Верить или нет?

Каждый раз, когда Себастьян предлагал пойти вместе с ним в Фелдкрофт и проведать Анну, я находил тысяча и одну причину, почему сказать «нет». Но после того диалога в гостиной, когда друг упомянул чувства сестры, отказывать стало по-настоящему неловко — ощущалось, будто бы я самый бессердечный человек на свете. В действительности же, я заботился и переживал об Анне, просто совсем не так, как ей бы этого хотелось. С тех пор, как ее прокляли, я постоянно разрывался между двумя состояниями: не давать ложных надежд, или же притвориться, подыграть, чтобы скрасить сладкой ложью ее… Ее последние дни. Однако первый вариант казался мне более «правильным», то ли из соображений чести, то ли из эгоистичности и нежелания попадать в неловкие ситуации, которые преследовали меня последние два года. Скорее, второе. Не знаю, понимала ли Анна, что я знаю о ее чувствах или нет, только вот будучи слепым, все мои остальные чувства обострялись в разы: ее учащенное сердцебиение, сбитое дыхание и запинки посреди предложений в диалоге со мной в какой-то момент сложились в настолько очевидную картину, что иного ответа просто быть не могло. Да только вот я ничего не чувствовал — ни тогда, ни сейчас. Ничего романтического характера, во всяком случае. На четвертом курсе тело пару раз среагировало на ее чересчур тесные объятия недолгим стояком, но это были просто гормоны, ничего более… Я ни черта не знаю о любви, но о дружбе пару вещей я за эти годы понял — разбитое сердце ей не способствует. Пользоваться же положением и просто получить секс с Анной я мог, но не хотел по многим причинам — потерять ее, потерять Себастьяна, потерять принципы, которые делали меня мной, потерять уважение к себе. Но я понимал, что все равно потеряю Анну рано или поздно — либо же сказав прямо о том, что ее чувства невзаимные и объяснив, что дело вовсе не в ней, что она замечательная, просто мне любить не дано. Либо же со временем, когда она сама для себя решит дистанцироваться, чтобы забыть. Я снова выбрал эгоистичный вариант — ничего не делать, просто избегать. Страшно было сказать прямо и потерять ее вот так просто за пару сказанных фраз. Трус? Трус. Когда произошла ситуация с проклятьем и Анна дистанцировалась помимо своей воли, все, что мне оставалось делать — поддерживать эту дистанцию как она есть. Было ли ей больно от того, что я никогда не приходил? Думала ли она, что я вычеркнул ее из жизни, как ненужную обертку от шоколадной лягушки? Думаю, да. Был ли это самый правильный подход к ситуации? Уверен, что нет. Только вот эмоциональных сил и знаний на «правильное» отношение у меня не хватало — я не имел ни малейшего понятия, как говорить о любви. Не важно: о ее наличии ли, или же об отсутствии. — Себастьян, как ты думаешь, сексуальное желание и любовь всегда связаны? — ковыряюсь вилкой в утреннем омлете, пока друг напротив читает только что принесенное письмо от Анны. — Мы же только недавно обсуждали, что любви вообще не существует. Я думаю, это одно и то же. Почему ты спрашиваешь? — слышатся нотки удивления в голосе. — Думал об Анне, — врать и выкручиваться не хотелось, — Ее влюбленность в меня — это тоже просто сексуальное желание? — Думаю… да. Только она это сильно романтизирует непонятно зачем. — Почему ни одни твои отношения не длились дольше пары недель? Влечение пропадало? — Ага, — Себастьян поперхнулся тостом и громко закашлялся, — Проверим сегодня, пропадет ли это точно так же с новенькой! А вдруг это любо-о-овь. Глупый смех был приглушен новым тостом и вдруг я слышу, как отодвигается скамейка, на которой сидел товарищ. С ужасом я понимаю, что в воздухе появился легкий запах ванили, а мягкие шаги послышались прямо напротив нас за соседним столом. — Себастьян, стой! Не надо… — уже поздно, я слышу ее смущенное «привет» и последующие за ним влажные причмокивающие звуки, подтверждающие реализацию этой идиотской затеи с поцелуем. Внутри все замирает, а только что съеденный омлет стремительно просится назад. Мысль о том, чтобы взять палочку и просканировать открывающуюся глазам картину, показалось нестерпимо отвратительной. Перебарывая онемение в руках, словно от Петрификус Тоталуса, беру кубок с тыквенным соком и запиваю желание опустошить желудок от завтрака. Помогает, но не сильно. Все нервы в теле словно оголились, хмурю брови, стараясь почувствовать, услышать реакцию… — Однако… Так у вас в магическом мире заведено встречать новых друзей? — Она легко смеется, но на томное подобострастное хихиканье тех, кто готов был повторить поцелуй с Себастьяном, оно не похоже. — Я… Я просто решил узнать, что ты сделаешь в ответ! Мы тут с Оминисом поспорили… Вот говнюк! Этот засранец решил выгородиться мной, ничего лучше не придумав? Ну ладно-ладно, подстава за подставу: — Это просто наглая жалкая ложь. Себастьян у нас просто любит нахрапом срывать поцелуи у девушек, которые ему симпатичны, и в этот раз это оказалась ты. Я бы никогда не стал спорить об этом, я просил его не делать… — запинаюсь, понимая, что сказал зачем-то слишком много и это уже становится похоже на оправдание, — Не важно. — Я… Эм… — Себастьян не ожидал такого поворота событий, но не долго тушевался и выпалил, — Что скажешь? Тебе понравилось? — Это