Ты знаешь, Мэри
Есть истина в вине и теле
Религии и постели
Но я отыскал в тебе.
***
«Вася, как у тебя дела? Все хорошо? Телефон опять на беззвучном? Почему не перезвонила?» «Привет, пап. Все отлично. Да, опять. Прости и прекрати переживать из-за каждого пустяка. Вчера просто рано уснула, а сейчас уже на работе. Наберу вечером».***
«Васенька, что со связью? Не могу дозвониться. Когда защита? Ты прилетишь на каникулы?» «Привет, мам. Телефон разрядился, только увидела пропущенные. Защита 22 июня. Готовлюсь. Давай решим после вручения диплома. Я позвоню на днях».***
«Василиса, добрый день! Хорошая новость: на защите выпускников нашей кафедры будет присутствовать HR-менеджер The people. Можно получить летнюю стажировку за рубежом. Вы закончили оформление подиума? Когда ждать вас на прогоне?» «Здравствуйте! Марина Николаевна, простите за долгое ожидание ответа. Я почти закончила. На следующей неделе забронирую себе время».***
«Васек, хэллоу! Когда у тебя закончатся выходные? Ты за свой счет уже два дня берешь. Не обижайся, но я не буду выходить за тебя ещё на две смены. Пусть открывают дополнительную вакансию на полставки». «Еще два дня, пожалуйста. С меня две твои смены и с понедельника по четверг ты отдыхаешь. Договорились?***
Страх живет в голове безвылазно все четыре дня. У страха карие глаза, рыжие вьющиеся волосы и ямочки на детских пухлых щеках. Видение нереально. Ощущения фантомны. Но ладонь навязчиво тянется к животу. Василиса боится. Боится, что сорвется и снова сядет за руль, ведь все четыре дня Кирилл что-то пишет. Она не открывает сообщения от него, она скучает по нежному «моя», она тихо плачет, свернувшись калачиком на застеленной кровати. Ее верный помощник в борьбе с зародившейся между ними странной связью, выросшей из одноразового секса, — страх. Она лелеет и пестует его как дитя, а в благодарность за ее ласку страх (с трудом, но все же) вытесняет из головы мысли о нем. Четыре дня и четыре ночи животного ужаса, лишившего сна, проверка в больнице, справка о том, что она здорова. Четыре теста на беременность, двойная доза противозачаточных, закинутая в слезах на язык трясущимися руками. Да, глупо. Да, она знает и понимает, но страху неведомы доводы рассудка. Откуда ему было знать, что таблетки, прописанные врачом, она пьет давно? Конечно, ниоткуда. Он просто наплевал на все. Страх и ненависть — то, что переполняет, иссушает, выкачивает силы. И вот уже Никольская похожа на собственную тень. А в субботу вечером приезжает Карина, видит несобранную Васю, с языка которой слетает «я не очень хочу ехать…», но не замечает ее состояния. Карину прорывает. Она захлебывается слезами, но говорит-говорит-говорит. Кирилл ее бросил. Четыре дня назад. Сам. — Я… Я же теперь арт-директор! Мне нужно там быть! А я не смогу одна… Пожалуйста! Он ничего не сказал об изменах. О том, что сделала Василиса. Что же. Это похоже на финал. Конец истории. Кажется, Кир просто получил, что хотел и поставил точку. — Он… сделал тебя арт-директором? — Василиса облизывает пересохшие губы. — Да… — Всхлип. — Сначала предложил трудовой, а потом, после подписания… — Еще один всхлип. — Видите ли, не крутит романы с подчиненными… Никольская не верит. Просто не может поверить, что этот ублюдок сделал! Трудовой договор! — Карина… Боже, зачем?! Ты хоть понимаешь, что происходит в его клубах?! А Карина плачет. Говорит, что Вася преувеличивает. Что Кир никогда ничего противозаконного не делал. Что бармены сами порой мешают бурду. Что травка вообще во многих странах разрешена, а в клубы ее проносят гости. Карина говорит и говорит. Спина покрывается мурашками от того, как ему такое удается… Как Кирилл это делает? Крыса, разносящая смертельную чуму по городу. И ты никогда не узнаешь, в какой момент подхватил заразу. И не найдешь лекарства — потому что его нет. Единственный способ выжить — держаться от разносчика на расстоянии. — Увольняйся. — Вась… Ты хоть представляешь, сколько девчонок мечтает об этой должности?.. — Увольняйся, Карин! Я серьезно! — А если я тебе так скажу о твоей работе? — Да очнись, Карин! Ты сейчас правда сравнила?! Карина дергает носом. Подруга раньше всегда прислушивалась к ней. А теперь… Василису передергивает от ощущения его незримого присутствия. — Ну, хорошо. Но не сегодня. — Завтра. — Завтра же воскресенье… В понедельник. А пока можешь поехать со мной? К страху и ненависти примешивается порция вины. Язык не поворачивается отказать. И она натягивает первое, что попадается под руку, быстро приводит себя в порядок и спустя двадцать минут сидит за рулем своего черного красавчика. А в городе белых ночей царит июнь. Сверкающий зеленью в парках и скверах, искрящийся бликами света на темных водах Невы, вдыхающий пыль с брусчатки и гранита в жаркий полдень, — июнь подобен вечно юному Дионису, в котором смешалось самое прекрасно-возвышенное и самое низменно-стыдливое.***
Июнь не укрывает Санкт-Петербург вуалью спасительного мрака. День и ночь спутаны, перепутаны, переплетены. Лишь в открывшемся впервые после двухнедельного перерыва «Койоте» правит балом таинственный полумрак. Этот клуб — кривое зеркало мира. Пристанище для жаждущих скрыть лица в чернично-дымной мгле. Электронные ритмы взрывают танцпол, наполняют воздух вибрациями, отдающимися во всем теле, — и каждый бит пробуждает затаенные, спрятанные глубоко в подсознании эмоции. Музыка в ритме человеческого пульса. Сердца. Жизни. Вспышки неоновых лучей от стробоскопов под потолком мигают и мигают. Сапфирово-синий. Малиново-розовый. Дымчато-белый. Свет пульсирует в такт громыхающей музыке и биению сердца, рисует гипнотизирующие узоры на танцполе и стенах. А толпа внизу пугающе напоминает живой организм: люди словно становятся одним целым со звуком и светом. Василиса и не подозревала, что Карина способна создать такое. Место, где время останавливается, а эмоции наполняют каждую клеточку тела — и ты переносишься в другой мир. В мир, где можно все; словно она — Алиса, прыгнувшая в кроличью нору. А может… это создал он? И где он? Отсутствие Кирилла Воронова нисколько не успокаивает. Скорее наоборот — выкручивает