Слуга тигра

10 лет назад «Столица похожа на древнюю гробницу: ты можешь найти в ней и золото, и истлевшие кости. Но, вернее всего, ты найдешь кости». Сун Цзиюй отпил вина из фляги-горлянки и утер рукавом рот. Он сидел на крыше павильона Весны и Осени, глядя, как меркнут последние отблески заката, как сумерки потихоньку накрывают город, и загораются вдоль улиц золотые шары фонарей. Он думал о том, что ему сказал отец. Сун Цзычань прослужил в Министерстве наказаний двадцать лет, так, впрочем, и не поднявшись выше четвертого ранга. Не потому, что был не способен — просто любой представитель семьи Сун рано или поздно утыкался в порог, который уже не мог перепрыгнуть. Хоть и прошла сотня лет, император помнил, что когда-то Суны были обласканы императорами предыдущей династии, но стоило трону пошатнуться, как они бежали в царство Шу. Сорок лет спустя прадед Сун Цзиюя вернулся в империю Ци и присягнул новому императору. С тех пор каждый мужчина из Сунов старался сдать экзамен в числе первых и получить высокую должность, но удавалось это немногим: возможно, Суны и вправду не блистали талантами, но, вернее всего, — государи династии Вэй помнили, кто был рядом в борьбе за престол, а кто бежал. Малодушные должны знать свое место. И все же Сун Цзиюй надеялся, что у него получится. Больше ста лет прошло — хоть на ком-то это проклятие должно разрушиться! Окончательно стемнело; с высоты казалось, будто на город накинули золотую сеть. Сун Цзиюй допил вино. Пожалел, что не выйдет сегодня спуститься в кабачок, где обычно встречался с приятелями, обсуждая экзамены. До кэцзюя оставалось несколько дней; молодые ученые, съехавшиеся в столицу, корпели над книгами или бегали по городу, разузнавая, кому в этом году лучше дать взятку. Сун Цзиюй не пошел подносить подарки главному экзаменатору. Что за нелепый обычай, разве не должны будущие чиновники наоборот бороться со взяточничеством? Он в несколько легких прыжков спустился с крыши — но слегка не рассчитал последний и приземлился прямо перед каким-то богато одетым господином. Тот отшатнулся, и пришлось поймать его за локоть, чтобы не упал. — Прошу прощения, — Сун Цзиюй выпустил шелковый рукав и слегка поклонился. — Как вы меня напугали! — господин приложил руку к груди, якобы испуганно, но его темные глаза заискрились весельем. — Я уж подумал, Сунь Укун сбежал с Небес и бесчинствует в столице. Признайтесь, ловкий юноша, вы разбойник или дух? — Ни то, ни другое, — Сун Цзиюй тоже развеселился. — Всего лишь простой студент. Этот господин сразу ему понравился: несмотря на серебристую вышивку, плотно покрывавшую дорогой зелёный шëлк его халата, несмотря на гуань, украшенный медальонами из носорожьей кости, он выглядел человеком душевным и открытым. Лицо у него было приятное, мужественное, в волосах, расчесанных надвое, по образу крыльев ласточки — ранние серебряные нити. Голос глубокий, как далëкий гром. — Простые студенты разве владеют цингуном? Предлагаю поступить так, молодой господин: я угощу вас в том заведении через дорогу, а вы, за то, что едва не сбили меня с ног, поведаете, какова ваша драгоценная фамилия и кто ваш учитель. — Не смею отказать старшему, — Сун Цзиюй улыбнулся. В долгу он быть не любил, а тут еще и приятное знакомство, отчего бы не выпить вина, тем более, что его фляга-горлянка опустела? — Мое скромное имя — Сун Цзиюй, — представился он, когда они устроились на открытой террасе ресторана. — Я из семьи Сун, меня обучал Лань Сы, мастер из цзянху. Когда-то мой отец спас его во время юношеских странствий, и мастер Лань стал служить ему. Могу я узнать имя благородного господина? — Вэнь Цзылун, — просто ответил тот. — Позвольте мне выбрать вино. Судя по запаху от вашей фляги... абрикосовое из Цзяннани вам нравится. А пока несут закуски, поведайте мне, на каком поприще хотите состояться. Министерство наказаний? — Как вы угадали? Слышали о моем отце? — Сун Цзиюй слегка склонил голову набок, разглядывая его. Интересно, кто он такой. Выглядит человеком утонченным и образованным… Вэнь, Вэнь… Господин Вэнь улыбнулся, налил ему вина. — Не имел чести знать вашего уважаемого батюшку. Это всего лишь наблюдательность — по столичным улицам ходит множество студентов самого разного толка, но мало кто из них может похвастаться такой ловкостью и статью. Лицо у вас серьёзное, взгляд вдумчивый, так что на забияку, бредящего рассказами о цзянху, вы не похожи. Значит, тренируетесь для благородных целей. Приятно знать, что я прав. — Что вы, что вы, вы меня перехваливаете, — вежливо откликнулся Сун Цзиюй, но уши у него слегка загорелись. Он невольно посмотрел на нового знакомца другим взглядом, тем, который всегда запрещал себе. Тем, который в других мужчинах различает красоту и… Он поспешно выпил вина. — Возможно, что и перехваливаю. Разве серьезные молодые люди прыгают по крышам? — невозмутимо отозвался господин Вэнь, но глаза его смеялись. — С павильона Весны и Осени открывается чудесный вид, — Сун Цзиюй развел руками. — Я лишь неделю назад приехал в столицу и спешу все увидеть. Он подлил господину Вэню вина. — Так вы решили пойти по стопам вашего уважаемого отца? — спросил тот, с благодарным кивком принимая чарку. — С тех пор как отец заболел и вернулся домой, ни дня не проходило без его рассказов о службе. Думаю, я не представляю себе иной жизни. — Похвально, очень похвально — идти по стопам родителя, — господин Вэнь задумчиво потёр подбородок. — Но всё же, вы взрослый человек, понимающий, что служба — это не только азарт погони за преступником и удовлетворение от наказания злодеев. Ради чего вы хотите служить? Что можете дать государству? Сун Цзиюй немного подумал, стоит ли доверять незнакомцу свои сокровенные мысли, но тот был так ненавязчиво доброжелателен, поневоле воспылаешь… симпатией. — Я хочу искоренить всякое взяточничество и подхалимство, — сказал он, и тут же неприятный холодок поселился в груди. Не слишком ли прямо? Не слишком ли… по-детски? — Нечестное обогащение, раздача должностей за мзду — разве это не нарушает принципы идеального государства? — Вне всякого сомнения. Однако… Министерство наказаний, как правило, имеет дело с преступлениями низкими: убийствами, грабежом и прочими подлостями. Увы, поток этих злодеяний никогда не иссякает, — господин Вэнь взглянул на него острым, внимательным взглядом. — Если всерьез хотите влиять на судьбы государства, вам больше