сладость лета

      они ехали в одном такси, на заднем сидении, и голая коленка вани касалась мишиной, разбрасывая хаотически по его телу взрывы маленьких разрядиков молнии. с ними сзади сидела ещё ванина мама, и, как назло, все мысли миши были только о том, что он влюблён в её сына и был бы безумно рад сделать с ним самые низкие и ужасные вещи, грязь, грязь, грязь, стыд и убийственная неприкрытая правда. ему хотелось бы опрокинуть ваню на столик в поезде и взять у него в рот. ему хотелось бы довести ваню до исступлённого экстатического состояния прикосновениями к его члену и груди. ему хотелось бы войти и двигаться внутри вани, медленно, постепенно наращивая темп, и кончить внутрь, и… даже удивительно было, как легко он смирялся с подобными мыслями и в какой-то мере даже ценил их, хотя ещё пару дней назад не допускал и воображения поцелуя.       просто после того рассвета в тамбуре всё изменилось неуловимо и всё-таки критически. теперь он знал, что любит ваню совершенно безнадёжно и совершенно оторванно от реальности. это как бы защищало его тонкие чувства от непременного разочарования. теперь миша мог думать о чём угодно, фантазировать самым отвратительным образом, потому что к реальному ване его мысли имели такое же отношение, как фото нескольколетней давности к человеку, на нём изображённому.       и они ехали в такси, и ноги их соприкасались, и ладошка вани, потная и тёплая, иногда задевала пальцы миши. мише хотелось прикоснуться к ней губами. это было так же нереалистично, как тот поцелуй в тамбуре, поэтому он мог лелеять внутри себя представление о прикосновении к ваниной ладошке, совсем не рассчитывая, что это произойдёт в реальности. это было так безопасно, так правильно — не накладывать на реального ваню всё то, что он делал с воображаемым.       они ехали в отель, потому что в поезде мамы чудесным образом узнали, что забронировали номера в одном и том же месте, и теперь перспектива ходить каждое утро под ручку с ваней на пляж казалась как никогда близкой и исполнимой. касаться его хоть мельком, хоть случайно, ведь у моря будет так много людей, а их пледы будут расстелены рядом, придавлены камешками, сумками, сандалиями. может, ему удастся коснуться даже ваниной прелестной сильной спины, или плеча, или локтя. это тело, которое так привлекало его и которое он одновременно старался от самого себя защитить. эти руки, эти тонкие пальцы, эта шея, эти щёчки, эти глаза. ваня, ваня, ваня, всё в мире существует только для того, чтобы созерцать красоту и великолепие его, чтобы восхищаться им, чтобы давать ему эмоции. никогда ещё миша не ощущал так отчётливо подчинённость всех своих мыслей одному предмету.       отель оказался хорошо обустроенным пятиэтажным зданием с подсветкой на окнах и большой вывеской со звездой на крыше, с бассейном спереди строения и шашлычной на территории. когда они с чемоданами проходили по двору, вокруг всё пахло жареным мясом, луком и пивом, но это почему-то было даже приятно, и миша вдыхал полной грудью, чувствуя, что отсюда как бы начинается новый этап его жизни. его захлёстывало странное желание что-то делать, над чем-то не покладая рук трудиться, как будто так он бы доказал ванечке, что достоин.       они заселились, и, пока разбирали чемоданы, на кабардинку успели спуститься сумерки, густые, пряные, тёплые сумерки, в которых даже ветер был обжигающим, в которых хотелось ближе к морю, нагретому дневным солнцем, к пляжам, пустым в преддверии ночи. комната вани с мамой была направо по коридору на втором этаже, а миши и его мамы — налево, так что между их дверьми оказалось всего шагов десять, и иногда, если прислушаться, сквозь звуки с улицы можно было как будто услышать голос вани из приоткрытого окна его комнаты.       купаться миша не планировал. плавки он взял только потому, что мама на этом настаивала, а для него лучшим отдыхом было бы лежать под зонтиком на шезлонге и слышать гул и плеск моря где-то рядом, и ночами вдыхать свободный воздух незнакомого места, расправлять крылышки и сдувать с них пыль. больше ему ничего и не нужно. только, может быть, ванечку рядом, под рукой, чтобы всегда можно было потрепать его по голове или помочь ему застегнуть липучки на сандалиях. да. это было бы идеально.       