без того натянутые нервы до предела. — Пей-пей-пей! — Голоса срываются в попытках перекричать электронную музыку. Под смех и подначивания Ник и Карина вот-вот на спор — кто быстрее — выпьют по три рюмки горящей самбуки. Третий этаж перекрыт. Тут их всего человек десять: Василиса, Карина, тот самый Ник, Кай — парень с внешностью фотомодели и замашками звезды Тик-Тока, рыжая девочка и кто-то еще, кого Василиса даже не пытается запомнить. Они все устроились на мягких диванах. В центре — низкий стол. Кальяны, закуски, реки крепкого алкоголя и разговоры обо всем и ни о чем. Но никто и словом не обмолвился о том, что среди них нет владельца. Спросить у Карины смелости не хватило. — Три! Два! Один! — Под улюлюканье ребят Карина заливает в себя стопку и морщится. Василиса не выдерживает. Хватает бокал безалкогольного Мохито, встает. Отходит к стеклянному ограждению и смотрит вниз. Танцпол. Сцена, на которой выступают девушки и парни go-go. Бар. Второй этаж — эдакий балкон для тех, кто раскошелился на vip-кабинки. Мысленно прикидывает, тяжело ли будет вывести Карину из клуба в явно ждущем ее невменяемом состоянии. Рассеянный взгляд скользит по стенам — ничего не видно. Только высоко наверху — еще выше, чем их этаж, — словно парит под потолком диджейская стойка. Огромные колонки, пульт, конструкции для освещения. Вмиг музыка обрывается. Свет гаснет. И абсолютная тьма опускается на клуб. Время останавливается, а мрак становится почти осязаемым, плотным, густым, со вкусом дыма, сладких коктейлей и чего-то запретного. Всего на секунду ей кажется, что рядом кто-то есть — спину обдает холодным потом. — Не ждали, друзья?! Но уже в следующую включается прожектор: Кирилл появляется за диджейским пультом в луче белого неона. Недосягаемо высоко. И вовсе не рядом с ней. А внизу его встречает шум и гул толпы. — О! Вижу, что ждали! — Самодовольный голос, усиленный колонками, разливается по всему клубу. Толпа его заглушает. Неистово беснуется. А Кирилл дает им возможность выплеснуть эмоции, молча наблюдая. И снова ощущение чьего-то присутствия. Василиса резко оборачивается — да, она не ошиблась. Даже в полумраке видит, что по левую руку стоят пара ребят и рыжая девчонка. С бокалами в руках и снисходительными улыбками на лицах рассматривают людей внизу. — В этом году вы разобрали билеты за сутки! Sold out, дамы и господа! — В этом году он превзошел сам себя, — хмыкает блондин. — Угу, — оперившись локтями об ограждение, поддакивает девчонка. — Круче, чем файер-шоу. — И я искренне поздравляю тех счастливчиков, что сегодня оказались здесь! — Вы понимаете, что происходит? — Кир открывает сезон белых ночей, — отвечает на ее вопрос Ник. — Что? — Ты первый раз что ли? — Свесившись еще сильнее, смотрит на Василису… Да как ее зовут? — Да. — И по традиции… — тем временем продолжает Кирилл, — идейный вдохновитель наших неповторимых ночей! Создатель этого места! Ритмично-рваная барабанная дробь. — Июньские вечеринки проходят каждый год уже лет семь. Они с братом придумали… Ну, типа закрытые ночи. Вход ограниченный, а веселье безграничное. — Ей отвечает тот самый Кай. — У Кира есть брат? — Василису опережает Злата. Точно Злата! То есть не Кирилл создал этот филиал Ада на земле? А звук барабанов — словно в каком-то Вуду ритуале — все нарастает и нарастает. Сердце начинает стучать быстрее, подстраиваясь под ритм. Она дышит так, словно это ей нужно выйти на сцену, освещенную софитами. — У него — нет, — Кай закатывает глаза. — С моим братом. — Знакомый всем вам владелец той самой Destruction, ставшей Меккой для ебаных хипстеров и интеллектуалов, богемы и туристов! Узнаете?! Не может быть! Это ошибка?! — Виктор! Волна голосов почти глушит усиленный колонками баритон. Толпа снова улюлюкает. — Александрович! Василиса перестает дышать за секунду до того, как Воронов озвучивает фамилию. Как?! Как это возможно?! Неистово громко бьют барабаны. — Бестужев! Она поднимает взгляд наверх — рядом с Кириллом появляется еще один человек.***
То было нелепое знакомство, какие, впрочем, бывают в жизни каждого. Такое нелепое-нелепое, но воспоминание о нем грело душу холодными зимними вечерами. Все случилось в декабре. Под конец года Василиса и думать забыла о парне со свадьбы. О сыне прокурора, которого посадил за решетку собственный отец. О мужчине, на чье имя весьма однозначно реагировал ее папа. Короткие дни неслись неуловимо, стремительно, непозволительно быстро: развод родителей, университет, работа, мечты о будущем. Жизнь шла своим чередом. Конец декабря выдался жарким. Предпоследняя сессия, первая съемка, которую полностью доверили стилизовать Василисе. О, как же она переживала! Как тщательно, щепетильно относилась к каждой детали порученного проекта: выбирала локации и делала тест-фото на каждой из них, отсматривала профили моделей, выбирала даже бумагу для каталога! Ее энергия била ключом в тот невероятно холодный, снежный декабрь. Она потратила уйму времени на переговоры с Александром — управляющим галереей Destruction — для того, чтобы уложиться в выделенный на съемку бюджет. И выторговать еще два часа сверху. Ей очень-очень — просто безумно — нужна была эта пара часов! Но не в договоре, а на словах. К счастью, 29 декабря галерея не работала. На 28 число у бренда была запланирована съёмка лукбука. А вот 29 декабря Александр разрешил ей «приехать и забрать вещи». Это была победа! Василиса с трудом держала лицо, но все, чего ей хотелось — прыгать на месте от радости. Ведь у нее появилась возможность, которой не обладал никто более — сделать фотосессию своих собственных платьев в просто потрясающей локации! Не в заезженной фотостудии, а в галерее! Платьев было всего пять, но они были ее! Никольская заплатила фотографу и видеографу, попросила знакомую модель приехать на съемку. Оплатила макияж и укладку. И каково же было ее удивление, когда утром 29 декабря коллега по цеху вернула ей деньги на карту. «Сорри, Васек, но вчера после съемки так посидели… Давай хоть в обед начнем, а? Прости-прости-прости». А следом отказался и видеограф. Увы, так поздно начать было нельзя. Александр дал ей время «на выезд со всеми вещами» до обеда. А после галерею должны были закрыть до второго января. Она знала, что у нее больше не будет такого шанса… Да и денег, чтобы арендовать все это. В тот день, стоя у входа Destruction и читая сообщения от ребят, Василиса все равно чувствовала себя прекрасно. И пусть лютый мороз щипал за нос и щеки, пусть ветер пробирал до костей, а колючий мелкий снегопад застилал взор и заставлял трястись от холода, она была счастлива. Визажист приехала к назначенному сроку, фотограф была в пути. А значит, еще не все было потеряно.***