подойдёт Цензорат. Сун Цзиюй не выдержал, опустил глаза. — Я не смею думать о такой чести. Я знаю своё место, господин Вэнь, — ответил он, и не покривил душой: цензоры, даже те, чей ранг был невелик, пользовались особым уважением. Они надзирали за всеми министерствами, имели право подавать доклады непосредственно Его Величеству. Один росчерк цензорской кисти мог решить судьбу чиновника, отправить на Небеса или в Ад. Кто доверит такой пост выскочке из семьи ненадёжных Сунов? — Скромность похвальна. Однако в Поднебесной не бывает ничего невозможного. Давайте же выпьем за то, чтобы достойные всегда занимали подобающее им место, — господин Вэнь легонько коснулся его чарки своей, словно два лотосовых цветка сошлись на пруду. Сун Цзиюй улыбнулся. Красивый мужчина пытается искренне его подбодрить — как тут оставаться мрачным? И все же предаваться пустым мечтам не хотелось, поэтому он перевел разговор на литературу. Собеседник его, видно, разбирался в предмете, и оживился по-настоящему, а под дружескую беседу и вино потекло рекой. Господин Вэнь с легкостью цитировал по памяти изящные и красивые песни забытых царств. В ответ Сун Цзиюй, уже слегка пьяный, прочел ему стихотворение эпохи ранней Ци, которое написал анонимный поэт в честь наследного принца. Возможно, опрометчиво было читать стихи придворного поэта прошлой династии, но Сун Цзиюю они очень нравились: в этих строках крылось что-то глубоко личное, как будто поэт знал принца как человека, знал и любил несколько сильнее, чем подданному пристало любить правителя… Он украдкой бросил взгляд на господина Вэня. Тот слушал, подперев голову рукой, глядя вдаль, будто мысли его витали где-то далеко, за городскими стенами. Но вот прозвучала последняя строка, и он вздохнул, улыбнулся печально. — Непревзойденное изящество. Жаль, имени автора мы так никогда и не узнаем, везде он подписывался как «Отшельник Горного источника». Я собрал все известные его рукописи, но так и не приблизился к разгадке. — О! — Сун Цзиюй подался к нему. — Так вы его знаете? Какое удивительное совпадение! Я думал, в столице не принято вспоминать предыдущую династию. — Но вы отчего-то вспомнили, — задумчивый взгляд вновь сделался острым, внимательным, будто господин Вэнь видел неосторожного студента насквозь. — Какова же причина? — Мой род когда-то служил императорам ранней Ци, — Сун Цзиюй не стал лукавить. — Мой прапрапрадед… тоже Сун Цзиюй, был чиновником Министерства податей и служил последнему императору. Говорят, он безмерно уважал Его Величество и заботился о судьбах страны. Не знаю, почему, в таком случае, он решил бежать, да и теперь это не важно. Много лет наша семья жила в царстве Шу. И лишь когда прапрапрадед умер, мой прапрадед решил вернуться и присягнуть новой династии. Эти стихи — часть моего наследия… Возможно, опрометчиво говорить об этом, но мне они нравятся. Господин Вэнь покачал головой, но не осуждающе, скорее сочувственно. — Вы не ищете легких путей, выражая себя, господин Сун. В столице не любят вспоминать кровавую смуту, что началась после падения предыдущей династии, но скорбеть о невинно убитом императоре Чжун-ди не возбраняется. Впрочем, обстоятельства его гибели так странны и ужасны, что о них тоже предпочитают не говорить, дабы не навлечь беду. К тому же, образ, что рисует Отшельник Горного источника... так искреннен, что почти непристоен, и это также многих может возмутить. — Вокруг прошлой династии столько загадок! Они всегда волновали меня, — признался Сун Цзиюй. — В юности я долго пытался разобраться в том, что произошло при дворе Чжун-ди. Почему наследный принц перебил всю свою семью... Неужели все ради того, чтобы взойти на трон самому? Но после он покончил с собой… Или его убили? Впрочем, простите, не буду об этом, — он виновато улыбнулся. — Дела минувших дней... Как жаль, что не осталось свидетелей, которые могли бы нам о них поведать, — господин Вэнь вздохнул. — Впрочем, возможно, в стихах Отшельника внимательный читатель найдёт подсказки. Там, где смолчал бы историк, этот поэт явно молчать бы не стал. Сун Цзиюй немного поколебался, но потом плюнул — пусть его сочтут наглецом, но зато он хотя бы попытает судьбу. — Господин Вэнь, прошу простить мою наглость, но... Нельзя ли мне увидеть вашу коллекцию рукописей Отшельника горного ручья? Господин Вэнь взглянул на него странным долгим взглядом, словно пытался прочитать мысли, затем с улыбкой кивнул. — Почему бы и нет? Просьбу обычного человека я бы отверг, но как один ценитель Отшельника может отказать другому? Лишь одно условие — вы почитаете мне вслух. Сун Цзиюй удивился. Но отчего нет? — Как пожелаете! Когда? — Хм, — господин Вэнь потёр подбородок. — Экзамены уже скоро, потому... давайте встретимся после. Не сомневаюсь, что вы ступите на голову черепахи, так почему бы не отпраздновать это чтением прекрасных стихов? *** «Пусть верность и искренность будут для вас главными принципами». Черные слова на белом шелке. А рядом — он, хоу Чжу Фэнлун вместе с двумя другими экзаменаторами, как ни в чём не бывало. Строгий и замкнутый, но вот улыбнулся уголком рта, вот прошептал что-то министру Яну… …и превратился в «господина Вэня», лгущего о своем имени, морочащего головы студентам! Сун Цзиюй порадовался, что придётся удалиться в экзаменационную каморку, что не нужно смотреть на него дольше. Пламя пережгло нить, со стуком упал на поднос свинцовый шарик, отмечая половину большого часа. Штрихи ложились на бумагу сами собой: затверженные цитаты, составленные загодя пояснения, отчего учитель Кун выразился так, а не иначе… «Искренность». Кисть Сун Цзиюя замерла. Так почему хоу Чжу Фэнлун солгал о своём имени. Почему? «Не сомневаюсь, что вы ступите на голову черепахи». «В Поднебесной нет ничего невозможного». Ему захотелось смять лист и уйти, не оглядываясь, но кисть двигалась сама собой: «С исключительным прилежанием изучая императорские указы, слуга Вашего Величества находит, что…» Находит, что… находит, что… …что если он и вправду получит первый ранг? Кого придётся благодарить за это? Своих учителей? Или случайного покровителя, который обманом завлек его выпить, пообещал завуалированно первое место и теперь ждёт… чего? Взятки? У Сунов во всём поместье не наберётся достаточно денег, чтобы дать взятку хоу! Закончилась тушь, пришлось готовить новую. Он так яростно растирал проклятую палочку в тушечнице, что едва не сломал