***
— Gein, — попробовал Тайбер. Довазулу не было дела до лингвистики, но у него больше не было Голоса, что заставил бы мир прислушаться к его словам и значению за ними. — Pah ko gein, naan ko gein, enook ko gein. Всё разом. Как вообще мистики говорили о таких вещах? Дурацкий тамриэлик, он не был создан для этого, Тайбер путался в магических терминах и путал старые даты, начинал говорить и на середине фразы ощущал, как нелепы его слова. От них разило фальшью. То, что пришло к нему после сна Чим-Эль Адабал, было неслышным, незаметным, как биение его собственного сердца, и всё же — неоспоримо — было. Просто… звучало глупо на языках людей. Вульфхарт, поглядев на него, отхлебнул ещё эля из бутыли, которую держал в руке. Иногда Тайберу казалось, что Язык Шора терпит миф-эхо Бело-Золотой только потому, что в императорский Дворец исправно поставляли нордскую выпивку из Брумы. Ничего. Ему недолго осталось ждать; совсем скоро легионы должны были выступить в Скайрим, чтобы успеть перейти Джерол за летние месяцы. В родных землях Исмира мёда хватало с лихвой. Тайбер глубоко вдохнул пряный весенний воздух. В кратком перерыве между неистовыми дождями расцветающие императорские сады развернули лепестки первых бутонов и пахли одуряюще. Дикие запахи сиродских цветов были непохожи на те, которыми наполнялись сады в Алькаире, но это было стократ лучше холодных коловианских вёсен; Тайбер безуспешно пытался привыкнуть к ним несколько лет, пока служил Кулекайну, но так и не сумел. — Ты не думаешь, что это возможно? Исцелить мир, как хотела Ал-Эш? Вульфхарт усмехнулся. Ветви цветущих деревьев протестующе зашелестели листвой, ощутив прикосновение Голоса — пусть даже почти беззвучное; Исмир понемногу привыкал к новому воплощению, но время от времени Буря всё ещё ненароком прорывалась наружу. Отголоски бури. От силы Вульфхарта, которую запомнил Чим-Эль Адабал, осталось не так уж много. — Эта трещина проходит через сердце мира, парень. Ты носишь на своей груди осколок её Пустоты. Красный Алмаз Королей едва слышно запел в ответ, заныл под рёбрами окровавленной щепкой. Тайбер улыбнулся. — Имя Ремана священно даже для тебя, а он был живым воплощением мечты Алесс о едином мире. Хотел бы я знать, почему он бросил всё на полпути… но, так или иначе, теперь дело за мной. — Так сказал тебе Чим-Эль Адабал? — поинтересовался Вульфхарт. Он не казался особенно впечатленным, но слушал внимательно. — Так сказал я, — Тайбер рассмеялся. Исмир усмехнулся и Шепнул короткое Krah, прежде чем сделать ещё глоток эля — бутыль в его руках тут же запотела, стоило только призванному холоду столкнуться с сиродским теплом. — Говори, что хотел. Тебе мои советы всегда были поперёк горла. — Ты опять лукавишь, Корона Бурь, — с легкой укоризной отозвался Тайбер. — Я всегда к ним прислушивался. Весенний ветер вздохнул, мимолетной прохладой мазнув по плечу. — И всегда делал по-своему. Ну? Что за шеогоратова затея пришла тебе в голову в этот раз? — Прекрасная жертва, Вульф. Ты будешь в восторге. — Тайбер был уверен в прямо противоположном. — Pah ko gein, помнишь? «Всё в одном». Pah ko zu’u… «Всё во мне». Ветер, колыхавший тонкие ветви деревьев, замер. — Pah ko zu’u, — твёрже повторил Тайбер. Он больше не владел Голосом, чтобы обратить своё слово в клинок, но оно всё ещё оставалось оружием, только другого толка. — Я не могу требовать единства от Тамриэля, не будучи единым сам. Ты нужен мне в Скайриме, Вульф, со своей Короной, но если люди узнают, что моя сила была заёмной, мне конец. И Империи конец. Так закончил свою жизнь некоронованный Император Ноль, и Тайбер не собирался повторять его ошибок. Может быть, Пути Хождения могли даровать ему собственную силу, что сравнялась бы с могуществом Короны Бурь, но по этим дорогам ему предстояло шагать ещё очень долго. — Я должен быть един со своим полководцем и советником, — сказал Тайбер неподвижно застывшему ветру. — Я хочу, чтобы ты носил свой Голос под моим Именем. Раз уж он больше не мог носить Бурю в своей груди, им придётся