Снова гремит музыка. Снова тьма рассеивается. Теперь видно, что все стены — сплошь огромные экраны, на которых выведена абстрактная анимация. Они поднимаются по лестнице. Они шутят и смеются. Кирилл пихает Виктора под ребра — видимо, когда тот что-то произносит. Они выглядят так, словно весь мир у их ног. Кто бы мог подумать, что такие разные люди имеют что-то общее! Как?! Они похожи настолько же, насколько различны. Воронов в белоснежной рубашке с подвернутыми до локтей рукавами и с огненными волосами едва ли не сверкает в полумраке. А Бестужев с ним сливается, будто он — часть мрака. И Виктор выглядит расслабленным. В черной футболке и легких штанах, в сланцах — словно идет по дому. Когда они подходят к последнему лестничному пролету, Кирилл поднимает голову вверх — луч неона падает на тех, кто стоит у ограждения. Он хищно улыбается, — или это все игра ее воспаленного мозга, света и теней? — он что-то говорит другу, который тоже смотрит наверх и, кажется, прищуривается, а Вася отшатывается от ограждения. — Нет, ну вы это слышали?! — Мужчины уже обходят охрану и заходят к ним. — Алекса-а-андрович! Александрович, мать его! Она смотрит на Кирилла Воронова — а тот оборачивается на Виктора. — Важный, как хер бумажный! На губах Вика расцветает веселая ухмылка: — Как же я скучал по твоему великолепному русскому! — Он переводит взгляд на стоящих у ограждения ребят. Кай обнимает брата, начинается суета, приветствия, череда объятий. Кирилл не отходит от друга. Вася ищет глазами Карину. Но она, блин, снова куда-то пропала. — Да ладно! Василиса? Какими судьбами?***
— Интересно. — Он прерывает процесс съемки, на который у них и так осталось не больше тридцати минут. — Не припомню, чтобы в графике аренды видел бронь на сегодня. Черт! Осталось же всего два платья! Мужчина подходит к ним, рассматривая рейлы с уже упакованной в прозрачные чехлы одеждой, включенные кольцевые лампы, штатив с телефоном и двоих девушек: Катю — фотографа и Василису, пытающуюся сообразить, кто перед ней. Она комкает юбку того самого белоснежного шелкового платья с перьями. — Так что, дамы? Не объясните, что здесь происходит? Василиса прочищает горло, вспоминая, что лучшая защита — нападение.***
— Если честно, на меня никто за пять лет не наезжал в моей же галерее! — Виктор смеется, рассказывая историю их знакомства. В ней нет ничего предосудительного, запретного, тайного или грязного. Она была похожа на мимолетное чудо, озарившее на краткий миг холодную темную зиму с ее долгими ночами. Василиса пристраивается в углу рядом с изрядно захмелевшей Кариной. Впервые за четыре дня легко улыбается, отвечает на подколы и реплики Виктора, дополняет его рассказ, чем вызывает у мужчины ответную улыбку. Она и не надеялась, что они когда-нибудь еще увидятся, а потому не разрешала себе ни скучать, ни искать его профиль в Инсте, ни думать о том, что он где-то существует, живет… Что он просто где-то есть. Наверное, рядом с ним Василисе могло бы быть хоть сколько-то хорошо, не буравь ее все это время взгляд карих глаз. Кирилл смотрит, в задумчивости водя указательным пальцем по губам, — да она сама порой бросает на него мимолетные взгляды — и в эти секунды кажется, что он прячет лукавую улыбку. Но никак не провоцирует неловких ситуаций. Василиса так и не находит объяснения этому явлению: Кирилл Воронов и Виктор Бестужев действительно близки. Должно быть, это великая ошибка Вселенной. Чертов сбой, осечка, недоразумение — но факт!***
— Ну, все! — Он выдыхает молочный пар; на его скулах цветет румянец, но, кажется, мужчине жарко, а не холодно. Еще бы. Он ведь таскал коробки с одеждой и обувью, а не она. — Ничего не забыла? Виктор дает время доснять материал. Помогает вынести реквизит в приехавшее грузовое такси. И теперь стоит с ней у запасного выхода, ведущего прямо на парковку. Снег к обеду не метет. Но все еще жутко холодно. У нее нос наверняка еще краснее, чем его щеки. — Нет. — Василиса благодарно улыбается, не до конца веря, что перед ней Виктор Бестужев, а не охранник. Она почему-то думала, что владелец всего этого великолепия обязательно будет тем еще снобом или утонченным эстетом… Ну, точно не тем, кто потащит чужие коробки в грузовую машину. — Спасибо вам огромное! Это было… Был просто подарок на Новый год, честно! А он лишь улыбается в ответ, предлагает перейти на «ты» и поесть. И они обедают вместе. А потом гуляют по ночному предновогоднему городу. Они едут в Севкабель, едят трдельники с шоколадом и корицей прямо из шуршащей бумаги, — и он говорит, что ей обязательно нужно побывать в Праге, — запивают их горьким американо из картонных стаканчиков и смеются, когда Виктор предлагает взять в аренду коньки и покататься по заливу, а она едва не шлепается на задницу в первые пять минут на льду. С ним легко — а оттого они так много говорят в тот день. Оказывается, Виктор заканчивал ту же Академию, в которой учится она. Только другой факультет. У него серые — как небо — глаза. У него ямочки на щеках, когда он улыбается. У него угольно-черные вьющиеся волосы и открытая улыбка. А еще завтра он улетает. А она? Она снова вернется к своей жизни. Но тот день и вечер, плавно перетекающий в ночь, остается навсегда в ее памяти. Как и его прощальное: «Приятно было познакомиться, Василиса».***