пополам. «Я почтительно понимаю, что Ваше Величество…» Может быть, сообщить об этом? Во всеуслышанье объявить, что Чжу Фэнлун… Но ведь ничего не было сказано прямо. Никаких предложений сделано не было. Так с чего переживать? Выбросить этого человека из головы. Погрузиться в текст. Цитаты, почтительные формулы, расположение строк… «Пусть верность и искренность будут для вас главными принципами». Он твердо решил не видеться больше с Чжу Фэнлуном никогда. Но в день объявления результатов, склонившись к плитам двора, понял, что должен раз и навсегда выяснить, понять… Потому что его имя назвали первым. «Не сомневаюсь, что вы ступите на голову черепахи». Сун Цзиюй не остался праздновать с другими, хоть приятели и звали его. Как был, в белых одеждах, в чёрной шапочке, пробежал по крышам до поместья хоу, лишь огромным усилием воли заставил себя не врываться непрошенным. Постучал в ворота, уверенный, что его не впустят… Но слуги как будто знали, что он придёт. Сразу же, без пререканий провели его в сад, где Чжу Фэнлун, с распущенными волосами, в просторном домашнем халате цвета сумерек, кормил с руки двух белых голубей, что примостились на жёрдочке под вязом. Рядом, на столике, дожидался своего часа чайник из красной исинской глины и нефритовые чашечки. — Хоу Чжу, — Сун Цзиюй поклонился. — Я пришел обсудить… результаты экзамена. Он осекся, поняв, как по-идиотски это прозвучало. Чжу Фэнлун невозмутимо отряхнул руки, улыбнулся. — Цзиньши Сун. Поздравляю вас с первым местом. Отрадно, что я не ошибся в своей оценке. Я как раз собирался пригласить вас отпраздновать. — Уважаемый хоу, — Сун Цзиюй поискал какие-то приличные вежливые слова и не нашел их. Хорош цзиньши! Куда только делась вся начитанность. — Мне не хватит денег, чтобы отплатить вам за протекцию, да даже если бы и хватило, я ненавижу всякое мздоимство. Мое первое место — ваша заслуга? Чжу Фэнлун спокойно взглянул Сун Цзиюю в глаза. — Что заставило вас так подумать? — Я совершенно точно знаю, что плохо написал сочинение, — под его взглядом Сун Цзиюй несколько опомнился. — Я не давал взятки ни одному из экзаменаторов. А с вами мы познакомились накануне, и вы назвали мне подложное имя… Что я должен подумать?! Чжу Фэнлун удивлённо приподнял брови. — Откуда такая уверенность в том, что вы написали плохо? Потому что, как увидел вас, ни о чем не мог думать, лишь кипел от возмущения, едва не сказал Сун Цзиюй, но вовремя сдержался. — Я… отвлекался, — сквозь зубы процедил он. Начали гореть уши. Чжу Фэнлун заложил руки за спину, отвернулся взглянуть на закатное небо, будто вспоминая что-то. — Ваше сочинение сразу привлекло внимание Его Величества. Император читал с удовольствием, и поставил свою резолюцию, не раздумывая, — он обернулся через плечо, улыбнулся. — Вам интересно, каков был его отзыв? Император читал его сочинение? Это из-за его имени, должно быть… Но нет, Его Величеству сперва подносят анонимные работы, а лишь потом показывают списки кандидатов, так почему… — Интересно, — слабым голосом откликнулся он. Чжу Фэнлун прикрыл глаза, вспоминая. — «Сколько жизни и жара! Этого человека искренне возмущают несправедливость и мздоимство, однако он достаточно сдержан и мудр, чтобы облекать свои чувства в подобающую форму. Давно я не видел такого неравнодушного чиновника! Но стоит ли поощрять подобную негибкость?» — Чжу Фэнлун вновь взглянул на него, серьëзный. — Однако когда Его Величеству поднесли списки, и он узнал, что ваша фамилия — Сун, все его сомнения развеялись. «Сунов осуждали за то, что они — будто лодка без вëсел, плывут, куда дует ветер, и благородства в них нет. Но мой великий предок был дальновиден: простил их за побег из страны. Эти люди могли и дальше скромно жить, не поднимая головы, однако решили, видимо, ревностно взращивать добродетели на благо страны. Как иначе мог получиться такой талантливый юноша? Сунов необходимо поощрить!» Сун Цзиюй неловко сел к столику, совершенно ошеломленный. Снова встал, с достоинством опустился на колени и троекратно поклонился, повернувшись к императорскому дворцу и благодаря Его Величество. Поднявшись, он повернулся к Чжу Фэнлуну и поклонился снова, да так и замер: — Молю хоу Чжу наказать этого недостойного за чрезмерную горячность! Моя грубость перешла все границы! Чжу Фэнлун вздохнул. — С вашей стороны было в высшей степени неприлично врываться в мой дом и обвинять меня во мздоимстве. Но в этом есть и моя вина, я запутал вас, дал повод усомниться. Встаньте, цзиньши Сун, выпейте со мной чаю, и забудем об этом досадном недоразумении. — Благодарю хоу Чжу, — у Сун Цзиюя отлегло от сердца. — Вам повезло, что я в хорошем настроении, — хоу Чжу говорил серьезно, но глаза его улыбались. — Иначе сам, лично, угостил бы вас плетью. Я играю в конное поло, и удар у меня не слабее вашего. Сун Цзиюй прикусил губу, стараясь не улыбаться слишком широко. Все же «господин Вэнь» не был просто личиной. Хоу Чжу и вправду… необычный человек. Сел рядом, сам налил ему чаю, словно дорогому гостю, а не вздорному юнцу. — Уверен, вы куда сильнее этого юнца, — тонкий, нежный аромат лунцзина успокаивал. Сун Цзиюй слегка помахал ладонью над чашечкой, вдыхая пар. — Прекрасный чай. — Собран этой весной на Львиной горе, — Чжу Фэнлун сидел, безмятежно прикрыв глаза, чешуйки вяза запутались в его волосах, словно нефритовые украшения. «Какая гармония… — невольно подумал Сун Цзиюй. — Даже природа хочет его украсить, значит, и верно, он человек достойный... Почему же иначе хоу Чжу так безыскусно мужественен и хорош собой?» Он понял, что беззастенчиво пялится, и отвел глаза. Судорожно поискал тему для разговора, но на ум шли только стихи Отшельника горного источника: — «Присядем выпить чаю у ручья, бывало, да увлечемся так, что вскоре чашки прочь…» — процитировал он и осекся, потому что продолжение там было — «На коже белой — золотые брызги». Он почувствовал, как у него вновь нестерпимо загораются уши. Чжу Фэнлун приподнял брови. — Только Отшельник Горного источника писал о чае и травяных отварах, как о вине, меня всегда удивляла эта его особенность. Но отчего бы не вспомнить сейчас монаха Цзяожаня? «Еще глоток — и дух мой чист, словно дождь, орошающий легкую пыль». Как чистый дождь охлаждает пылающий лоб и прибивает пыль, так и этот чай помог нам устранить разногласия. Не правда ли? Сун Цзиюй кивнул, скрывая нежданную досаду. Хоу Чжу намекает ему