немного потрудиться, чтобы заставить мир верить в Голос Императора. — Ого. А чего ещё ты хочешь? — обыденно поинтересовался Вульфхарт, спокойно отхлебнув из бутыли. Ветер, забывший о своём секундном молчании, смешливо встрепал Тайберу волосы и унёсся прочь. — Я вовсе не собираюсь отнимать у тебя твою Бурю, Вульф, или твоё нордское наследие, или ещё что. Но пока ты сражаешься за меня, пусть даже под имперским знаменем, каждая твоя победа будет победой Исмира Вульфхарта, но не Тайбера Септима. Твоё Имя слишком громкое, чтобы люди расслышали за ним мой голос. — Тайбер, шагнув ближе, доверительно сжал ладонью его плечо. — Реман пришёл в Сирод Мировым Богом, а я всего лишь человек, мне не хватит сил объединить Тамриэль в одиночку. Но кто сказал, что Император должен быть одним человеком? Это просто маленькая хитрость, Вульф, ничего больше. Вульфхарт безнадежно ругнулся себе под нос. — Арктус опять перебрал с сахаром, и теперь ты хочешь сделать это моей проблемой. — Я отказался от своего протонимика, но я не прошу тебя о том же. Я только прошу тебя — тебя и Зурина; он согласился — почаще называть моё Имя вместо своего. Этого хватит. — Тебе? Да. — Вульфхарт посмотрел ему в глаза. — Но ни Хьялти, ни Зурин не оставили в Мундусе следа, который оставил я. Если я возьму твоё Имя, миф-магия сделает своё дело — мифический образ Исмира изменится, а он вколочен в мироздание наглухо, так что я вообще не представляю, чем это обернётся. Кроме того, что я больше не буду собой. И ты — ты подумал, кем станешь ты? Манмер, Дракон Севера? — Уймись, — отмахнулся Тайбер. Из всех его преступлений самым страшным Вульфхарт неизменно считал то, что новый Император Тамриэля посмел родиться с мешаной кровью. — Разве я хоть раз оскорбил твою Корону недостойной жертвой? Или уклонился от боя, который должен был принять вместе со своими людьми? Мы ходили вместе целые годы — во всём мире ты лучше всех знаешь, кто я такой, и всё равно помогал мне, даже когда я не был Императором. Отчего ты не хочешь помочь мне теперь? Влажный сиродский воздух вдруг показался напоенным морской солью, отрезвляющим ледяным холодом плеснул в лицо, загрохотал тугим, далеким барабанным боем — через мили и мили, и бескрайние горные хребты с мерзлыми снегами, и злые красные пески чужих стран… всё живое танцевало под один и тот же ритм во всех землях и под любыми ветрами — тебе ли не знать об этом? Все попытки разломить мир надвое были всего лишь упрямой старой традицией, которая изжила себя — почему ты так стараешься защитить её, Вульф? Буря больше не слышала его мыслей. Миф-эхо нахлынуло и ушло. Тайбер отступил и сел на одну из длинных скамей, укромно расставленных вдоль садовых троп. В статичном пространстве Бело-Золотой от миф-эха мутило сильней обычного — чудо, что сам Вульфхарт ещё удерживался в здравом уме, учитывая, как тяжело дался ему штурм Башни. — Прости, что я не знаю нужных слов, — негромко сказал он. Короне Бурь не было дела до Единого Тамриэля. Обещание, данное Алессии и воплощенное в Ремане Сиродиле, так и не было исполнено до конца; с чего бы кто-то верил в него, кроме Императоров людей и Зурина, подглядевшего чужие счастливые сны о несбывшемся будущем? Будь у него Голос, может, он сумел бы заставить мир услышать. Будь у него сила, которую обещали мифические пути, ему не пришлось бы просить от Исмира жертвы, непомерной для бога. — Слов, которые ты ищешь, нет в Довазуле. Вульфхарт протянул ему полупустую бутыль, и Тайбер, машинально сотворив новое охлаждающее заклинание, принял предложенный эль. Он предпочитал вина, но стоило отдать должное нордским мастерам, при сиродской погоде не было ничего лучше нестареющей северной классики. Сделав несколько глотков, он вслушался в беспокойные шорохи деревьев: Вульфхарт не всегда говорил языками людей. Весенний ветер, не медля ни секунды, небольно толкнул его в грудь — холодным дыханием гор, далёких и близких одновременно, как будто он сам отшагал по ним немало людских жизней. — Ты сумасшедший, Тайбер