе оглаживая ладонью по спине, плечам, запрокинутой голове. Вцеловался в ответ властно, но осторожно, принимая страх монолитовца и помогая справиться с ним. «Всё хорошо...». И столь же властно, но бережно опрокинул назад, заставляя лечь. На спину... Почему-то на спину... Отстранился. Игла робко приоткрыл глаза в непонимании и вздрогнул от незнакомого прежде ощущения губ на шее, едва не вскинулся, но снова замер смиренно. Его никогда не... ласкали, не целовали так, не приняты были в «Монолите» нежности... Да и не нужны. Он не знал, не понимал зачем Крот делает это, почему не берет его просто и привычно... Целует вместо этого в шею, грудь, ведёт кончиком языка по впалому покрытому шрамами от жестоких наказаний животу, оглаживает руками бока, бедра, приласкивает Иглу неторопливо и чувственно. Монолитовец растерянно облизнул пересохшие губы, дрожжа под чужими руками и губами всем телом, отдаваясь в эти ласки — такие незнакомые, но приятные. Хотелось шептать одно лишь — «не останавливайся», подставляться ещё больше, открываться навстречу всей своей изломанной израненной насилием и болью сущностью. И Игла подставлялся, всхлипывая тихонько, судорожно стискивая пальцами матрац, слегка выгибаясь. То и дело выплывал из этой неги в страхе поглядывая на свободовца — можно ли ему?.. можно... — и снова расслаблялся, пряча растерянный взгляд под ресницами. Так хорошо ему не было никогда... Неосознанно согнув ноги в коленях и разведя их в стороны, монолитовец хрипло застонал ощущая губы уже на внутренней стороне бедер... Крот восхищённо улыбнулся, на несколько мгновений отстранившись и разглядывая Иглу. Молчаливый монолитовец лежал перед ним бесстыдно открываясь навстречу жарким поцелуям, такой откровенно безотказный и трогательно покорный. Крот знал, он может сделать с Иглой всё что угодно и тот не будет противиться, не посмеет. Но тянущийся навстречу сам он нравился свободовцу куда больше, чем просто покорно признающий чужую власть. — Ты такой охренительный, Игла... Блять, ты даже не представляешь. Не бойся ничего, всё будет только в кайф, обещаю тебе... Ты — мой. Я не причиню боли, если только совсем немного... Потерпишь, ладно? Игла судорожно кивнул в ответ и лишь тихо болезненно захныкал, почувствовав как свободовец медленно и плавно вставляет в него смазанную вазелином всё ту же резиновую игрушку. «Больно...» — шевельнулись сухие губы, невольно дернулись колени и поджались бедра но Крот не позволил сомкнуть ног, подался ближе и зашептал на ухо быстро и успокаивающе. — Тшшш, не бойся. Я не буду насиловать, не буду как первый раз, не бойся... Это чтобы растянуть, подготовить... Потерпи, мой Игла, потерпи. Вот так... Ты молодец, у тебя всё получается. Терпи, сейчас станет легче... Ты уже принимал её сегодня, ты сможешь, расслабься. Всё хорошо, вот так... Я очень осторожно всё делаю, чувствуешь? Тшшш, всё уже, она в тебе... Ты справился. Тихо, тихо... Я люблю тебя, всё будет в кайф. Если хочешь, можешь меня касаться... Плавно и осторожно одной рукой двигая игрушкой в Игле, свободовец вернулся к раздвинутым в стороны ногам, вновь принявшись расцеловывать внутреннюю сторону бедер — тщательно, максимально нежно и страстно, отвлекая монолитовца от не самых пока приятных ощущений. Облизнул неторопливо сначала одно поджавшееся яичко, другое... А затем вобрал губами в себя ещё вялый член Иглы и монолитовец снова вскинулся весь, застонал в голос, дрожжа и растерянно всхлипывая. Это... в нём... причиняло при каждом толчке лёгкую саднящую боль, но губы Крота... Крота так умело ему отсасывающего... Игла не выдержал, положил ладони на голову свободовца, осознавая вдруг, что у него встало. Встало от того как неспешно поттрахивал его палкой Крот, одновременно отсасывая ему. Готовил, он его готовил... Это нормально... Это... правильно. От спутанных двойственных ощущений Игла совсем потерялся и не сразу заметил как игрушка исчезла, а затем и губы свободовца. Застонал жалобно и умоляюще, почувствовав как его бедра слегка приподнимают и подставляют под них что-то — скрученный в валик матрас, приподнявший его задницу. Так хотелось попросить... Он не осознавал уже толком ничего, хотел лишь, чтобы его уже взяли наконец-то, сделали своим полностью, подчинили. Не через боль... Больно уже почти не было. И Крот повиновался этой молчаливой просьбе. Вцеловался жадно в приоткрытые губы, двинул на проверку бедрами и медленно вошёл в Иглу, судорожно выгнувшегося навстречу и хрипло застонавшего от этой привычной заполненности как символа подчинения и смирения. А ещё — дошло вдруг сквозь туман — Крот опять о нем позаботился. Не взял сзади, сделал так чтобы он, Игла, не