— Все будет хорошо. — Бархатное, спокойное, обволакивающее невозможностью, а оттого вызывающее приступ горечи на корне языка обещание. Тепло его руки даже сквозь воздушные сантиметры согревает ее остывшую от страха кожу. — Они просто поговорят. — Виктор останавливается рядом с ней у ограждения. Хочется прижаться к его боку как тогда, на катке, когда это происходило само собой и не вызывало неловкости. Хочется рассказать, как сильно все пошло по наклонной с их прошлой встречи, хочется быть рядом и бесконечно слушать его голос — только вот ушедшего не повторить. И пусть Василиса могла бы озвучить ту правду, которую возможно чувствовал и он, они упустили момент. А может, упустила она, а он и вовсе не видел никакого шанса. Может она, как обычно, все придумала. Василиса сглатывает комок в горле, не решаясь посмотреть на него сейчас, — когда они наедине. — Надолго ты в этот раз? Скажи, что навсегда. — Нет, увы. Прилетел неделю назад, а самолет в конце июня. Там интересный… Ох, как же знакомо! — Кейс? Хорошее дело? — Да. — Судя по голосу, он невесело усмехается. — Только, скорее… Я называю это словом «проект». Невозможные для пересечения параллельные. Она больше ничего не спрашивает, а он говорит, что не ожидал увидеть ее среди друзей Кира, что она сегодня выглядит немного уставшей, интересуется, как у нее дела. Как дела? «Да, знаешь, не очень. Я сплю (прости, спала) с парнем (еще раз прости, с бывшим парнем) своей подруги. Возможно, стала причиной их расставания — а если честно, я этого хотела! Я не общаюсь с матерью эти две недели, потому что сказать нечего. А еще, знаешь… Я, кажется, не получу «отлично» на защите — и меня это больше не волнует. Работа оказалась не той самой «мечтой» — половину своего времени я просто замещаю консультантов в магазинах. Я не встретила того, кого могла бы… А точнее… Я встретила. И отпустила». Ведь в ту ночь на вопрос «есть ли у тебя кто-то?» она весело улыбнулась и заявила, что у нее есть «мечты и цели», и ей не до условного кого-то. Сожалеть можно. Можно жалеть себя и грызть локти за ту фразу, но какой смысл, если из песни слов не выкинешь?.. Все иногда лажают, а потом жалеют. Но самое главное: Виктор Бестужев не живет в России и не собирается, а история на ночь ни ей, ни ему не нужна… «Он, скорее всего, и по шлюхам не таскается», — мерзко шипит голос внутри. Василиса до боли прикусывает щеку. Металлический привкус крови острее льда в Мохито. Ну, так… Как дела, Василиса? — Да так… Неплохо. Скоро защита. Платья есть. Просто не знаю, как их красиво подать. Что-то делаю, потом переделываю, потом еще и еще… И постоянно кажется, что можно лучше. — Те, в которых фотографировалась? — Нет. Другие. Они бы тоже идеально смотрелись в галерее, в студии, на природе… Где угодно, на самом деле, только не в том обшарпанном зале, который нам выделили. Это будет просто смешно! Коллекция свадебных платьев класса люкс и сырость на подиуме. — Слушай. Еще в тот раз хотел спросить, но не был уверен… Почему ты не просишь помощи? Василиса бросает на него взгляд из-под опущенных ресниц — Виктор смотрит на танцпол. — Никогда ничего не просите, слышал? Но после ее ответа Бестужев выпрямляется и разворачивается к ней лицом. — Только не говори, что Дьявол соблазнил тебя так легко. — Уголки его губ приподняты, а глаза святятся во тьме как звезды на ночном небе. — И как это понимать? — Василиса отзеркаливает его позу, не стараясь скрыть ответной улыбки. — Ну-у… Ты цитируешь булгаковского Люцифера, поощряющего гордыню. Он же Дьявол во плоти. Не развращает ли он душу дорогой Маргариты этим наставлением? На миг Василиса теряется от его трактовки ее любимого романа (или от его взгляда, очарование которого не уступает и Воланду), прикрывает глаза, формулируя ответ: — М-м, да, но, знаешь, мне кажется, Маргарита точно не та, кого можно легко совратить. Скорее уж наоборот… — Может, но я это все к чему, собственно: «Просите, и дастся вам; ищите и обрящите, толцыте и отверзется вам». — И все еще ничего не понятно, Виктор Александрович. — Ее немного забавляет обращение по имени-отчеству. Будоражит, если уж на чистоту. — В Евангелие есть прямо противоположное. Что-то вроде: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». — Боже! Цитируешь святое писание здесь? Он такой же, каким она его запомнила: удивительный, интересный, такой… Заставляющий влюбляться в жизнь. Наверное, она начинает понимать, что Кирилл нашел в Викторе и почему искренне дорожит другом. — А что такого? — Тут же как в Аду… — Во-первых, мне показалось или кто-то вскликнул «Боже» только что? Тут, в Аду. А во-вторых… Вы ужасно субъективны, Василиса. — Разве? — В галерее ведь не как в Аду? — Нет. — Смотри внимательно. — Виктор хитро улыбается и переводит взгляд на экраны, а потом снова на нее. — Ничего не напоминает? Экраны… С проекциями. На одной из выставок весь зал был погружен в его фантазию — в придуманный Виктором космос. — Ты перенёс сюда анимацию! — Да-а… — Он усмехается. — Замучились с Киром все это настраивать, но вышло неплохо, по-моему. Неплохо? Неплохо?! Он тут создал рукотворное другое измерение! — Поможешь мне, пожалуйста? — И она снова улыбается, чувствуя, что, может быть, шанс еще есть?***
Цикличность игры «догоняй, Воронов!» ему не наскучит, потому что ведущий в этой игре — он. Он то сильнее отпускает поводок, то снова притягивает к себе, и в этом есть определенная забава, если с каждым новым циклом повышать ставки. Ставка сейчас — запредельно высока. Желание вернуть ее себе туманит разум, пусть Кир и держит на поводке собственное «хочу» уже четыре дня. Зацикленность на ней и призрачная возможность стать центром чьего-то мироздания пьянит, а тот жест — ее рука на животе — едва не заставляет давиться слюной. Потому что чувство, что он испытал в тот момент… О, непередаваемо! Чертово предвкушение, — его ребенок, человек, которого буквально создал, — и Кир готов сказать что угодно, сделать что угодно, только бы утолить эту жажду. Более того — он и сам верит в то, что влюблен. Он любит. Хочет. Получит целиком и полностью. Он больной. Зависимый. Ему нужно было бы лечиться — Вик давно говорил, что неумение тормозить сведет в могилу. Но прямо сейчас Кир не видит никакой могилы перед собой — он видит почти сломавшуюся Василису Никольскую. Он позвал ее на пару минут «забрать вещи Карины», и при всех девушка не решилась ставить под сомнение