охолонуть? Он поднялся. — Не смею больше отнимать время уважаемого хоу… — Постойте, постойте, — Чжу Фэнлун поднялся тоже. — Я всё-таки виноват перед вами. Подумал, что вы откажетесь выпить с экзаменатором, вот и назвался чужим именем. Я просто обязан теперь показать вам оригиналы стихов, о которых говорил. — Правда? — Сун Цзиюй не поверил своим ушам. И это после того, как он ворвался сюда с оскорблениями?.. — То есть, я не заслуживаю… Вы поистине щедрой души человек! — Вы льстите этому скромному чиновнику, — хоу Чжу провёл его в павильон, обсаженный кудрявыми ивами так умно, чтобы ветви не закрывали солнечный свет из восточного окна. На столе уже лежала синяя кожаная папка, завязанная серебристым шнуром. Значит... он ждал? И если не ради взятки, то... неужели действительно любовь к одному и тому же поэту позволит хоу снизойти до вчерашнего студента? Забыв о приличиях, Сун Цзиюй протянул руку к папке, и ладонь его накрыла случайно теплое запястье хоу. Сун Цзиюй отдернул руку: — Простите… Я был слишком поспешен. — Сегодня вы в большом возбуждении, я понимаю, — Чжу Фэнлун предложил ему сесть, придвинул второе кресло, и сам открыл папку. У Сун Цзиюя перехватило дыхание. Все списки стихов Отшельника Горного источника, которые он видел, делались в уставном стиле, но сам Отшельник писал стилем цаошу: рука его летала свободно, наполняя лист «извивами дракона и змеи», черты — как спутанные ароматные травы, как полёт журавля... Перебирая листы, он забыл о времени. Чжу Фэнлун присел рядом, комментируя то одно, то другое стихотворение, рукава их иногда соприкасались. Сун Цзиюй никогда не встречал человека, который видел бы в стихах Отшельника то же, что он — не вульгарность и двусмысленность, а свободу, страсть… любовь, не чуждую нежному подтруниванию. Ему казалось, что хоу Чжу смотрит в самые глубины его сердца, и хотелось, чтобы ему нравилось то, что он там увидит. *** Они встречались часто, не меньше двух раз в месяц Чжу Фэнлун приглашал его выпить вина в поместье или прогуляться по живописным местам. И Сун Цзиюй, хоть получил назначение в Цензорат, и работал круглыми днями, всегда находил время для этих встреч. Настало лето, расцвели лотосы, и Чжу Фэнлун вспомнил, что давно не ходил на веслах и совсем потерял сноровку. Спасаясь от жары под зонтиками, они поплыли сквозь зелено-розовые заросли, и лодка шла тихо, плавно, лишь скребли по днищу длинные стебли цветов. Вдали от людей хоу Чжу позволил себе ослабить пояс и немного распахнуть халат на груди. — Чем дольше стоит такая погода, тем сильнее хочется уподобиться отшельникам, что, распустив волосы и сняв одежду, целыми днями пили в бамбуковых рощах охлажденное вино, — сказал он, смущëнно улыбаясь и обмахиваясь веером. — Мы здесь совсем одни, ничего не случится, если вы снимете халат, — Сун Цзиюй усмехнулся. Он знал, что ведет себя нагло, но ничего не мог с собой поделать, ему хотелось поддразнивать Чжу Фэнлуна, чтобы от улыбки в уголках его глаз проступали мелкие морщинки. Тот рассмеялся, отвернулся. — Будь я в твоем возрасте, так бы и поступил. Пожалуй, даже искупался бы. Я был бесстыжим юнцом. — Как будто уважаемый хоу многим старше! В отцы вы мне не годитесь, лишь в старшие братья, а между братьями все можно, — Сун Цзиюй лукаво улыбнулся. — Давайте искупаемся, я знаю прекрасную заводь. Он направил лодку вдоль берега, и вскоре сквозь строй камышей они вплыли в чудесную маленькую заводь, тихую и безлюдную, с золотым песком на дне. В реке мочила свои узловатые корни старая сосна, давая мягкую тень. — Хм, — Хоу Чжу явно медлил. Развязал пояс, бросив его в лодку. Распустил завязки нижнего халата. — Как же ты нашëл это место, несносный младший брат? Для каких тëмных дел? — Для самого темного из дел — чтения, — Сун Цзиюй порозовел от удовольствия. — Я готовился здесь к экзамену. А нашел случайно, просто увидел старого рыбака, исчезающего среди камышей. Выше, на отшибе, его дом, а в камышах он прячет лодку, — Сун Цзиюй указал в густые заросли. — Признаться, я подумал, что он контрабандист… Он покачал головой, все еще недовольный своей ошибкой. Лао Ван оказался чудесным человеком… Споро раздевшись до штанов, он спрыгнул в воду и подал руку Чжу Фэнлуну. — Спускайтесь, ваша светлость, здесь мелко. — Что ж, не могу отставать от тебя. — Чжу Фэнлун аккуратно свернул халаты, снял нательное бельë, оставшись в одних штанах. Он точно занимался цигун: тело у него было крепкое, стройное, при каждом движении видно было, как перекатываются под гладкой кожей мышцы. На груди темные, вьющиеся волосы, не слишком густые, но от пупка к завязкам штанов спускается тëмная дорожка. Из-за всех его шелков и сдержанных жестов Сун Цзиюй забывал порой, что перед ним мужчина, слывший прекрасным наездником и стрелком из лука. Чжу Фэнлун, смеясь, хлопнул его по руке, и, спрыгнув с берега, в два быстрых шага оказался на глубине, вошëл в воду, словно калан, поплыл мощными гребками среди солнечных бликов. Сун Цзиюй воспринял это как вызов. Нырком войдя в воду, он принялся нагонять Чжу Фэнлуна и нагнал уже неподалеку от стены перешептывающихся камышей. Он коснулся ладонью крепкого плеча и сразу же перевернулся, поплыл назад, будто в салочки играя. Чжу Фэнлун принял вызов: догнал, подло обхватил за пояс, утягивая за собой. Их тела соприкоснулись в воде, и Сун Цзиюй содрогнулся. Прохладная вода, прохладные руки, а ему жарко так, что река сейчас закипит! Он вывернулся рыбкой; оба всплыли, отфыркиваясь, и, глядя в смеющиеся глаза Чжу Фэнлуна, Сун Цзиюй понял: сейчас — или никогда. Волна вынесла его на мелководье, спрятавшиеся в песке камушки оцарапали спину — так резко Чжу Фэнлун толкнул его к берегу. Но не пытаясь дать отпор, наоборот… *** Они сблизились так быстро и естественно, словно и вправду родственные души, Чжун Цзыци и Юй Боя из легенд. Впрочем, кроме них двоих, это никого не радовало: Жу Юй постоянно как бы невзначай рассказывал об удачных браках и прелестях семейной жизни, Лань Сы прямо заявил, что старшие должны наставлять младших, а не учить дурному. А два взрослых сына Лун-гэ от покойной жены, сдав экзамен, демонстративно переехали из отцовского дома. Этому Сун Цзиюй был только рад — слишком уж неловкими получались завтраки. Пять лет спустя Чжу Фэнлун стал Министром двора. Ненамного от него отстав, Сун Цзиюй получил должность шиюйши, старшего следователя в Цензорате. Шли годы, а они все