из отеля к морю выходили вместе, в половине одиннадцатого, когда небо сверкало звёздами и большой луной цвета слоновой кости. ваня был в белой футболке с осьминогами, джинсовых шортах и шлёпках. миша был в том же, в чём приехал, и даже под одежду не надел плавки, потому что не собирался заходить в воду. он чувствовал себя котом, которого принудительно моют раз в несколько месяцев. от воды он становился всегда каким-то нервным, странно-перевозбуждённом в самом неприятном смысле этого слова, вспыльчивым, вредным, невыносимым. ему не хотелось тащиться к морю так поздно, когда с дороги чувствовалась усталость, когда даже колени подгибались в потуге сесть куда-нибудь, да хоть на тротуар. и всё же он пошёл. почему? да потому что инициатором этой прогулки был ванечка, а ему миша отказывать не умел и учиться не желал. ваня — его святое, неприкосновенное, непререкаемое. как он скажет, так и будет. поэтому они вчетвером шли на море в половине одиннадцатого, по тёмным пустым улицам, и запах жареного мяса и солёный ветер с моря сопровождали их, становясь всё плотнее с приближением к берегу. они прошли мимо многолюдных неспящих баров и клубов, откуда доносилась громкая музыка, миновали пару ресторанчиков, ещё открытых, лавку мороженого, откуда милая женщина звала их попробовать свой товар. и всё здесь было таким живым и таким непривычным для двух парней из небольшого подмосковного города, что глаза у вани сияли неонами вывесок, а миша от удивления даже приоткрыл рот, и руки их сами собой иногда в волнении соприкасались, пальцы цеплялись за локоть или запястье, а головы то и дело поворачивались друг к другу в немом вопросе “ты же тоже это видишь”?       да, миша видел. на самом деле он следил пристально за взглядом ванечки и сопровождал его на извилистом и долгом пути. и если ваня не замечал, как его тёплые мягкие пальчики нащупывали крепкую горячую ладонь миши, то миша замечал, и внутри у него всё кричало, визжало и прыгало от восторга. ему было интересно, видит ли это мама. и если видит, что думает? считает ли она их закадычными друзьями, пока сердце мишино от близости этого друга дрожит и ноет в истоме? это было даже как-то волнующе — знать, что он влюблён в этого друга, и влюблён бесповоротно и сильно, а не как-то по-детски, как влюблялся раньше.       он влюблён, и никто никогда об этом не узнает.       когда они подошли к каменистому пляжу, с моря пахнуло солью и свежестью, и запах этот перебил все остальные, насыщавшие воздух. они стояли как будто на пороге нового этапа своих жизней. они с ваней, и больше никто. в темноте мише показалось на мгновение, что они одни здесь, и даже мамы, которые стояли совсем рядом, отошли на задний план, и лицо вани как бы высветилось, засияло изнутри, запульсировало светом. но лишь на несколько секунд, а потом мир вернулся в его сознание, стал по-прежнему осязаемым, видимым, слышимым. а ваня сорвался с места и побежал к морю, тёмному, как чернила.       низкие волны сбивали его с ног, но он удержался каким-то чудом и стоял теперь в воде по колени, и миша подумал вдруг, что ване и правда “море по колено”, ведь он всё, всё может. ему ничего не страшно, в отличие от миши, который боялся всего и всех. не показывал никогда, но, да, боялся.       ваня вдруг обернулся к нему и помахал рукой, как будто и призывая ближе, и прощаясь одновременно. и мише стало и страшно, и по-тёплому трепетно на сердце, и он, скинув сандалии, зашёл в воду, которой так сторонился, которой не любил и избегал всеми силами. он встал рядом, на небольшом расстоянии, как будто готовился в случае чего ловить ваню и отвоёвывать его у волн. и, ах, ему весь мир теперь казался сплошным наслаждением.       — я чувствую себя таким свободным, — произнёс вдруг ваня. его глаза блестели как будто изнутри, ведь свету здесь, в море, было неоткуда взяться. и он глядел не на мишу, а вперёд, туда, где у горизонта море сливалось с небом. — таким свободным, что хочется делать всякие глупые вещи. миша улыбнулся ему.       — глупости? например?       — знаешь это чувство, когда ночью ты более откровенен, чем днём? когда хочется первому встречному рассказать обо всём, что у тебя на душе? и совсем не стыдно, и не страшно, и ни о чём не жалеешь, а утром всё-таки жалеешь, и страшно, и стыдно.       миша не знал. ему никогда никому не хотелось открыться с тех пор, как он открывался своему другу в классе девятом, но это не было ночью, это было днём, и о своём решении он пожалел мгновенно. он не понимал тех чувств, о которых говорил ваня, но знал и ощущал, что эти чувства для самого вани очень многое значат, и смотрел на него со всей нежностью, на которую был способен. и с губ его сами собой слетели слова, которые он говорить совсем не собирался.       — я никогда такого не чувствовал, но, думаю, могу это понять.       они молчали, и волны накатывали на их колени и бёдра, и шорты у миши были все мокрые.       — просто… просто сейчас я чувствую огромную силу и думаю, что обо всём могу сказать, — произнёс ваня, глядя в глаза мише. он был немного ниже, и сейчас, в этой темноте, миша чувствовал, что хочет защитить его, укрыть от всех бед жестокого мира и дать ему столько любви, чтобы ваня в ней утонул, захлебнулся, как в этом море, которое он так обожает.       — о чём сказать?.. — спросил миша и замолчал, потому что чуть было не ляпнул: “солнце моё”. это был бы крах. мгновенная смерть.       ваня сделал маленький шажок к нему. или это так мише только показалось. может, это волны толкнули его навстречу мише, и так они оказались на расстоянии меньше полуметра, и миша чувствовал, кроме морской соли, запах ваниного дезодоранта и клубничной увлажняющей помады и видел её блеск на его губах.       — я попросил маму, чтобы она жила с тёть таней, а ты со мной. миша почувствовал, как тело его налилось жаром, а к щекам прихлынула кровь.       — жить в вашем номере? — спросил миша, непроизвольно улыбаясь широко и чересчур радостно.       — угу. со мной, — повторил ваня.       — ну, ты ведь уже всё решил, — попытался отвертеться миша, но всё в нём, в его движениях, голосе и выражении лица, говорило о пылающем счастье.       переезд состоялся легко и довольно быстро. миша перенёс свои вещи из одной комнаты в другую, притащил рюкзак и поставил телефон на зарядку, окончательно заявляя свои права на новое место обитания. было так поздно, что глаза немного слипались от усталости, и после душа он упал на кровать, почему-то ужасно довольный и не перестающий улыбаться загадочно уголками губ с того самого момента, как ваня предложил ему жить вместе.       ваня погасил свет и забрался в свою кровать — миша так и чувствовал, как парень закутывается в плед, хотя в комнате были открыты окна и включен кондиционер от жары. ночь была тёмной и тихой несмотря даже на то, что внизу играла музыка и переговаривались засидевшиеся гости отеля. и в душе наступало умиротворение, и чувствовалось, что всё правильно, всё именно так, как должно быть, по крайней мере здесь, в этой комнате.       — миша, — позвал его ваня, и миша вспыхнул, потому что друг впервые звал его по имени наедине. было в этом что-то такое интимное, такое… возбуждающее…       — м, — ответил он, пряча лицо в подушку, хотя лежал он спиной к ване и тот всё равно не мог видеть его лица.       — можно я только скажу кое-что, и больше не буду мешать тебе спать?       о, подумал миша, говори хоть всю ночь, и я глаз не сомкну, и буду слушать тебя и радоваться, что ты скрадываешь мой сон.       — ну, говори, — протянул он.       но ваня молчал, и через несколько минут миша подумал, что он уснул, сам утомлённый поездом и прогулкой к морю.       — мне кое-кто нравится, — сказал вдруг ваня, и в голосе его одновременно слышались уверенность и неуверенность, и это было странно.       миша не ответил. после этих слов сердце его рухнуло и лежало теперь в развалинах его влюблённого сознания, содрогаясь от сдавленных рыданий.       — это… парень, — добавил ваня.       и больше ничего не говорил. а миша до самой зари не мог сомкнуть глаз.