Септим, — сказал Вульфхарт, окинув взглядом хмурящееся небо. На западе снова собирались тяжелые дождевые тучи. — Помяни моё слово, твоё Имя будет священным на этой земле, потому что здесь все такие же поехавшие. — Только поэтому Зурин всё ещё болтается во Дворце. Был бы нормальным, сбежал бы ещё в джунглях. — Тайбер передал бутыль ему обратно. Встряхнув бутылку с остатками эля, Вульфхарт огорченно цокнул языком. — Надо было две брать. Отвечать не было смысла, потому что в нордов родная выпивка выливалась, как в бездну Обливиона — бесследно, можно было запастись целым бочонком и не прогадать. Тайбер откинулся на спинку скамьи, чуть прикрыв глаза. Да, тучи несли с запада новые грозы; абесинские пираты, почуяв волю, не давали прохода торговым судам Империи, и пустыни Хаммерфелла не могли вечно удерживать королевства Хай Рока от новой попытки войны. Верховный король редгардской провинции, Тассад Второй, весьма прохладно принял имперских дипломатов; если Хай Рок был раздроблен и потому уязвим, то полноценное вторжение в Хаммерфелл залило бы кровью весь Алик’р от края до края. Да и было бы с чем вторгаться — с несколькими легионами? Или надеяться, что Исмир сумеет восстановить силы достаточно, чтобы потягаться с целой армией? Едва ли северный бог был на это способен даже в древние времена. Песни о нём оставались всего лишь песнями. — Акатош — плохо свернутая кинопленка, — сказал Тайбер. — Звуки вместо цветов на статичных кадрах. Тона капают вверх с витка на виток и копятся во мне, но музыка звучит неправильно, она всё время одна и та же. Как бы прекрасна она ни была, от неё уже просто тошнит. Вульфхарт посмотрел на него с уже опустевшей бутылкой в руке. — И покрепче надо было брать, — посетовал он. — Ты, кстати, обещал мне новые песни. — Мироздание зашло в тупик, Вульф. С ним что-то не так. Оно разваливается пополам, и трещина проходит через моё сердце. — Тайбер мягко постучал по Чим-Эль Адабал. Амулет согласно блеснул своим кровавым рубином. — С этим я не спорю, но я хочу послушать бретонские баллады. — Бретонские баллады — старьё. Все Песни на всех языках — старьё. Мундусу нужна новая музыка мира, а мне нужно, чтобы ты носил свой Голос под моим Именем, иначе ничего не получится. Вульфхарт сел рядом, поставил бутыль на землю и очень внимательно посмотрел ему в глаза. — Как, по-твоему, — терпеливо начала Корона Бурь, — я должен носить свой Голос под твоим Именем, хренов ты манмер, если я даже не знаю бретонских баллад?***
В конце концов дожди уступили место безжалостному сиродскому лету, и влажная жара накрыла всю Нибенейскую долину — даже благословенная речная прохлада почти не помогала. Вне Башни, где маги исправно обновляли охлаждающие чары, Тайбер невольно начинал подумывать о том, что неплохо было бы самому стать во главе легионов. В Скайриме, по крайней мере, не было этой проклятущей жары. По лицам солдат перед ним читалось, что они и сами будут счастливы отправиться куда угодно, лишь бы подальше от Сирода. Нипочём погода была только привычным к климату центральной провинции нибенейцам: в легионе Беатии, первом из уходящих на север, хватало людей со всех уголков новой Империи. Сама Беатия стояла рядом, ожидая, пока трибуны построят солдат — говорить было уже не о чем, все планы были утверждены заранее, торжественная речь Императора уходящим легионам была всего лишь данью обязательствам. Коловианцы особенно любили торжественные речи, и Беатия не была исключением, хотя разок она призналась, что в знаменитом генерале Кулекайна солдаты крайне ценили доходчивую краткость обращений. Тайбер, тогда ещё Хьялти, только засмеялся: это в Хай Роке лорды заводили долгие речи перед своими людьми, а скайримские морозы и сиродская жара как по волшебству отбивали всякую охоту разливаться соловьём перед армией, в которой все до единого мечтают только о том, чтобы их великий генерал поскорее заткнулся. Беатия прошагала с коловианской армией весь Сирод, от Санкр Тора до забытых богами глубин джунглей, теперь она была легатом Рубиновых