не надоедали друг другу. Разумеется, о них ходили разные слухи, много раз их пытались оговорить, подсидеть… Может быть, поэтому он не сразу поверил, что Чжу Фэнлун, его Лун-гэ, действительно мог… *** Господин Оуян Лэй носил на шее шарф даже летом. Позже Сун Цзиюй узнал, что он скрывает следы петли — веревка, слава Небу, сорвалась с балки. Голос у господина Оуяна был тихий, хриплый, взгляд — в пол. Каждое слово — будто из сухого отчëта. — Мы не смеем отрывать вашу милость от дел. Однако представителями наших торговых домов составлены были некоторые… письма. На веранде чайного дома «Самшитовый покой» гулял ветер, листы трепетали в пальцах господина Оуяна, будто желая улететь. Если бы они и вправду улетели тогда... На дешевой рыхлой бумаге поставили свои печати больше десятка людей. Каждый пунцовый оттиск — как отметина стыдной болезни. Мясники, торговцы рыбой, красильщики, торговцы шëлком и парчой, ткачи, ювелиры. Фамилий хватило бы на целый квартал. — Раз двор больше не нуждается в ваших услугах, я ничем не могу помочь, — сухо ответил Сун Цзиюй, отодвинув прошение. Он привык, что от него требуют не справедливости, а участия в чужих дрязгах. Следующим на стол ляжет мешочек драгоценных камней или редкая книга... Однако руки господина Оуяна были пусты. — Поймите меня правильно, цензор Сун, — он упорно не поднимал головы, разговаривая с отражением Сун Цзиюя в чайной чашке. — Мы, недостойные, не смеем и надеяться на милость Его Величества, но, искренне любя его и желая уберечь, обязаны предупредить: люди, занявшие наши места — воры. Министр двора Чжу не заботится об императоре — лишь о своих покровителях и родичах. Мы поколениями пеклись о нуждах Запретного города, гордились тем, что можем служить. Нас отбирали сообразно честности и качеству товаров. Теперь же мы разорены проходимцами. Сун Цзиюй сдвинул брови. Значит, на этот раз не попытка подкупа, а выпад в сторону Лун-гэ. — Как вы смеете клеветать на хоу Чжу? Он в высшей степени прозорливый человек. Если, по его мнению, вы, Оуян, неспособны достать жемчуг, достойный императорского театра, значит, вы не заслужили своего места! Он говорил грозно, но внутри был холоден. Сколько раз уже слышал подобное? «Чжу Фэнлун слишком расточителен», — ведь в сороковой день рождения Его Величества предложил раздавать хлеб беднякам. «Чжу Фэнлун посмел нарушить ритуал», — ведь, увидев, что на церемонии поклонения предкам принцесса падает в обморок, бросился вперёд и подхватил ее. «Чжу Фэнлун выбил теплое местечко любовнику», — это уж совсем смешно. И вот теперь — Чжу Фэнлун и кумовство. — Уйдите, пока я не приказал слуге всыпать вам палок! — бросил он. Но господин Оуян не сдвинулся с места. Медленно поднял глаза. — Мне говорили, что вы человек чести, господин Сун. Что вникаете в любое дело. Ещё мне говорили, что бесполезно произносить при вас имя министра Чжу. Но мне нечего терять, и всем этим людям тоже. Чжу Фэнлун разорил нас. Если вы не разберете наше прошение, мы все обольëмся маслом и сожжëм себя у ворот дворца. Сун Цзиюй в гневе сощурился, но господин Оуян не дрогнул. Его глаза казались холодными обсидиановыми камушками, словно ничего человеческого за ними не осталось. Значит, его угроза не пуста. Если из-за попустительства цензора Суна накануне праздника Драконьих лодок произойдет самосожжение, какой же он слуга Его Величеству? Что же делать… Посадить их всех в темницу, чтоб ничего не натворили? Он еще раз проглядел список имен, но тех было слишком много, да и ничего незаконного эти люди не совершили. — Я подумаю над вашими словами, — сквозь зубы пообещал он, убирая бумаги за пазуху. *** Можно было бы сразу пойти с этим к Лун-гэ и спросить прямо, но Сун Цзиюй знал, что никакого «прямо» не выйдет. В разговорах о чиновничьих обычаях он вяз, как трясине. Началось всё с того случая, когда Лун-гэ при дворе поддержал министра Яна, радевшего о постройке нового храма для хранения рукописных указов Его Величества, хотя деньги полезнее было бы отправить на содержание войск. Тогда Лун-гэ долго объяснял Сун Цзиюю, что приграничные войска могут прокормиться земледелием, а строительство храма будет выгодно множеству людей. И Сун Цзиюй, уставший от долгих витиеватых объяснений, в конце концов решил поверить, что дело в этом. А вовсе не в том, что министр Ян — тесть Лун-гэ. Так же он, скрепя сердце, верил, что министру двора приходится принимать дары, хочет он того или нет. «Так уж устроен свет, — говорил Чжу Фэнлун, когда Сун Цзиюй замечал у него в кабинете очередную яшмовую статуэтку или становился свидетелем того, как слуги заводят в конюшню породистого жеребца. — В молодости, помогая другим, я отказывался от подарков. Однако тех, кому я помог, это мучило, ведь я лишал их возможности выразить благодарность. К тому же, если придворный начнет оказывать бескорыстную помощь, уподобившись бодхисаттве, как скоро его сочтут выскочкой, ставящим себя выше других? А там недалеко до навета и казни. Ведь если кто-то бахвалится честностью, в каком свете он выставляет остальных? Его Величество решит, что другие чиновники хуже исполняют свою работу. Неужели ты все еще не расстался с юношескими иллюзиями, Юй-эр? Даже цензор должен понимать, на какие проступки стоит смотреть сквозь пальцы». Сун Цзиюй любил его, и потому, скрепя сердце, принял, что нет ничего плохого в самом кумовстве и подарках, если они ведут к добру; однако тот случай с глупым министром, а теперь вот дворцовые поставки… Он решил сам все проверить. Возле кладовых Запретного города кипела жизнь: как раз прибыла поставка чая, и евнухи устанавливали драгоценные коробки на полки. Когда они ушли, Сун Цзиюй выбрался из укрытия и приподнял крышку на одной из коробок. Он сразу же понял, что чай не тот, и устрашился. Открыл еще несколько коробок, но ошибки быть не могло. То же оказалось и с шелком, и с солью… Все было на месте, но качество оставляло желать лучшего. Неужели Лун-гэ и правда пренебрегает заботой о государе?! *** Ему долго пришлось ждать Лун-гэ — того задержали во дворце. Меряя шагами уютную террасу с бегущим прямо сквозь нее ручейком, Сун Цзиюй раздумывал, что он скажет. Сразу бросить правду в лицо? Он вспомнил, как прибежал сюда после экзамена, и вновь почувствовал себя круглым дураком, как тогда. Дождаться ужина и спросить как бы невзначай... Но он знал, что у него все будет написано на лице, что Лун-гэ поймëт. — Юй-эр