его слова. Тяжелая дверь в кабинет распахивается — Василиса останавливается у входа. Да, дежавю бьет по головам обоих, и Кир знает, что в этот раз она не поддастся так легко, но ее усталость — его союзник в этом раунде: отпечаток бессонных ночей под глазами виден сегодня всем. — Зачем мне туда? — Я тебя не трону. Пожалуйста, зайди. — Где Карина? — Едет домой в такси. — Одна?! — Проблеск гнева сверкает на дне цветущих глаз. Боже, как же он скучал по этому взгляду! Взгляду, в котором плещутся настоящие живые эмоции! — Нет. С Андреем. — Понимая, что имя ни о чем ей не скажет, Кир объясняет. — С сотрудником службы охраны. Он проследит, чтобы она зашла домой. И зачем-то добавляет: — Обычно в конце смен девчонок развозит корпоративный транспорт… Все с ней будет хорошо. — Одной рукой он держит ручку двери, другой — трет лоб. — Твои обещания ничего не стоят. — У меня в телефоне открыто приложение. — Он достает айфон из кармана и снимает блокировку экрана. Протягивает ей. — Можешь посмотреть маршрут. Или позвонить водителю. Василиса молча смотрит на экран, но не забирает трубку. Блядство, она его не переносит еще больше, чем «до»! — Давай поговорим. Пожалуйста. Наверное, за сегодняшний вечер произнес это слово больше, чем за последний год жизни. — У тебя десять минут. — Василиса делает шаг в его кабинет. И в этот момент Кирилл уже знает, что отсюда она выйдет только с его печатью на себе, ибо он просто не сможет выпустить ее без.***
Масштаб поражает — помещение явно задумывалось не офисным: красно-кирпичные стены, трубы под высоким потолком и черная рама большого окна напоминают о том, что клуб расположился в здании бывшего завода. Т-образный «воздушный» стол в центре чист, изящное кресло под цвет его глаз с высокой спинкой и огромные монстеры в серых бетонных горшках — выдержанный в строгости лофт поражает количеством свободного места и воздуха. — У ноута лежит лист бумаги. Посмотри. Он закрывает дверь, но не делает и шага за ней. Молча наблюдает, как Василиса подходит к столу и берет в руки документ, внимательно изучает таблицы, заключения и бросает на него растерянный взгляд. — Что это? — Сертификат соответствия. — Губы кривит горькая усмешка. Она снова смотрит на белую бумагу и черные буквы, на синюю печать, подтверждающую результаты анализов. — Товар чист. Здоров. Полезен для употребления. Я… — Кирилл шагает вперед, но под ее взглядом останавливается на полпути. — Я присылал тебе фото. Сразу, как только получил ее. И еще контакты гинеколога. И время забронированного сеанса. Это частная клиника, с который мы сотрудничаем. Все анонимно. Там девчонки постоянно… Уму непостижимо! — Ты записал меня к врачу, к которому отправляешь этих девиц? — М… Ну… — Он открывает и закрывает рот. Надо бы просто объяснить, что у неудавшегося папаши нет повода для переживаний. А даже если бы и был — он бы о нем не узнал. Удивительно, что он вообще способен переживать по такому поводу! — Знаешь… — Василиса еще раз смотрит на бумагу в руках, а накатившая в эти секунды усталость наливает веки свинцовой тяжестью и сквозит в ставшем в последние дни блеклым голосе. — Спасибо за заботу, но на этом мы закончим. Она молча идет к двери — Кирилл все еще стоит на месте, но только ей кажется, что он сдержит слово, что сейчас они попрощаются и забудут, только пальцы давят на металлическую ручку, а перед носом мелькают стены коридора… «Стой!» И громкий хлопок двери оглушает. И вот уже волосы вновь впитывают аромат гвоздики и вишни, что не вымывается даже шампунем; на губах терпко-сладкий вкус, который не перекрывается даже килограммом шоколада, а в легких — ни капли кислорода «без». Широкие ладони на шее (и перстень, что он носит на мизинце, холодит разгорячённую кожу), кончики пальцев на затылке под волосами — Кирилл умеет касаться так, как никто другой. Бережно и ласково, словно она фарфоровая. Василиса перестает дышать, когда чувствует, как он волнуется. Кирилл закрывает глаза, губы беззвучно что-то говорят, но он, кажется, не может подобрать нужных слов. По-настоящему волнуется? Она скучала. Скучала! И нужно уйти, но как? Как, если все, на что хватает сил — просто стоять? Стоять, замерев, бросив плети рук по швам, и не обнимать в ответ, не тереться кончиком носа о его, не делать совсем ничего. — Я же найду… — Он прижимается лбом к ней, и признание становится болезненным спазмом, сжимающимся в животе. — Не заставляй меня… Не хочу пугать. Стоит вспомнить Карину! Вот, чем заканчивается связь с ним! Слезами и унижением! Карина-Карина-Карина. Вспомнить выражение ее лица. — Прямо сейчас ты меня пугаешь. — Готова взмахнуть белым флагом, объявив себя проигравшей. — Я пойду. — Не-не-не! — Он отодвигается немного, мягко касается подбородка, заставляя поднять голову и смотреть прямо в агатовую черноту зрачков. — У меня есть еще минут пять, поэтому дай сказать. Его волосы опять растрепаны, а она и не видела, когда он сотворил на голове этот хаос. Кирилл делает шаг назад, пробегается взглядом по силуэту, и сначала Василиса думает, что знает его мысли и желания. — Ты пять минут назад обещал… — Он присаживается на корточки, хватает ее под коленками, поднимает. — Ну блин! Кирилл! Какого черта?! Недовольно смотрит на него сверху вниз, чувствуя, как крепко её держат — словно маленького ребенка на руках. — Я знаю, что обещал. — Идет к столу. — И если бы сдержал обещание, тебя бы тут уже не было. Сажает ее, а она сводит ноги вместе, не давая ему подойти еще ближе. Кирилл упирается ладонями в столешку, животом — в голые коленки. — А ты всегда получаешь что хочешь, да? Конечно, как же это ты наступишь на горло собственным… — Дело не в этом! — Да что ты говоришь?! — Да я просто… Бля! — Он шумно выдыхает, отступает, запускает руки в волосы, кусает губы. А когда продолжает, смотрит ей в глаза. — Вот ответь мне честно: разве мужчина не должен сделать все, чтобы получить женщину, в которую?.. — Кирилл! — Влюблен! Да, блин, представь себе! Разве я не должен, как в ебучих сказах, бороться за тебя? Вы же, блин, все этого хотите! Отчаяние, что раньше принадлежало лишь ей одной, они теперь делят на