просто слышал его голос, но и видел его самого, понимая что это не чужие руки, не чужое тело. Что это он — Крот, пообещавший обладать без страданий, принимать не унижая, не заставляя кричать от боли, не мучая. Разве что своей медлительностью... Всхлипывая от нетерпения монолитовец попытался податься навстречу — разрешили... — и ахнул от такого непривычного удовольствия принадлежать кому-то без боли и унижений. На этот раз он смотрел — позволили, дали возможность... Смотрел во все глаза на Крота, что неспешно и плавно то входил, то почти выходил до конца, одной рукой придерживая монолитовца под колено, другой также неторопливо приласкивая его член. Одно движение бедер в иной амплитуде и Иглу словно током пробило удовольствием, он хрипло рвано втянул ртом воздух, застонал умоляюще. И получил награду за послушность — Крот ещё несколько раз двинул бедрами, входя в Иглу так, чтобы членом пройтись по простате. Игла тихонько взвыл, выгнулся навстречу всем телом — худощавый, гибкий, жадный до удовольствия. Застонал, замотал головой, снова сжимая ладонями несчастный матрац. А Кроту вспомнилась вдруг склоненная голова и ощущение горячих губ на своем члене... Выйдя из Иглы под его протестующий всхлип, свободовец полулег сам, потянул монолитчика за руку к себе и тот, смущённо взглянув, послушно встал на четвереньки, вбирая губами член Крота. Обвел головку языком, чуть сжал губами, вобрал в себя почти полностью. «Потерпи, малыш...» — ладони свободовца легли на голову Иглы, чуть нажали заставляя того взять член полностью, едва сдерживаясь, чтобы не закашляться. Внезапно оказалось, что горловой минет Игле вполне знаком... Крот выдохнул — значит сможет. Дёрнул бедрами вверх, намекая монолитовцу на необходимость более активных действий и с рыком сам насадил его ртом до конца, не позволяя отстраниться, чтобы хотя бы вдохнуть глоток воздуха. Монолитовец тихо стонал, кажется плакал неосознанно, давился членом и слюнями, но покорно задвигал головой в нужном ритме. Всего несколько движений потребовалось Кроту, чтобы наконец-то кончить прямо в глотку всхлипывающего Иглы, вжав его лицом в пах и заставляя проглотить свою сперму до последней капли. Переводя дух в посторгазменной неге, свободовец позволил Игле отстраниться и откровенно залюбовался им — покрасневшим, расхристанным, едва переводящим дыхание и смотревшим в ответ так голодно и разочарованно, словно у него только что отобрали весь его смысл жизни и жизнь саму. От такого Иглы член свободовца дернулся, снова чуть затвердев. А ведь не мальчишка казалось бы уже... — Иди сюда, Игла... — максимально ласково позвал Крот, коснувшись руки монолитовца, — Иди ко мне, мой хороший... Сейчас всё будет, обещаю... Монолитчик сам, словно понимая что от него требуется, плавно скользнул к Кроту, попутно буквально потеревшись об его член бедром. Вжался сверху, подставляя шею, жмурясь словно большой тощий кошак. Неудовлетворённый, голодный и жадный до касаний, такой раздраконенный и открытый. Крот рывком перевернул его на спину, прижал сверху телом, длинно влажно лизнул в шею... Прикусил кожу над ключицей почти до крови, вырвав тихий вскрик, зализал поверх кончиком языка, одной рукой оглаживая хаотично всего Иглу куда дотягивался. Монолитчик снова застонал, вцепился пальцами в спину, откидывая голову назад и тяжело хрипло дыша. Всем своим видом не упрашивая даже — требуя, чтобы его взяли вот прямо здесь и сейчас, разложили к чертям и хорошенько втрахали в матрац. И, черт побери, свободовец сам охренел от собственного стояка, словно это совсем не он буквально несколько минут назад кончил после качественного минета. А ещё запомнил для себя немаловажный факт — Игла оказывается заводился буквально с полуоборота, стоило только начать. Скорее всего это было что-то вроде условного рефлекса, выработанного ещё в «Монолите» у Младших, чтобы меньше было с ними проблем, но собственно причины Крота слабо интересовали... А вот возможность довести Иглу до изнеможения ласками... Это было интересно и попробовать по меньшей мере стоило. Сейчас он наконец смог воплотить желание расцеловать своё немое сокровище везде, где захочется, огладить ладонями каждый миллиметр светлой кожи, кончиком языка очертить каждый шрам и след от ожогов. Монолитовец хрипло стонал, изгибался, хныкал умоляюще и то и дело вскидывался навстречу, пытаясь прижаться, получить хоть немного больше, чем есть. Жаркий, жадный... Забывший о страхе, о прошлом, просто тонущий в наслаждении, ласке, чувственности... К черту. Повернув Иглу на живот и заставив встать на четвереньки, Крот огладил его бедра, ладонями растянул в сторону ягодицы и одним слитным плавным движением