Легионов — Тайбер ни капли не сомневался, награждая её новым званием, что оно заслужено справедливо. Возможно, даже слишком справедливо, учитывая, как грязно порой генерал Хьялти вёл свою войну. С другой стороны, для скайримской кампании не было никого лучше. Спокойное хладнокровие Беатии должно было уравновесить Вульфхарта, который оставался собой в любом из воплощений и под любым именем — Тайбер только надеялся, что Исмир не превратит все снега в один огромный могильник. Довольно было и усилий, которые он приложил к тому, чтобы легаты не возмутились назначению неизвестного северянина генералом императорской армии — усилий и денег. Вульфхарт поймал его взгляд и беззвучно усмехнулся. Он обещал не раскрывать своей истинной природы, насколько мог, хотя и предупредил, что проворачивать такие фокусы с именами в Скайриме избегал даже Исграмор, а уж он-то наделал дел в своём Предрассвете. Предостережение было крайне разумным, но Тайберу осталось только пожать плечами — что ещё он мог предложить взамен? Рассказать всем, что новый Император на самом деле только и занимался, что воровством чужих подвигов? Уж это точно привело бы его к Единому Тамриэлю — возможно, прямо по пути к петле. Всякое воровство каралось только по мелочи. Тайбер не собирался опускаться до мелочей. Он мысленно воззвал к Чим-Эль Адабал, и красный камень Амулета на его груди разгорелся ярко, как маленькая рубиновая звезда. Теперь, когда у него не было Голоса, он не мог больше произносить речи так, чтобы его слышала целая армия; приходилось привлекать внимание по-другому. — Славься, Рубиновые Легионы! — он вскинул вверх свой старый гладий, и солдаты ответили ему салютом; сталь зазвенела, и Тайбер сделал паузу, ожидая, пока легион стихнет снова. — Славься, Империя! Три года вы ходили со мной по её землям, и мы прошли их вместе от края до края — наша кровь на драконьих стягах! Не думайте, что я рад оставлять вас скайримским снегам. Но и они укрывают земли Империи. Всюду, где ляжет ваш взгляд, — земли Империи; так говорим мы, Человек и Дракон, со священным Правом, чей свет озаряет вас сейчас, и каждый, кто оспорит нас словом и сталью, встретит слово и сталь! В безоблачном небе сухо треснул раскат грома без единой молнии. Солдаты замерли, подобравшись; Тайбер медленно опустил гладий. — Я не могу пойти с вами. Но с вами — моё Имя и мой Голос, и когда вы вернетесь, смешав свою кровь с песнями севера, вы увидите… вы увидите сами… как странно было пытаться отделить их друг от друга, потому что каждая Буря всегда отражается сама в себе, и Мундус — вода, запомнившая её шаги, и оттого её звёзды приходят и уходят, когда пожелают, но всегда остаются рядом, где поёт Пустота… Ему пришлось остановиться и сделать несколько вдохов. Свет Чим-Эль Адабал, пронзительный и незримо-алый, бешено колотился под рёбрами, и Тайбер опасался, что окончательно провалится в его сны, а это было бы очень невовремя. Для него самого — во снах Амулета Время не имело власти. — И её Голос то и дело пробивается в эфир на каждой волне, — скомканно и хрипло закончил Тайбер и коротко кашлянул в сторону, возвращая голосу чистоту. — Славной дороги, Рубиновые Легионы. Восьмеро с вами, а когда они вдруг решат вас покинуть, останется кто-то вроде меня. Пусть о вас сложат песни, каких ещё не слышал Дворец Королей. Он отсалютовал первым — простым солдатским салютом, к какому привык за годы службы в армии Кулекайна, и Амулет на его груди мягко угас. От ответившего ему грохота стали встрепенулся даже уставший от жары горячий и едва различимый ветер, туго хлестнувший по чёрно-красным знамёнам. Далеко не лучшая его речь, и многие из солдат недоуменно переглядывались между собой, но те, кто знал Хьялти ещё во времена сиродской кампании, давно уже привыкли к странностям и анахронизмам, и любили его всё равно. Тайбер не взялся бы предсказать, сколько из них вернутся к нему живыми. Над Нибенейской долиной плыло раскалённое дрожащее марево Середины Года, и легионы Третьей Империи людей уходили в Скайрим.