двоих. Влюблен. Влюблен! — Бороться за меня со мной же? — С тобой. С собой. И вот уже она не уверена, что знает, чего он хочет. Да знает ли он сам?! — Со всеми, Василиса! О-о, нет! Нет! Достаточно! Она толкает его в грудь и спрыгивает со стола, а слова — каждое из них! — рвутся из самого нутра, перемежаются со всхлипами, которые душат (с теми всхлипами, которые она всеми силами душит в себе). — Кирилл, остановись! Слушай, если ты вдруг думаешь, что я залетела, то это не так! Я не беремена, а даже если бы и была, я бы не пришла за милостью! Так что если у тебя вдруг внезапно проснулась совесть, усыпи ее обратно, потому что то, что ты говоришь… — Надо же было влюбиться в такую дуру! И натянутые струны внутри лопаются с пронзительной болью, с таким громким звуком, отлетающим от стен и потолка, — кабинет оглушают настоящие девичьи рыдания. Так долго не разрешала себе плакать, а теперь надрывно, опустошающе-откровенно — так, что все наружу! Солеными слезами вымывается все, что мучило и грызло: и страх, и ненависть, и вина. А он обнимает крепко-крепко, прижимает к себе, прячет от всего мира в кольце рук. Дает намочить идеальную, пахнущую им рубашку. Гладит по волосам и спине. — Почему не пришла бы? Ответить не выходит: рыдания душат, сжимают горло спазмами, сотрясают тело, заставляют цепляться за него. Кирилл просто стоит, просто касается губами макушки, — целует, как ребенка — едва заметно качается из стороны в сторону, будто баюкает. Стоит. И стоит. Сколько они так?.. Столько, сколько нужно. Пока у нее не выходит снова дышать — пусть все еще судорожно и со всхлипами, но дышать. И бормотать охрипшим голосом куда-то в его ключицы. — Не хочу… Не могу больше… — Ей это нужно. Сказать вслух хоть кому-то. — Почему? — Знаешь… Знаешь, что каждый раз ощущала, уходя из твоей квартиры? То злость, то страх, то вину, то ненависть. Так не должно быть. Не видишь, что мы делаем друг с другом?.. — Уходя, да? — Он говорит абсолютно спокойно. — Что? — Тебе было плохо, когда ты уходила от меня. Когда ты была не со мной. Василиса усмехается сквозь слезы. Вот же дар у человека — слышать то, что хочется слышать. Или, может, она это и говорила? Только не могла вот так прямо — в лоб. — Я хочу нормально, Вась. Она поднимает на него красные глаза — взгляд зареванный. Кирилл вытирает остатки влаги большим пальцем. — Ты и нормально? Что ты подразумеваешь под словом «нормально»? Уголки губ ползут вверх, когда он пару секунд думает, а после отвечает, глядя на нее: — Хочу знать, где ты, с кем, чем занимаешься. — Этим же пальцем оглаживает скулу. — Еще хочу, чтобы ты приезжала сюда ко мне на обед. Или я к тебе. Хочу, чтобы если ты пробьешь колесо, ты звонила мне. Чтобы ты разговаривала со мной. В то утро… — Голос становится тише. Почти шепот. — Ты же забыла о резинках? Даже нет, не так… Дело не в резинках. Ты забыла, кто я. — На свою голову. — Нет-нет. Не думай об этом, пожалуйста. Все хорошо. Теперь все будет хорошо. Она бормочет про то, что это все же нехорошо, что он только-только расстался с Кариной, что она не знает, как быть, а Кирилл гладит ее по голове и спине, перебирая бант из лент, целует в висок и прижимает к себе, обещая, что теперь все будет по-другому. И, кажется, что «по-другому» и правда будет. Он отпускает Василису лишь за тем, чтобы подойти к столу и достать из ящика связку звенящих ключей, и вложить в ее ладонь. — Езжай на такси. — Его голос спокоен и мягок. — Поспи. Можешь… Принять ванну или заказать еды… — А ты? — Я приеду к утру. Не могу уехать сейчас. Металл холодит кожу, но это не отрезвляет. После слезной истерики последние силы покинули. — У меня ты хотя бы уснешь. — Моя машина? — Постоит ночь на парковке под камерами. Ничего с ней не случится. — Хорошо. — Хорошо. Вась… — М? — Ты… — Он так и не озвучивает «простила?» — Не знаю… — Тогда… Может, я могу?.. М... Загладить… — Вину? — Да. Тебе понравится. Наверное. Надеюсь. И вот уже на тонком запястье сверкает браслет из той же коллекции, что ее кольцо. Две половинки золотого обруча он соединяет за несколько секунд с помощью настоящих винтов и миниатюрной отвертки. Застегнуть и расстегнуть такой браслет самостоятельно практически невозможно — и разве не в этом особый шарм украшения?***
Безмолвие раннего утра слепит веки в тот миг, когда Кир закрывает дверь в квартиру. Не наклоняясь скидывает туфли у входа, в полусне поднимается по лестнице в спальню, на ходу расстегивая рубашку. Дверь — нараспашку. Ждала? Василиса спит, укрывшись одеялом. Она — под его одеялом. Под ее щекой — рука, а на руке — его браслет. Его Василиса. Бесшумно поглазеть не выходит — Кир тихо матерится, когда телефон звонит. Сбрасывает и смотрит на девушку. Вася не просыпается, но переворачивается на другой бок. Он точно не ошибся — она вымотана до предела. Кир смутно помнит, как раздевается и забирается к ней, носом утыкается меж крыльев лопаток. С удовольствием вдыхает аромат своего геля для душа, смешанный с запахом ее кожи, перекидывает руку так, что ладонь накрывает мягкий живот, и засыпает. Засыпает быстро, крепко и без сновидений — просто проваливается в беспросветную тьму.***
Утро только-только вступает в свои права, а они мирно дышат в унисон. Воскресная ленная суета и быт поднимают петербуржцев с кроватей, когда Кирилл и Василиса все ещё прижимаются друг к другу. И только когда полуденное яркое солнце проникает в спрятанную от всего мира спальню даже сквозь зашторенные окна, когда пылинки в воздухе медленно кружат в вальсе, а томная июньская духота требует включить кондиционер, Кир просыпается. И сразу же задерживает дыхание. В зыбкой тишине спальни он с удивлением и затаенным удовольствием впитывает ощущение тяжести её ноги на своем животе, тепло от маленькой ладони на груди, влажный жар на шее от бесшумного дыхания. Она не просто не сбежала, она все еще спит! Спит, вообще-то, уже больше десяти часов. Кир чуть приподнимает голову и рассматривает навалившуюся на него, словно на огромного плюшевого медведя, Василису Никольскую. Ей жарко: дышит через рот, щеки чуть припудрены розовым румянцем, а легкое воздушное одеяло скомкано в районе