Грешники

      Сугуру провёл рукой по моей щеке, убирая остатки слёз. Он помог мне подняться и сесть на край алтаря. Тело не хотело слушаться даже меня. Я, словно привязанная чем-то тяжёлым к полу, села. Сугуру накинул на мои плечи белую мантию. Она пахла розами. Горькими, чуть сладкими… Как же тошно.       — Даже так я всё ещё лучше Сукуны, — сказал негромко он, наклонившись ко мне так, чтобы заглянуть в глаза. Я отвела их в сторону. Грудь высоко и рвано вздымалась от тяжёлого дыхания. — И Чосо лучше, чем он. И ты это знаешь.       — Сукуна никогда не обманывал меня, — охрипшим голосом сказала я, глядя перед собой не моргая. Я видела только пустоту, ничего больше. Тело тряслось от режущей боли в животе, тошноты и холода.       — Мы делали это ради твоего же блага, солнце моё, — Чосо сел передо мной на корточки и взял в ладони мои руки.       Я вздрогнула и напрягла пальцы. Закрыла глаза, и почувствовала, как в груди зарокотало желание заплакать. Или ударить Чосо так, чтобы он почувствовал хоть какую-то крупицу моих страданий.       — Отпусти меня, — заплаканным шёпотом сказала я и дёрнула руками. Даже они болели, их будто ломало изнутри в костях и суставах после того, как Чосо с силой прижимал меня к алтарю.       Чосо потянулся ко мне, улыбаясь. Он прильнул губами к моей шее. Всё ещё с гримасой слёз и отчаяния я попыталась оттолкнуть его от себя, но не могла. Настолько моё тело ослабло.       Его клыки вонзились в мою шею. Я вскрикнула и сомкнула плотно сухие губы. Я пыхтела через нос, пока Чосо с наслаждением тянул мою кожу, упиваясь мной.       — Мой предшественник, его звали Кендзяку, помог мне понять твою мать. Мы быстро нашли с ней общий язык. Она всегда была сексуальна, до сих пор не понимаю, почему ей было мало. Она просто не умела этим пользоваться, — говорил Сугуру рядом со мной, держа мою трясущуюся, напряжённую ногу, пока Чосо пил кровь. — Кендзяку не мог найти к ней подход, но я нашёл сразу. И понял, чего ей так не хватало. Страсти, любви, обожания. Чем больше мужчин обожало её, тем сильнее она расцветала. Я одарил её сексуальностью сразу же, стоило ей познакомить меня с тобой.       Сугуру провёл рукой по моей щеке, в который раз собирая с неё слёзы.       — Ты была такой маленькой и наивной, как сейчас. И ты всегда тянулась ко мне, всегда сидела у меня на руках и радовалась всякий раз, когда видела меня. Но потом, когда ты начала меня запоминать, мне нужно было скрыться. Тогда со мной связывалась только твоя мать. Мы часто спали с ней. Даже здесь, под алтарём. Это было её любимое место для секса. — Сугуру посмеялся. — Иронично, что и я трахнул тебя на этом алтаре, да?       Я прикрыла глаза, стараясь пропускать мимо ушей слова Сугуру.       Чосо оторвался от меня с шумным выдохом. Он собрал языком капли крови с моей холодной кожи и поцеловал. Я больше ничего не чувствовала от его поцелуев. Только желание отмыться.       — Потом твоя мать убила человека, очередного своего любовника. Вот что бывает, когда в твоих руках находится сосредоточение власти. Далеко не все способны контролировать себя. Порой власть пожирает тебя дотла, уничтожает, превращает в человека греха и порока. Но твоя мать всего лишь стала собой. Она всегда была воплощением греха. Ей повезло, когда тебе исполнилось четырнадцать. Первый этап — запустить процесс якоря. Тогда я подарил ей богатство. Она стала моделью, смогла уехать из страны, смогла избежать тюрьмы благодаря новым связям и деньгам. А ведь твоя семья и даже ты не в курсе, что сейчас она живёт в Европе.       