вошёл в порывисто дернувшегося навстречу монолитчика. Монолитчика, что взвыл задушенно в ладонь, выгнулся судорожно и сам насадился с силой до конца, до влажного шлепка. Боль сплелась с кайфом, всё тело замершего Иглы крупно дрожжало. Не выдержав, он упал грудью на матрац, дернулся и призывно качнул задницей — требуя, снова требуя. Отказывать Крот не стал. Ухватился крепче за ягодицы, подался назад и снова до шлепка с силой вошёл внутрь, вырывая задушенный ладонью вскрик. Ещё раз и ещё... И сорвался в жёсткий быстрый ритм, втрахивая Иглу в матрац, как тот и хотел, до красных пятен вжимая пальцы в ягодицы. И теряя голову от этого кайфа, от такого горячего податливого монолитчика, его стонов и вскриков, его жалобных мотаний головой и судорожных движений навстречу. С трудом заставив себя освободить одну руку, Крот скользнул ей по спине, надавил, заставляя Иглу выгнуться ещё сильнее. Нащупал пальцами один из сосков, потёр его — монолитовец захныкал жалобно, кажется по его лицу текли слёзы. Скользнул ниже, обхватил всей ладонью член монолитовца и тот дернулся, впился зубами в собственное запястье давя крик и кончая от одного только этого невесомо-легкого прикосновения чужой руки. Судорожно сжимая Крота внутри себя так сильно и возбуждающе, что свободовец и сам зарычал, кончая уже второй раз за последние полчаса... Обессилевший монолитчик дрожжал и цеплялся за вышедшего и затащившего его на себя Крота, всхлипывал пряча лицо на груди, скреб тихонько пальцами плечи. Такой беспомощно-немой и вымотанный до предела, едва-едва пришедший в себя после произошедшего и, кажется, не знающий как теперь смотреть в глаза... Свободовец не торопил, не заставлял отзываться, гладил медленно и успокаивающе по спине, по бедрам, перебирал пальцами растрёпанные волосы... Мог бы — расцеловал бы нежно лицо, губы. Но заставлять Иглу поднимать голову совершенно не хотелось, пусть лежит, это не страшно. Нельзя его было заставлять. Иглу можно и нужно было только любить, поддерживать, ободрять... — Тихо, мой хороший, тихо... Всё уже. Всё закончилось. Ты охуенный, Игла. Не стыдись ничего, ты хотел получить удовольствие. Это же нормально... Ты очень отзывчивый на ласку. Это тоже нормально, Игла, поверь... Замёрз, да? — подтянув старенькое одеяло, Крот накрыл их обоих, — Так будет лучше. Отдыхай, мой хороший... Я же обещал, всё будет хорошо. Лежи, лежи... Нам некуда торопиться. Эй... Тшшш, ну что ты, родной мой... Всё хорошо, мой монолитчик. Ты молодец, ты такой молодец, честно... Я люблю тебя, сберегу, защищу от всего. Я рядом и удержу, помогу стать собой. Всё закончилось, мой хороший... Не оставлю, не обижу. Что... КПК? Здесь... Монолитовец, стараясь не смотреть в глаза, принял гаджет, забрался с ним под одеяло, робко и мимолётно ткнувшись губами в плечо Крота. Писал долго, обдумывая что-то и, судя по слегка напряжённым плечам, снова потерявшись в прошлом. Кажется, немного успокоился всё-таки... Показывая экранчик, Игла взглянул наконец-то в лицо и свободовец только тихо вздохнул, отметив неуверенность и смущение. «Не отпускай меня, пожалуйста. С тобой хорошо и безопасно. Мне действительно очень страшно одному. Я не знаю как с этим бороться. Я скрывать это научился, но так совсем не легче. Вокруг сталкеры, а мне всё время кажется, что вот сейчас они узнают кто я и будет как там, где ты меня нашел. А тебя рядом не будет. Бродяга предлагал пойти к нему в отряд, но я не доверяю ему. Я никому не доверяю кроме тебя. Понимаю, что тебе наверное в тягость, но я не знаю куда себя деть. Я же никому не нужен. Кроме тебя вроде бы. И, если честно, я очень боюсь, что такой как есть скоро стану в тягость и тебе.» — Эх ты, горе моё... Игла, я же понимал за кого на себя взвалил ответственность. Мне и Мозгоправ многое тогда объяснил, но я ж тебя не оставил... Хотел бы, давно на Бродягу оставил и на Склады вернулся. «И в постели я...» — Охуенный до невозможности. Всё, хватит. — отобрав КПК, свободовец сгреб Иглу в руки, — Лежи и отдыхай. Это приказ. Монолитовец внезапно вскинул руку, прикладывая кончики пальцев к виску в молчаливом, но четком «есть!» и... улыбнулся уголками губ, не отрывая взгляда от Крота. Едва заметно, но... Улыбнулся. Впервые за всё время, что Крот был с ним. А потом быстро спрятал лицо на груди обалдевшего фримена, послушно притихнув. И Крот застонал от невозможности молчать... Обнял крепко, вжимая своего монолитчика в себя и глядя в потолок — Черт, мой ты хороший... Улыбнулся же, чтоб меня. Первый раз вижу улыбающегося монолитовца. Черт, ты охренительно красивый, Игла... Моё сокровище монохромное. Не отдам. Ни Монолиту, ни Бродяге, никому не отдам... Мой.