его коленей. — А ты та еще соня, — хрипло бормочет себе под нос, слыша в ответ лишь невнятное «мммугу», после которого она теснее прижимается к его боку: коленка поднимается выше и упирается в ребра, а пальцы на груди подрагивают в полусне. Кровь приливает к паху от возникшей идеи. — Столько спать — вредно для здоровья… — И ноль реакции с ее стороны. Кир улыбается своим мыслям. Свободной рукой шарит под подушкой, нащупывает телефон. Запускает кондёр на полную мощность, выставив температуру всего на 19 градусов, — им вовсе не будет холодно, если укрыться. Бросает мобильный на ковер. Аккуратно придерживает ее бедро и, все еще лежа на спине, — он бы сказал, все еще пребывая в плену ее рук и ног, — ползет ниже и ниже, пока не дотягивается до края одеяла. В одно движение накрывает себя с головой. Под одеялом — кромешная темнота и ни черта не видно (он ведь всегда видел ее, даже в разгар ночи), а значит, можно изучить Василису на ощупь. Руками, губами, языком — как только пожелает. Она крутится. Переворачивается на бок, и это чертовски удобно. Ладонь не торопясь проходится от изгиба талии к ягодице, скользит на бедро — Кир жарко дышит, чувствуя, как жажда внутри набирает силу. Губы на уровне мягкого живота — он придвигается еще ближе и прижимается открытым ртом к нежной коже, тут же ощущая, как девичьи пальцы хватают его за волосы. Ухмыляется. Проснулась, значит, но молчит? И на сколько хватит упрямства? Он готов сделать ставку — до первого касания его языка к ней. Смущает лишь ее излишнее напряжение, которое он буквально ладонями осязает, когда гладит изгибы тела. Нашла чего бояться! К ее настоящему страху он вернется позже — они же так и не закончили с ним работать. Но пока… Кир проводит языком вдоль кромки голубой ткани белья и — готов поклясться — слышит вовсе не собственный шумный вдох: это его Василиса судорожно хватает воздух ртом. Он тоже глубоко вдыхает, улыбается от столь близкой капитуляции своего очаровательного соперника и цепляет пальцами трусы. Просить, намекать, говорить вслух не нужно — она на секунду приподнимается, давая стащить их с себя, и тут же снова ложится. Умница! Она закидывает на него ногу и полностью укрывает их одеялом, нырнув к нему во тьму с головой. И когда согнутая в коленке ножка лежит на его плече, пятка упирается в его лопатку, его рыжие волосы щекочут ее подрагивающий живот (и она посильнее втягивает его), на губах Кирилла расцветает сияющая улыбка. С этой улыбкой он нежно целует тазовую косточку. Прихватывает губами и обводит языком, оставляя влажный след на коже. Василиса восхитительно-стыдно и сладко всхлипывает — он проходится языком по собственным пальцам, а после повторяет движение языка на ее животе в тот момент, когда влажные подушечки ласково пробегаются по бедру, отчего кожа девушки покрывается крупными мурашками. — Кир… — О, она впервые не договорила до полного имени! — Доброе утро. — Выдох в ее тело, очередная довольная улыбка (а точнее, все та же — в это утро она не увядает), и желание — странное, пугающее своей силой, отдающее ненормальностью желание привязать ее к себе оглушает с неимоверной силой! Охренеть! Словно до этого был слеп и не видел, а в темноте вдруг рассмотрел. И пусть непривычно-искреннее «ты потрясающая» предназначено ее животу, сказать все равно хочется. Он прижимается к ней по-настоящему, осыпает лаской каждый миллиметр кожи. Но сегодня цепи поцелуев не превратятся в синяки — Кирилл касается мягко: вырисовывает узоры на коже, иногда несильно прикусывая, но тут же зализывая место, где не сдержался; оглаживает подушечками пальцев ногу; щекочет под коленкой, отчего она забавно дергается и смеется сквозь сладкие выдохи и безостановочное бормотание его имени в подушки. — Как хорошо… — Это он слышит отчетливее. Слышит, и теперь уже горячие мурашки покрывают его спину вместе с выступившими от духоты каплями пота. Эта волна — не просто мурашки. Он чувствует, как жар мгновенно опаляет внутри. Под кожей. Поток жидкой магмы устремляется к паху, заставляя член болезненно ныть. Неприятно-приятно. Кирилл сползает еще, легко проникает в нее двумя пальцами, разводя тугие стенки влагалища чуть шире. Сглатывает, когда чувствует, как же внутри скользко. Не влажная, а мокрая — бесстыдно и откровенно-восхитительно! То, что нужно. Толкается пару раз. «Кирилл». И внезапно он вдруг понимает, что и это — то, что нужно! Что он вовсе не хочет слышать от нее сокращенный вариант своего имени. Вовсе не хочет останавливаться только на пальцах! Она горит и течет, хнычет и просит, желая теперь сама того момента, который он долго оттягивал — и больше оттягивать не намерен. Кир убирает руку от ее лона, но тут же опускается еще ниже. Хорошо? Сейчас будет еще лучше, дорогая! Раз — сильнее дёрнуть ее на себя, придвинуть к лицу, схватив за ягодицы! Два — провести языком по влажным складкам, раздвигая подобно тому, как делал это пальцами. Три — утонуть в громком, полном страстного наслаждения голосе, полностью потерявшись в происходящем. Твёрдый язык ласкает и ласкает ее лоно, а после, когда он чувствует, как дрожь бьет ее бедра, как одновременно близко и невозможно далеко она от той самой границы, он наконец-то — сначала медленно и дразняще, а после быстрее и сильнее — одаривает влажными поцелуями самую чувствительную точку на ее теле, добавив к языку всего один палец. Даже не толкается в нее. Просто дразнит, едва проникая. Он не помнил, чтобы когда-либо так сильно жаждал довести девушку до исступлённых просьб, до сгорающего в огне желания тела, до оргазма, который снесет ей крышу окончательно! Но, может, если получится — она поймет его? Может, если окунуть ее в пучину, на самую глубину его мира — ей понравится? А когда наслаждения для нее одной оказывается слишком много, когда удовольствие становится невыносимо болезненным, когда она цепляется за его волосы и безостановочно вздрагивает, когда глушит собственные мольбы подушкой — только тогда, ухмыльнувшись, он впервые проникает в девушку языком. И это что-то новое даже для него. Безжалостный темп, отвечающий его животному пульсу и сердцебиению, доставляет наслаждение