Я тяжело задышала после слов Сугуру. Я уже не знала, к кому начинала испытывать ненависть больше всего: к Сугуру, к Чосо или к матери. Я никогда даже не думала о том, что смогла бы ещё больше возненавидеть собственную мать.       — Первое открытое место, как якоря, должен был занять Чосо, как мы с ним и договорились. Но это единственное место занял Сукуна. — Сугуру скривился от лёгкой злости, которая слышалась в его зарокотавшем голосе. — Сильный и опытный демон, он всегда был наготове. Он всегда чувствовал появление нового якоря. И я совсем забыл о том, как быстро привратники привязываются к таким глупышкам, как ты. В итоге Чосо оказался в пролёте.       — Я тогда предложил Сугуру интересный вариант. Подождать, понаблюдать за тобой, — Чосо провёл по моим плечам. Его голос звучал томно, негромко, словно он пытался соблазнить меня, а не рассказать историю. И я слушала их обоих, впитывая каждое слово. — Я был полезен Сугуру, потому что я могу отдалять других демонов от якоря и утянуть из в бездну за собой. И дело совсем не в ягоде, Рина. Ни в таблетках, даже ни в тебе. Это был я. Я утянул его обратно в Бездну на четыре года, заставив тебя поверить в то, что тебе помогли таблетки. Иначе Сукуна сломал бы тебя, он мешал нашим планам.       — Вот только мы не учли, что твоё восемнадцатилетие откроет оставшиеся два места. И в твой день рождения твоя мать получила третий компонент нашей сделки — удачу. А ты получила ещё двух демонов, к тебе вернулся Сукуна, которого Чосо больше не смог сдерживать. И из-за твоего нового «притяжения» Чосо больше не мог утянуть его в Бездну надолго, лишь на время.       От осознания, что ягоды лишь травили меня, становилось более тошно. Всё это время Чосо умело дурачил меня, делая вид, что помогал. На самом же деле он уничтожал меня.       — И даже так он продолжал путаться под ногами, — Сугуру выдохнул. — Посмотри на меня, Рина, — он обвил пальцами мой подбородок и повернул на себя. — Нет у демонов чувства любви. И уясни это раз и навсегда. Ты не особенная, ты очередная. И тебе нужно это понять и принять. Это не оскорбление, а жестокая правда. Ты ведь не хочешь, чтобы мы тебя обманывали. Благодаря мне Чосо получил свободу от Бездны, а я благодаря ему — тебя и… нашего ребёнка. — Сугуру приложил руку к моему животу. Его тут же скрутило от тошноты и боли. Я тяжело задышала от безысходности и злобы, что выплёскивались наружу, как вода из переполненной, треснутой чаши.       — Нет никакого ребёнка, — вырвалось из охрипшего горла.       — Я уже чувствую его, — Сугуру улыбнулся.       — Как перестать ревновать? — Чосо посмеялся и вжался руками в мои ноги. Он попытался из раздвинуть, но я напрягла их и сомкнула вместе. Я зажмурилась, надеясь, чтобы Чосо прекратил.       — Никак. Только смириться.       — Да мне всё равно, я же шучу, — Чосо положил на мои ноги руки, а на них — голову. — Я люблю тебя, Рина.       — Демоны же не могут любить, — вырвалось у меня. Я всё ещё не могла смотреть на Чосо. Каждый раз я вспоминала его предательство, которое особенно остро отразилось во мне.       — Я люблю тебя по-своему.       Сугуру негромко посмеялся. Он сидел в штанах и чуть расстёгнутой рубашке поверх голого тела.       — Раньше люди сами нам признавались в любви. Когда люди в нас верили, нам и не нужны были якоря. Они сами пускали нас в свои дома и с радостью предавались греху. Этого не любили в основном моралисты и религиозники, которые задавили нас своим авторитетом. И заставили мир разувериться. Мы лишились дома. Но я надеюсь вернуть его.       — Хватит историй, — сказал Чосо и встал на прямые ноги. — Хочешь принять ванну вместе? — Чосо наклонился ко мне и улыбнулся. Он будто издевался надо мной, специально напоминая те моменты, когда я была даже счастлива рядом с ним. Он убрал засалившуюся, влажную прядь за моё ухо.       — Моя мать не сидит в тюрьме? — тихо, почти без эмоций, спросила я, всё ещё глядя перед собой и моргая редко, будто хотела замереть статуей рядом с лживой скульптурой Безымянного Бога.       — Нет. И никогда не была там, — ответил Сугуру.       — Я хочу домой. Хочу к тёте. Хочу к бабушке, — прошептала я одними губами, уже понимая, что меня никто не отпустит. Даже если бы я захотела, не смогла бы убежать. Как от Сукуны. Я была якорем для Чосо, поэтому я никогда не смогла бы убежать от него. Никогда.       — Нельзя, милая, нельзя, — Сугуру погладил меня по голове, притянул к себе и поцеловал в макушку. Я зажмурилась. Каждое прикосновение Сугуру словно било меня током, заставляло тело трястись, выворачиваться наизнанку, а органы скручиваться.       Интересно, так ощущается отчаяние? Настоящее отчаяние. Когда тебе больно даже дышать, когда душа кричит и вырывается из тела, когда хочется разбиться птицей о землю и стереть себя с лица земли. Потому что больше нет чувств, эмоций и надежд на спасение, больше нет веры даже в самого себя.       Бабушка и тётя не заслужили таких страданий. Жалость к ним и желание попросить прощения — это единственное, что у меня оставалось в этот момент.       — А тот демон… Сатору? Он тоже… с вами? — Каждое слово с трудом вылетало из моего рта, будто я забыла, как разговаривать.       — Я вообще не знаю, кто он, — Сугуру отстранился от меня и встал. Я почувствовала лёгкое облегчение, словно с меня скинули один из тысячи грузов.       — И я без понятия, — сказал Чосо. Его я даже слышать не хотела. Я желала, как никогда, чтобы он ушёл отсюда, скрылся с моих глаз и больше не смел возвращаться.       — Пойдём, ты умоешься и ляжешь отдохнуть. Будущей маме положено много отдыхать, так ведь?       — Да ты издеваешься, — прыснула всё также безэмоционально я.       Чосо остался внизу, а Сугуру отвёл меня в ванную комнату, где я умыла лицо, всё ещё стоя в его белой мантии, в которой я почти тонула.       Наверное, мне стоило догадаться раньше. Я смотрела на одежду Деоса. Белый с красным. Такое было не у всех демонов, но у каждого я так или иначе видела это сочетание. Не чёрный, который люди привыкли считать этот цвет символом зла. А белый. Белый с красным.       Захотелось сорвать с себя мантию, начать топтать её ногами с такой силой, чтобы вдавить её в пол. Трясущимися руками я умылась. Каждое движение причиняло боль, а в животе словно торчал нож.       Я посмотрела на своё отражение. В нём была бледная я с безжизненными глазами, вокруг которых покраснели веки. Я смотрела на себя слишком долго, и уже начала видеть вместо себя пустоту, сгусток отчаяния и бессилия. Я ничего не могла сделать сама. Жалкая, беззащитная, ни на что не способная…       Сквозь слёзы я плюнула в собственное отражение. Я смотрела, как слюна стекает по зеркалу. Плечи подпрыгивали от истерического рыдания, которое было невозможно остановить. Лёгкие сдавило, я не могла вздохнуть.       Я засунула два пальца глубоко в рот, пытаясь вызвать рвоту. И ничего не получалось. Я думала избавиться хотя бы от двух последних ягод, которые проглотила из рук Сугуру Гето. И даже этого не смогла.       — Сукуна, пожалуйста, спаси меня, — уперевшись в края раковины и опустив голову, прошептала я. Руки вжались в керамику до хруста, до побеления костяшек. Я мысленно звала Сукуну снова и снова, снова и снова, вкладывая в его призыв всё своё отчаяние. И ничего не получалось. Ничего.       