Зависимости – наш порок

Он грубо резал руки вдоль и поперёк, безбоязненно вёл тонким острым лезвием вдоль кожи, едва не задевая вены. Кровь хлестала во всю мощь, крупный поток смешивался с набранной наполовину водой, в которой он находился. Шипящая струя воды, льющаяся толстым напором в ванну, пыталась смыть с чужого оголённого тела густую алую жидкость, но не справлялась с этим и лишь окрашивалась е сама, меняя прозрачность на красноватый цвет. Слёзы сильным напором стекали на плоский живот, крупные капли изредка попадали в рот, растворяясь на дрожащем языке, но ничего из этого не могло успокоить душу Минхо, рвущуюся наружу. Ему тяжело было справляться с той болью, что ощущалась в груди, но он пытался. Пытался отвлечься на боль в руке, на солёные дорожки, но… Ничего не выходило. Хо кусал губы, пытаясь заглушить свой собственный гулкий вой, раздирал ногтями раковины ушей, желая лишиться слуха, чтобы не слышать больше вечных криков родителей, не слышать бьющейся посуды и бесконечных слов о разводе. Они ведь не разведутся. Они ведь криками просто развлекаются, им трахаться приятнее после ссор, а Ли плохо. Ему ведь это всё каждодневно выслушивать приходится. И главное то, что им на сына плевать. Им лишь бы поебаться погорячее, так, чтобы спермы наглотаться, как молока из пакета, чтобы кончать слаще, чтобы эффект от секса сильнее. А Минхо херово от их этих игр. Ему бы спокойствия немного. Но нет, ему получается лишь резать своё тело во всех сокровенных и не очень местах, чтобы избавлять сердце от тяжести, получается лишь заполнять кожу всё новыми и новыми шрамами, что уже почти каждый миллиметр кожи испоганили. Только это ему и получается делать. Так было всё его детство. Конечно, такое поведение родителей не было единственной причиной, по которой маленький Минхо травмировал свою кожу, но было одной из основных. Из остального лишь вечная ругань отца на любые детские шалости сына, слова о безобразии от собственной матери, буллинг в школе и так, совсем по мелочи. Он желал избавиться от этих ужасных ощущений на душе, убивающих всё хорошее настроение, желал простого успокоения, ощущения счастья, наслаждения, но никак не мог наконец полностью лишиться той боли, что всё время находилась где-то внутри. Порезы помогали, но лишь изредка и на время. Лишь на какие-то короткие миги внушали спокойствие, лёгкое удовольствие происходящим и блаженство. Высказав все свои тревоги и печали на руках, ногах и животе, он откидывался назад в любимой ванной, с успокоением выдыхая и головой упираясь в стену, в наслаждении закрывая глаза. Кровь мирно стекала с глубоких рваных ран в воду, пока он видел перед собой звёздочки из-за сильной потери крови и упавшего гемоглобина, пока всё вокруг кружилось. В ушах шумело, глаза закатывались, раны безбожно щипало… Всё, как в детстве. Только родители уже умерли, и причины порезов поменялись. И Минхо давно понимал, что это всё — его главная зависимость. Но бороться с ней не хотелось. Минхо всё устраивало. Сейчас ему девятнадцать. Учёба заставляла просыпаться рано, что было ещё одним видом его селфхарма — недосып хорошо подходил на роль новых сильных мучений. Он учился в кулинарном колледже по специальности поварского и кондитерского дела. Учиться там было не то чтобы делом очень сложным, но довольно муторным, когда дело доходит до практики, а у него как раз была она. Приходилось просыпаться в пять утра, поспав при том часа три, чтобы к шести сорока уже быть на рабочем месте и заниматься готовкой супов. Благо, практиковался он в самом колледже, а потому ехать далеко не нужно было. Поварская форма была с рукавами до локтей, из-за чего приходилось под низ надевать водолазку, а это доставляло дискомфорт из-за жары. Но нужно было терпеть, чтобы скрывать руки, что были изрезаны едва ли не в мясо. Часть практики закончилась, настало время обеда и, добивая себя ещё одним