сейчас протрëт дорожку в моëм полу, — послышалось у него за спиной. Лун-гэ взошëл на террасу, немного усталый, но, как всегда, с улыбкой. Как всегда, рад его видеть... Сун Цзиюю очень захотелось смолчать. Забыть, сделать вид, что ничего не было. Он достал из рукава листки с фамилиями. — Посмотри. — Разумеется, — Лун-гэ, не глядя, взял листы, свернул и спрятал за пазуху, для верности даже похлопал по груди. Сун Цзиюй не поддался. — Пожалуйста, посмотри сейчас. Это важно. Лун-гэ вздохнул. — Весь день на меня охотились евнухи с такими же бумажками и требовали уважить прямо сейчас. Но от Юй-эра я такого не потерплю. Сперва Юй-эру придётся поужинать со мной и выпить сливового вина из Цзяннани, мне как раз его доставили. Помнишь, мы сомневались, его ли подавать к твоему дню рождения? Сегодня и узнаем, — Лун-гэ потрепал его по щеке, как ребëнка. — Идëм. Сун Цзиюй, вздохнув сквозь зубы, пошел за ним. Лун-гэ всегда умел его обезоруживать… Впрочем, он сам так не хотел начинать эту ссору! Вина он так и не попробовал. Сидел напротив Чжу Фэнлуна и разглядывал его, будто видел впервые: подкрашенные басмой, аккуратно уложенные в «крылья ласточки» волосы, улыбчивые глаза, изящные руки, плавные жесты… Он был красив, его Лун-гэ, и властен; он добился многого и теперь жил в свое удовольствие… Сун Цзиюй отвел взгляд. Этот рассыпчатый жемчужный рис. Нежнейшее куриное мясо. Пирожные, такие изысканные, будто с императорской кухни. И чай... Идеальный лунцзин. Лун-гэ отодвинул чарку, достал наконец документы, пробежал быстрым взглядом и отдал обратно. — Вечная история. Каждый, кому не дали денег, считает, что с ним несправедливо обошлись, и у соседа трава зеленее. — Я был сегодня в дворцовых кладовых, — Сун Цзиюй покачал в руке исходящую ароматным паром чашечку. — Чай, который туда доставили, и в подметки не годится этому. Люди, которым ты покровительствовал, обирают государя, Лун-гэ. — Вот как? — лёгкая встревоженность, нахмуренные брови. — Спасибо, что сказал, Юй-эр. Стоит в кои-то веки не проверить всё самому... — он тяжело вздохнул. — Среди всех чиновников я могу надеяться только на тебя. — Нужно как можно скорее вернуть старых поставщиков, — Сун Цзиюй кивнул на лист с подписями. — Пока при дворе никто не заметил дурное качество товаров. Заодно это избавит меня от массового самосожжения у стен дворца, по крайней мере, на время. Лун-гэ потянулся за маринованым лотосовым корнем. — Юй-эр так вникает даже в мельчайшие дела... Не знаю, что наговорили тебе эти люди, наверняка называли себя неподкупными и честными, но честных торговцев не бывает. Зато бывают торговцы, говорящие убедительно. Раньше все эти Оуяны продавали товар, сейчас они попытались продать тебе свою беду. Беду, которую навлекли на себя сами. — Чем же они навлекли на себя беду, Лун-гэ? Тем, что тебе нужно было пристроить на их место нужных людей? — ох как Сун Цзиюй не хотел ссориться, но такого лицемерия стерпеть уже не смог. Лицо Лун-гэ окаменело. — Ты, сидя под моей крышей, распивая моё вино, рассказываешь мне, что я — бесчестный, подлый человек? — тихо произнёс он. Сун Цзиюй отставил чашку и поднялся. — Я сказал не это, — тяжело уронил он. — Но если тебе угодно так понять… Лун-гэ встал одновременно с ним. — Его Величество не упрекает меня за мою службу. При дворе никто не может сказать о Чжу Фэнлуне ни единого дурного слова. Лишь ты ищешь в любом моем решении недостатки! Я думал, что дома меня ждет Юй-эр, а оказалось, что с проверкой пришел цензор Сун и бросается обвинениям. — Речь о поставках ко двору, Лун-гэ! Очнись! Как думаешь, Его Величество так и останется доволен тобой, если узнает, отчего блюда на его столе потеряли вкус, а ткани, из которых скроены драконьи одежды, начали рваться? Глаза Лун-гэ сверкнули. — В последние годы зимы холодны, а летом тутовые деревья гибнут от зноя. Не удивительно, что чай и шелк несколько изменились. Пойди на рынок, любой торговец скажет тебе то же самое. У Его Величества кладовые полны, он и не задумается о том, что шелк не таков. Если кто-то ему не расскажет. — Он подошел ближе. — У семьи Чжу множество врагов. Неужели и ты хочешь перейти в их стан? — Ты готов лгать императору? — Сун Цзиюю показалось, что он ослышался. — Что ты такое говоришь, Лун-гэ? — Я никому не желаю лгать... — Лун-гэ выдохнул, потер лоб. — Кажется, мы друг друга не поняли, Юй-эр. Слишком уж резво ты на меня налетел. По-твоему... для чего я сменил поставщиков? — Господин Оуян заявил, что ты поставил туда своих людей, — Сун Цзиюй поморщился. Этого он, не к чести своей, не проверил — слишком поспешил примчаться, разобраться... — А господин Оуян не рассказал тебе о том, как его товарищи распоясались, поняв, что двор от их услуг не откажется, пока у власти министр Двора Линь? Взвинчивали цены, чтоб он мог положить разницу в карман, а сами скупали по дешевке товар у менее удачливых. Ты говоришь, что чай стал хуже... И вправду, возможно, кто-то из новичков решил меня обмануть. Но никто не смел говорить о том, что и сам Оуян обманывал Его Величество, вольготно чувствовал себя, держась за халат министра Линя! Я, приняв пост, вырезал всех этих торгашей, как чирей, и не жалею. Так будет с каждым, кто посмеет пойти против меня. — Но не могут же все они быть недобросовестными? Ты погорячился, я уверен, — Сун Цзиюй покачал головой. Признавать, что этот Оуян обвел его вокруг пальца и натравил на Лун-гэ, было малоприятно. — Может быть, ты пересмотришь потом список торговцев? Будет разумно оставить кого-то из них, чье качество действительно проверено временем. Лун-гэ подошел к нему, взял его руки в свои. — Пожалуй, ты прав. Я думал, что прогнав старых и взяв новых, улучшу положение. Но все, разумеется, не могло решиться так просто. Теперь и ты оказался втянут... — Глаза Лун-гэ загорелись гневом. — Человека, продавшего двору некачественный чай, постигнет та же участь, что и этих торгашей, посмевших угрожать тебе. Твой старший брат обо всём позаботится! Но все же, Юй-эр... Он отвернулся, между густыми бровями залегла горестная складка. — Отчего ты так легко им поверил? Неужели за эти годы... я так низко пал в твоих глазах? Словно раскаленной иглой вины ткнули в сердце. Сун Цзиюй потянул Лун-гэ за руку: — Нет! Вовсе нет. Посмотри на меня, гэ... Лун-гэ повернулся к нему, невесело усмехнулся. — Моя единственная мечта — быть человеком, которым мой Юй-эр гордится. Которого