Я вздрогнула и успокоилась, когда дверь в ванную открылась. Сугуру отвёл меня в комнату, в ту самую, где я когда-то нашла спасение от Сукуны. И в ту, из которой теперь я хотела наоборот сбежать к Сукуне.       — Отдыхай, — Сугуру снова поцеловал меня в макушку. — Я так рад, что теперь могу касаться тебя. Демонам не хватает тактильности. Особенно не хватает таких, как ты.       Сугуру отдал мне мою одежду, и я смогла переодеться в то, что осталось. И я снова от холода закрылась в его мантию, сидя на краю кровати. Мне ничего не оставалось, кроме как просто ждать.       Я посмотрела на стену. Молиться? Даже молиться теперь не было смысла. Меня лишили абсолютно всего за одно мгновение.       Сугуру ушёл, оставив меня одну наедине со своими мыслями. Я качалась вперёд-назад, смотря перед собой, словно в пустоту. Злость нарастала во мне. Я чувствовала, как она обволакивает своими щупальцами всю мою душу, как она пятнает её ужасными мыслями.       Я подскочила на ноги и стала осматриваться по сторонам. Лихорадочно я вывалила из тумбочки всё, что лежало там. Она была тяжёлой, но сейчас мне казалось, что я могу поднять даже горы.       Пока я находилась здесь, Сукуна не достанет меня. Мне нужно было самой позволить ему прийти ко мне.       Я отошла чуть от окна, глубоко вздохнула и сосредоточилась на стекле. Мне нужно было выбить даже рамы. И у меня была всего одна попытка. Одна жалкая чёртова попытка.              Ноги понесли меня вперёд. Я ударила тумбочкой об окно, вложив в этот удар весь свой гнев. Стёкла с громким звоном полетели на улицу, рама треснула, частично отвалилась на землю. Я схватилась за нижний край, потянула на себя и оторвала её почти до основания.       Если бы не демоны, я никогда не смогла пойти на такой шаг. И если бы не отчаяние и отсутствие желания жить. Меня останавливали только бабушка и тётя, поэтому прыжок, который я собиралась совершить, был во спасение, а не ради смерти.       Я перелезла через окно, царапая осколками кожу. В спину впилось толстое стекло, я шикнула, скривившись.       — Рина! — услышала я гортанный крик. Я даже не поняла, кто кричал: Чосо или Сугуру. Я резко обернулась, увидела, как открывается дверь, и в следующую секунду уже оттолкнулась.       Органы сжались от страха. Я зажмурилась и ударилась телом о влажную землю и старую, прошлогоднюю траву. Рука неестественно изогнулась. Из больного горла вырвался истошный вопль, а предплечье не могло пошевелиться. По ноге потекла горячая кровь.       — Сукуна, пожалуйста! — закричала я и поползла вперёд, отталкиваясь рукой и ногой, которые ещё могли двигаться. — Сукуна, Сукуна, Сукуна! Блять!       — Чосо, быстрее! — рявкнул где-то за моей спиной Сугуру.       Я с облегчением выдохнула, стараясь принять боль, разливающуюся по телу. Я сдалась.       Это конец?       Сотни воронов пролетели над головой, закрывая меня своей тенью. Они стремительно рвались к храму, ударялись об него, заставляя Сугуру спрятаться обратно за его дверями. Их крылья создали прохладный ветер. Ветер свободы.       Я перевернулась на спину и посмотрела на сотни птичьих животов и крыльев. Они летели хаотично, стремглав, и каждый из них был готов умереть за своего хозяина. Я вытянула руку к небу и слабо улыбнулась.       — Ты пришёл ко мне.       Я уже не могла что-либо видеть из-за пелены слёз, который лишили меня зрения. Я смотрела на размытые чёрные пятна на фоне чистого, ночного неба. И ждала. Я не знала чего. Просто лежала и ждала, когда всё закончится. Ждала, пока моё тело не расслабилось на ледяной весенней земле и не погрузилось в темноту, из которой я не хотела бы выбираться. Никогда.