ему самому. Духота и жар, и солено-сладкий вкус, и стоны — и вот уже ревет в нем неистово громко желание исследовать каждый миллиметр ее лона изнутри так же, как (черт, как давно они тут это вытворяют?) живот и бедра. А Василиса загнанно дышит, всхлипывает, почти плачет от удовольствия и стыда, стыда и удовольствия, от мешанины ощущений, и каждое — каждое! — его скольжение, касание, поцелуй все равно что новый и новый удар тока по оголенным проводам ее нервов, и в этой бездне ощущений она сходит с ума, теряя себя. Сходит с ума вместе с ним, потому что она даже не понимает как, но вдруг одеяло летит прочь. Кирилл хватает ее за талию и дёргает на себя, переворачивается на спину так, что она оказывается верхом на его лице. Василиса едва не теряет рассудок, едва не падает, упираясь ладонями в высокое мягкое изголовье, вжимает пальцы в шоколадный велюр, когда понимает, что он устроил! Кир крепко держит ее рукой за талию, не давая слезть, и продолжает доводить ее до какой-то границы, за которой обрыв и тьма — а ей удается открыть глаза и увидеть вихры спутанных волос меж своих бедер. И тело ее предает — от нахлынувшего удовольствия, похожего на взрыв оглушительной силы, Василиса на миг будто теряет сознание. Ее лоно пульсирует, сжимается, тело содрогается, а волны горячего наслаждения накатывают и накатывают… Кажется, она комкает пальцами наволочки, или его волосы… Что-то шепчет, но в животе такая приятная тяжесть и наполненность, что… Что?! Василиса моргает. Она лежит на спине, а он — меж ее ног — сверху. Как в то утро. Берет мягко, томительно, нежно до горючих слез. У нее в руках приятная слабость — она с трудом поднимает их только для того, чтобы обнять его за шею, а потом попросить придвинуться ближе. Лечь сверху полностью. Он толкается в нее после того, как Василиса кончила, и ощущения невероятные: все настолько мокрое и горячее, что они оба ловят чистый кайф, а Кирилл безумно хочет, чтобы она чувствовала то же самое, что и он! И это просто запредельно: когда тело еще не остыло, и желание снова в ней пробуждается, и, кажется, пара слезинок все же остается на его плече. — Ты еще боишься? Василиса коротко выдыхает и прикусывает кожу над ключицей, но не от боли — просто очередное движение в нее выходит сильнее предыдущих. Она снова постанывает, когда он просит развести бедра шире и теперь задевает плотью клитор. — Кир?.. Кирилл чуть приподнимается на локтях, желая видеть её лицо — ему очень хочется дать ей прочувствовать всплеск адреналина. — Просто… Прекрати бежать от страха. Разве тебе не нравится? Ощущение, что в любой момент все может сгореть нахуй? Прямо сейчас я накачаю тебя, а таблетки могут дать осечку. Разве не будоражит? Он даже вчера, выпивший, не казался таким пьяным. — Это как хождение по льду весной. Шанс провалиться минимален. Стремится к нулю. Но он есть. Разве не возбуждает? Разве мы не похожи? — Я с тобой точно с ума сойду… Отлично! То, что нужно — то, что он хотел услышать сейчас! А ее руки, в этот раз прижимающие его сильнее, ее бедра, подающиеся вперед, — навстречу ему, когда его семя заполняет ее, — заставляют Кирилла вжиматься в девушку до боли сильно и видеть звезды во тьме закрытых глаз, когда он, кончив, так и остается в ней. Сойдут с ума оба — и это прекрасно.***
Все воскресенье они проводят вместе — это необычно, немного неловко, но странно приятно. Они вдвоём принимают ванную, валяясь в пене из его шампуня, а потом Кирилл откупоривает бутылку красного полусухого и заказывает доставку обеда. Они целуются до покрасневших губ и не думают о том, что будет завтра. Но завтра неизбежно и неотвратимо. Ему все равно, думаешь ты о нем или нет. И под вечер Василиса, хохоча и вырываясь из объятий, безуспешно пытается одеться. Его «не уходи» и «ты ведь сама не хочешь» просто невозможно переспорить ни одним аргументом! — Нет-нет! Мне завтра на работу. — Вася запрыгивает на кровать в одной юбке, прикрывая грудь рукой. — Отлично. Уедешь утром. — Он подходит к краю, хитро улыбаясь. — Нужно выпить таблетки! — Она взвизгивает, когда Кир запрыгивает к ней, и слетает с другой стороны кровати на пол. — Давай просто прогуляемся до аптеки? — Он вскидывает брови, наблюдая за ее траекторией движения. Вася идет к креслу, где лежит топик. — Кирилл! — Она подхватывает топ и надевает. — Их не продают без рецепта! А ему хватает времени спрыгнуть и в два шага подлететь со спины. Прижать к себе, пощекотать и, пока она хохочет и брыкается, заговорщически прошептать на ухо: — Ну… Рецепт можно сделать за пять минут и пару звонков. Василиса замирает в его руках. Блять! Дернул же дьявол за язык! Кир ее отпускает. Прочищает горло. — Давай помогу. — Ленты на спине нужно завязать. Василиса молча смотрит в пол. — Не бери в голову. Ляпнул не подумав. — Бант на талии готов, ленты струятся до ягодиц. Она тоже прокашливается. — В следующие четыре дня я работаю с утра до закрытия корнера. Так что… Наверное, приехать не смогу до пятницы. — А в чем проблема? Приезжай с работы сразу ко мне. Я, конечно, могу завалиться к тебе, но… Мы оба знаем, что ты пока не готова. Василиса снова не отвечает. Он молча смотрит на ее спину пару секунд, водя костяшками пальцев по лопаткам. — Я… Не знаю. Это же почти как жить у тебя. Звучит прекрасно для него. Но есть еще одно «но». — Когда отец вернется? — К защите, если все хорошо завершится. Ну, к выпускному точно будет здесь. — Скажешь ему? Мы же не будем прятаться как подростки? Это… И тут она резко оборачивается — так, что волосы взлетают! — Папа! Черт! Я… блин! Карина! — В глазах паника. — Дура, блин! Где телефон?! А айфон валяется разряженным под кроватью — Василиса сегодня о нем напрочь забыла. Кир прячет улыбку, слушая ее возмущения по поводу собственной памяти, и наблюдает, как Вася быстро ставит разряженный с ночи телефон на зарядку. Перед ее уходом они договариваются, что пока все останется как есть: — Я скажу и папе, и Карине, и… Мы не будем прятаться, но позже — после защиты, хорошо? Дай мне самой свыкнуться с этой мыслью. Она целует его в щеку на прощание и шепчет на ухо «пожалуйста» — и ему это безумно нравится.