уважает. — Прости, — Сун Цзиюй опустил голову. — Осмотрев дворцовые кладовые, я не знал, что и думать. Разгневался, потому что… испугался за тебя. С Его Величеством шутки плохи. Я так рад, что ошибся. Прости меня. Лун-гэ вздохнул с облегчением, примирительно обнял его. — Спасибо, что заботишься обо мне. Я ведь и сам вспыльчив... Но, готов поспорить, в гневе не так хорош, как ты. Кровь закипает от одного твоего яростного взгляда... Ужинать они не стали. Под утро, лежа без сна, Сун Цзиюй никак не мог найти в себе спокойствия, все возвращался мыслями к этому разговору. Что-то царапало, что-то было неправильным. Эта отговорка о том, что зимы были холодными, а летом тутовые деревья иссушил зной… Сун Цзиюй всегда верил своему чутью. Но сейчас очень хотел ошибиться. Он снова перебрал в уме цепочку подозреваемых. Дворцовый евнух, заведующий поставками — родич семьи Чжу. По протекции Чжу Фэнлуна поставщики меняются на новых, своих, и во дворец начинают поступать товары второго сорта под видом привычных, потому что никто в своем уме не напишет в учетной книге, что для дворца заказали дурной чай, а не свежесобранный высокогорный лунцзин… Вопрос: где настоящий лунцзин? Где оставшиеся от разницы в цене деньги? Сун Цзиюй повернул голову и посмотрел на оставленные в беспорядке чашки; одна завалилась на тонкий полупрозрачный бочок. Они с Лун-гэ так спешили помириться… Он бесшумно поднялся с постели, накинул халат и пошел в кладовые. На коробках с чаем, что поставляют к императорскому двору, есть особая печать… Час спустя он сел в кладовой на пол и сжал ладонями виски. Никаких печатей на коробках не было, но на одной нашлась тень, след… Печать сорвали. Может ли быть, что Лун-гэ и об этом не знал? Кто-то поставляет в его дом императорский чай, а он и понятия не имеет… Сун Цзиюй сдавленно рассмеялся. Какая милая фантазия! До утра еще было время; он поднялся в кабинет Лун-гэ и принялся рыться по шкафам и ящикам, перебирать бумаги, прощупывать стены. Сколько раз видел, как приставы это делают, но не думал, что придется в своем доме… в доме Лун-гэ… ему стало тошно, но остановиться он не мог. Толкал и толкал завитки узора на стене, пока под пальцами не щелкнуло; он медленно открыл потайную полку и достал оттуда длинную плоскую шкатулку, надеясь, что там будет нечто невинное. Любовные письма к покойной жене или бывшему любовнику… Недавно Лун-гэ подарил ему такую же: рассказывал, какой у замка непревзойденный секретный механизм… Где Лун-гэ может хранить ключ? Сун Цзиюй прикрыл глаза, перебирая воспоминания. Вот оно: однажды он заметил, как Лун-гэ прячет что-то в потайное отделение на поясе, но не придал значения — мало ли, что там можно носить, серебряные слитки, к примеру… Прямо с коробкой в руках Сун Цзиюй вернулся в спальню. Лун-гэ еще спал; не проснулся он, и когда щелкнул, открываясь, замок шкатулки. И когда зашелестели страницы учетной книги. Имена, названия товаров, цены… все здесь. Пометки: сколько ушло евнуху Ся, сколько самому Лун-гэ, сколько тем и другим министрам… Сун Цзиюй прикусил губу так сильно, что выступила кровь. И громко захлопнул книгу. Лун-гэ вздрогнул, проснувшись, сонно прищурился. — Юй-эр... что ты не спишь? — Лун-гэ, — Сун Цзиюй положил книгу перед ним. — Что это такое? Тот зевнул в ладонь, сел. — Какая-то тетрадь, я полагаю. Сун Цзиюй нетерпеливо схватил книгу сам, открыл на страницах с чаем, сунул Лун-гэ под нос. — Хоу Чжу, мои глаза меня не обманывают? Ты все же обманул меня? Вы с евнухом Ся наживаетесь на поставках ко двору? Лун-гэ потер лоб, нахмурился. — Тащить сонного подозреваемого на допрос... тебя хорошо обучили в Цензорате. Ну-ка, позволь мне сперва умыться и зажги побольше света. Сун Цзиюй не пошевелился, просто сидел и смотрел на него, держа книгу в опущенных руках. Потом сказал тихо и обреченно: — Лун-гэ… Тот молча ушëл за ширму. Долго, целую вечность, плескалась вода. Затем исчез с ширмы небрежно наброшенный на неë верхний халат из лучшего сычуаньского шелка. Сун Цзиюй наблюдал, как Лун-гэ засветил вторую лампу, пригладил гребнем волосы. Забрал книгу и сел к столу, листая. — Ты рылся в моих вещах? — спросил он, не глядя на Сун Цзиюя. Таким тоном, будто интересовался, что тот хочет на обед. Сун Цзиюй вздрогнул, будто тот его ударил. Задрал подбородок, сказал сквозь зубы: — Как видишь. — Что ж, по крайней мере ты не сбежал с добычей в царство Шу, — холодно отозвался Лун-гэ. Ровно поставил упавшую чашечку, отодвинул от края. — Я не собираюсь никуда бежать. И ты, надеюсь, тоже, — сухо сказал Сун Цзиюй. Как больно… Может, это все-таки сон… — Да, я знаю, ты не из тех, кто убегает. Ты из тех, кто врывается и обвиняет других, не разобравшись, — Лун-гэ закрыл книгу. — Юй-эр, я думал, что ты повзрослел. Что ты перестал питать иллюзии о том, какова служба чиновника. — Лун-гэ, просто скажи мне правду — ты наживаешься на дворцовых поставках или нет? Потому что, если да — это преступление, Лун-гэ, — голос Сун Цзиюя болезненно дрогнул, и он замолчал, чувствуя себя ребенком, уговаривающим взрослого. — Я хочу для Его Величества самого лучшего. Однако евнух Ся — мой двоюродный дядя. Он старше и мудрее, он помог скромному племяннику получить это место. Это не тот человек, которому говорят «нет». Так же мой отец и его родичи: они приложили все силы для того чтобы я в юном возрасте поднялся так высоко. Вырастили и выучили меня. Ты давно потерял родителей, Сун Цзиюй, и, видимо, ты не способен понять, что такое истинное почитание своих старших. Даже сейчас ты груб и непочтителен со своим старшим братом. — Это означает — замолчи и забудь? — Сун Цзиюй улыбнулся, и прокушенная губа неприятно засаднила. — Ты даже не попросишь меня прикрыть тебя, ты просто указываешь мне на мое место? Старший брат. — Я объясняю тебе своë положение, — Чжу Фэнлун поморщился. — Это не просто, мне, твоему Лун-гэ, на которого ты всегда смотрел с таким восхищением, признаваться в своей слабости и зависимости. Я прошу у тебя понимания, Юй-эр. Сун Цзиюй помотал головой. — Нет, я не понимаю. Я ведь всегда был против этого, против мздоимства, всякого кумоства, подлога… Разве не ты оценивал мое сочинение десять лет назад? Что с тобой случилось, Лун-гэ? Он замолчал, пытаясь успокоить дыхание, чувствуя, что сейчас сорвется в безобразную истерику. — Что со мной случилось? — эхом откликнулся Чжу Фэнлун. — Я стал чиновником высокого ранга, принял