видом самоповреждений — голодом, — он перешёл в рекреацию, присев на мягкий диван с кулинарной книгой в руках. Заниматься теоретической частью учёбы, пока находишься на практике Минхо любил. Сидишь себе, читаешь что-то о приготовлении новых блюд, придуманных рукой мастера, и, можно сказать, наслаждаешься жизнью. Но рядом сидел какой-то странный парень, которого Хо уже видел в колледже не раз. Он, можно сказать, только его в колледже и видел, на остальных внимания не обращая. Уж слишком интересная мордашка у этого парня. А ещё необычный интерес к различным вещам, от которого он теперь сидел и глазами лез в чужую книгу, веселя тем самым Ли. Началась пара и парень этот ушёл, оставив отдыхающего Минхо одного. Ну, ничего страшного, ему и одному хорошо. Но дома ему плохо. Дома плохо очень. Везде холодное оружие мерещится, ножи и лезвия, мерещатся красные пятна на полу и стенах, и только того и хочется, что новых порезов на коже. Справиться с этим желанием он не смог. Нашёл нож в кухонном ящике и резко провёл по коже, наслаждаясь болью. Пока рука истекала, он пошёл в другую комнату, достал из дальнего ящика шкафа ремень и обмотал вокруг шеи. Собачий кайф — очередной подвид самоповреждения, которым пользовался Минхо. Перекрестив между собой концы ремня, он сжал горло грубой кожей, заставляя себя задыхаться, а кровь застыть в голове без возможности протечь по венам. Дыхание замерло, в ушах зашумело, а перед глазами поплыли звёзды. Скоро он отключится на несколько минут, погрузившись в галлюциногенный мир, радующий его ещё больше, чем обычные порезы. Совсем скоро. Совсем… Проснувшись утром по будильнику, Минхо осмотрел себя в зеркало и с неудовольствием понял, что лицо вновь покрылось красными кровяными пятнами из-за вчерашнего промысла, глаза налились кровью из-за лопнувших капилляров, а на шее появились новые следы удушья. — Раздражает. Снова прятать шею по высоким воротом рубашки и замазывать лицо тоналкой. Это Хо и правда раздражало. Каждодневные процедуры, что только тратили лишнее время — раздражали. Хотелось не ходить в колледж, остаться на неделю дома, типа «по болезни», но ведь практику пропускать нельзя — отрабатывать придётся, а некогда. Работа ведь ещё ждёт. Работал он в кафе по специальности, получал мало-мальски, но и этому был крайне рад, ведь на житьё хватало — это главное. Укусив губу до крови, он взял себя в руки и двинулся на учёбу, одевшись по-обычному тепло, дабы скрыть следы ночных кошмаров наяву. Одногруппники встретили его привычными сонными лицами, поздоровались одними головами и прошли мимо, друг другу не мешая. Все хотели спать и это было ясно. Все уже были одеты и подготовлены к готовке, но никто самой её не хотел. Собравшись для работы, Минхо ударил себя пару раз по щекам и двинулся к плите, чтобы поставить кастрюлю на пятьдесят литров с водой внутри для приготовления супа. Всё, как и раньше. Всё, как и всегда. Сделав первое, он принялся шинковать картошку, пока его помощник, — второй поварёнок, стоящий на первых блюдах, — занимался капустой для кимчхи-ччиге. Работал на практике Минхо до часу тридцати, после десяти стоя на раздаче еды. Единожды в тот момент он того странного парня, что смотрел в его книгу. Он купил себе кимчхи-ччиге, рис с кимчхи и сок. Довольно скудный обед для типичного корейца. Но вопросы парню он не задавал — не его это проблемы, не ему их решать и о них узнавать. После колледжа настоящая работа, которая длилась до десяти вечера, а потом и поход домой, занимавшись едва ли не час с половиной его времени, в которое Хо мог бы спать. Это ведь его вид селфхарма — мало спать. Придя домой и приняв горячий душ, — прошу угадать, для чего он использовал именно горячую воду, — парень вновь разодрал все свои едва заживающие раны своими пальцами без ногтей — он ведь повар всё-таки, — после чего лёг спать без единого сновидения. Снова до пяти утра.