на себя ответственность. Я забочусь о своей семье. Я позаботился о тебе, ведь и на твою должность были другие кандидаты. Ты ведь... тоже моя семья, Юй-эр. Пусть и не по крови. Я понял это в тот миг, когда ты ворвался ко мне после экзамена: такой прекрасный в своей ярости, страстный, искренний. Я осознал так ясно, что хочу тебе лишь лучшего… что сделаю все для тебя! — Мне это не нужно! — выкрикнул Сун Цзиюй. — Выходит, и должности своей я не заслужил? Глаза Лун-гэ были полны тоски, будто он понимал... осознавал… — Ты заслужил ее, Юй-эр. Конечно, заслужил. Но без моего вмешательства никто не пожаловал бы ее человеку из рода Сунов. Ты ведь прекрасно это понимаешь. — Ну конечно... Я должен был догадаться... — Сун Цзиюй прикусил губу. В груди сделалось тяжело и холодно. — Но оставим мою службу. Вчера, глядя мне в глаза, ты говорил, что тебя обманули, что это случайность... Но вот, здесь все, — он поднял учетную книгу за уголок, словно она была вымазана в грязи. — Я знаю твой почерк, Лун-гэ. Ты своей рукой внес запись о закупке дрянного чая и о том, кому пошла разница в цене. Лун-гэ молчал. Спокойно смотрел на него, ожидая... чего? Вопроса, который Сун Цзиюй не в силах был задать. Горло стиснуло, и он с трудом выдавил: — Ты мне солгал. Ты... совершил преступление против государя. И что мне теперь делать с этим знанием? — он снова сорвался на крик. — Юй-эр хочет, чтоб я решил за него? — Лун-гэ чуть склонил голову набок. — Тогда... я хочу, чтобы ты забыл обо всем. Отнес эту книгу туда, откуда взял и сделал вид, что ничего не было. ...Интересно, когда казнят тысячей порезов, ощущения такие же? Сун Цзиюй очень аккуратно положил книгу на стол. — Я сделал бы все, чтобы забыть это. Нет, — чтобы этого вообще не было. Чтобы мой Лун-гэ... чтобы хоу Чжу оказался честным и праведным человеком. Но это невозможно. Невозможно... — Раз я не так хорош, как тебе мечталось... — тихо начал Лун-гэ, прищурившись, словно оценивал его. — Что ты сделаешь, цензор Сун? Донесешь на меня? Уничтожишь? Сун Цзиюй отвернулся, не в силах выдержать его взгляда. Жить дальше, зная, чем он занимается, закрывать на это глаза — немыслимо. Но донести на него?.. — Не можешь смотреть мне в глаза... — Лун-гэ печально усмехнулся. — Не говори. Я все понял. И... правильно сделал, что солгал тебе, Цзиюй. Всё же ты не часть нашей семьи, на тебя нельзя положиться. Сун Цзиюй поднялся. Внутри все как будто заледенело. — Берегите себя, хоу Чжу, — он поклонился. И, не дав себе больше времени на раздумья, вышел. Запрыгнул в цингуне на крышу, потом на следующую, вперед и вперед без всякой цели, пока не выдохся совсем. Пока не нависла над ним башня Весны и Осени. Присев на черепицу, он рвано вздохнул, обхватил голову руками, глядя, как постепенно светлеет на востоке небо. Вспоминался отец. «Вернее всего, ты найдешь кости»… Вскоре первые солнечные лучи выстрелили из-за гор, а у него в голове все не было ни одной мысли, только вертелось: «Что же теперь делать? Что же теперь делать?» *** Он вернулся домой, побрился и оделся, тщательно, чтобы на форме не было ни одного залома, ни одной лишней складочки. Сам поседлал Бархата, приехал в Цензорат. Поднялся в свой кабинет, посидел немного, ничего не видя. Забыть? Просто уйти, не губить родственную душу? Но тогда порочный круг так и не будет разорван. К тому же, после этого как называться цензором? Приходить на службу, осуждать и проверять других, словно сам чист, а после возвращаться домой к Лун-гэ, слушать его рассуждения о морали… Спокойно засыпать, ни о чем не думая… Но ведь это невозможно. Так же невозможно, как отпустить Лун-гэ. Никогда больше не обнять его. Никогда больше не услышать его смеха… На одно короткое мгновение ему захотелось повеситься — лишь бы не делать выбор. *** Главный цензор Бо Вей был не в духе — Сун Цзиюй понял это сразу. Брезгливо взял доклад, проглянул, захлопнув, бросил на стол. — А ведь хоу Чжу предупреждал меня, — сказал глава Бо, — а я не поверил. Но вот и правда, глядите — старший цензор Сун возводит клевету на бывшего покровителя. Чем он не угодил тебе, а? Нашел кого помоложе, а ты отомстить решил? — он гаденько усмехнулся. Сун Цзиюй потерял дар речи. Клевета? Лун-гэ предупредил министра Бо, что выскочка Сун попытается его оклеветать? — Я не… Это чистая правда! Обыщите его дом, и найдете учетную книгу… — или уже не найдете, подумал он, холодея. Он-то, убегая, не удосужился ее прихватить… — Вот что, Сун. Эту писульку, — глава Бо кивнул на доклад, — я сейчас сожгу. И мы сделаем вид, что ее никогда не было. Ты хороший следователь, но свои… кроличьи проблемы решай как-нибудь иначе. — Я понял, — сухо ответил Сун Цзиюй. — Глава Бо просто тоже есть в той книге. С вами делились, ведь так? Тот треснул кулаком по столу. — Щенок! Ты вообще не думаешь, что мелешь?! Отправляйся домой и не смей никуда выходить, пока я не решу, что с тобой сделать. Ты под домашним арестом, ясно? Сун Цзиюй стиснул зубы и, не поклонившись, вышел из кабинета. *** Три дня спустя в ворота поместья Сун Цзиюя постучали. За ними оказался неожиданно собственной персоной евнух Ся с почетным эскортом. — Подданный Сун, прими указ императора! Заледенев, Сун Цзиюй опустился на колени. Может быть, Его Величество желает, чтобы он все же занялся делом хоу Чжу. Может быть, это совпадение, и указ вовсе не касается… — «Порою даже обладатели юношеского рвения сбиваются в итоге с праведного пути. Ради улучшения нравов среди чиновников империи, мы велим бывшему старшему цензору Суну принять должность магистрата Чжунчэна и отправиться исполнять обязанности незамедлительно». — Подданный принял указ, — одними губами прошептал Сун Цзиюй. Евнух Ся, улыбаясь, вложил ему в руки шелковый свиток. Уже уходя, он обернулся: — Юноши в нынешние времена вовсе не ценят родственные узы и проявленную доброту. Жаль, жаль… — он вытащил из-за пазухи конверт. — Мой племянник передает тебе послание. Ворота закрылись за ними. Сун Цзиюй дрожащими пальцами раскрыл конверт. «Мой дорогой Юй-эр. Не буду лукавить, я знал, что все так и будет, однако надеялся на иной исход. Прими прощальный совет любившего тебя старика: выучи этот урок. И когда в следующий раз окажешься в таком положении, задумайся, прежде чем делать выбор. Царства рушатся и создаются, тебе ли, Суну, не знать, а вот люди… Нет отрады большей, чем иметь сердечного друга, который тебя любит. Прощай».