было неплохо, но я предпочитаю любой физический контакт по согласию. Поэтому искренне надеюсь, что подобное не повторится, ладно? — голос спокойный, мягкий, будто бы ничего и не произошло. Стоит признаться самому себе, что это явно был не ее первый поцелуй, иначе она вряд ли была бы так спокойна. От этой мысли омлет снова стал проситься наружу. — А почему ты попросил его этого не делать? — я даже не сразу понял, что вопрос был адресован мне. И что я должен ответить? Что мне противно от мысли, что ее кто-то целует? Что у меня проснулось собственничество по отношению к ней? Что гормоны решили, что она была бы моей идеальной самкой для продолжения рода? Мерлин, как это по-идиотски звучит! Почему сейчас эта теория кажется такой примитивной? Пауза между вопросом и моим застрявшим ответом затянулась. — Я просто тоже считаю, что любой физический контакт должен быть согласию. — О, я рада это слышать, — какой же у нее бархатный низкий голос, не грубый, но так далек от пищания и визжания, свойственного большинству студенток, что было ощущение, что этот голос — сладкая медовуха, мягко стекающая вниз по горлу. Почему же она рада это слышать…? — Ну вы занудные, сил нет, — Себастьян хохотнул и, могу поспорить, состроив свои щенячьи и обворожительные (так говорили однокурсницы) глаза, произнес, — Без обид? — Никаких обид, просто не делай так больше. Желательно — ни с кем. Хорошего дня! — она развернулась и быстрым шагом вышла из Большого Зала, забирая с собой аромат ванили. Но я нашел его снова этой же ночью на уроке астрономии. У нее не было телескопа, а так как он мне был нужен примерно настолько же, как единорогу пятое копыто, я быстро предложил ей воспользоваться моим. Зачем родители вообще купили мне его еще на первом курсе, я не знаю. Видимо, он был в списке, поэтому надо было покупать. — Спасибо! Это всего лишь на этот раз, до следующего урока я уже куплю свой и сразу отдам тебе, чтобы ты мог… — она снова осеклась, поняв, что я не нуждаюсь в телескопе от слова «совсем». Я уже готов был закатить глаза из-за очередной банальной ситуации, подтверждая свою теорию о том, что хоть она и привлекает мое тело, для мозгов она — как заезженная пресная пластинка. Тут она выпалила: — Ты знаешь, мне жаль, что ты не можешь видеть, но я не могу и не хочу делать это все еще более неловким для тебя и для себя. Как ты сам относишься к своей слепоте? Как хотел бы, чтобы я относилась к этому? К тебе? Это что-то новенькое… Как бы я хотел, чтобы ты относилась ко мне? Ответ пришел мгновенно: относись ко мне так же горячо и тесно, как моя ладонь, которая сжимается вокруг моего стояка вот уже неделю каждый вечер в душе. — Да я просто человек, просто парень. Ничего особенного в твоем ко мне отношении я не жду. Я не стесняюсь и не боюсь своего изъяна, — боюсь только, что ты узнаешь, как неистово я надрачиваю каждый чертов день, представляя твое маленькое хрупкое тело в разных позах. Боюсь, что ты узнаешь, что я купил в Хогсмиде ароматическую свечу с запахом ванили, которую я почти всегда держу закрытой, ведь стоит мне почувствовать этот запах, как очередной поход в душевую мне обеспечен. Почему на тебя мое тело реагирует так остро? Плеча касается теплая ладонь. Мерлин, какая маленькая, думаю, примерно вдвое меньше, чем моя. Вряд ли ей хватит одной руки, чтобы… — Я поняла тебя. Тогда забудем все эти глупые моменты и начнем сначала, ладно? Мне очень хотелось бы найти с тобой общий язык, мне кажется, что ты… Что ты хороший парень — руку не убирает, прожигая в плече дыру до самого низа живота, где становится все теснее в школьных брюках. Как хорошо, что сегодня прохладная ночь и все в мантиях, иначе скрыть свою эрекцию реакцию, стоя так близко от нее, было бы намного тяжелее. — Конечно, без проблем, проехали, — отвечаю в своей фирменной ленивой и спокойной манере, пока все нервы в теле пускают заряды тока в пульсирующую тесноту штанов, — Спасибо, что спросила. Той ночью сон никак не шел, даже после вырванных часов отдыха на астрономию. Даже после 20 минут в душе, из-за чего так ворчал Себастьян, ждавший своей очереди. Ни усталость, ни головокружительный оргазм не успокоили мысли: почему мое тело так реагировало на нее? Никогда ни на кого у меня не было такой реакции — ни на Анну, ни на двух других слизеринок, которые пытались построить какие-то отношения со мной на четвертом курсе. Как они сами говорили, они пытались «растопить сердце ледяного принца». Что ж, там не то, что до любви, даже до секса не дошло… Не хотелось врать себе и делать вид, что я заинтересован, когда я на самом деле не был. Соглашаться на малое я не привык, если это не то, что я хочу — значит, оно мне не нужно. Даже если доступно и даже если оно прям перед носом. Уже в тот момент вместо отношений в голове засел вопрос — что я буду делать после окончания школы? Кому я нужен со своей слепотой? Как я смогу отделиться от семьи и не иметь с ними ничего общего, если я не найду себе другого места в этом взрослом мире? Возвращаться и жить с семьей бесконечно не хотелось, лучше уже умереть. Но надо было признать, что эти мысли не возвращались ко мне с тех самых пор, как на Сортировку бесстыдно опоздали двое: профессор и удивительная девушка с запахом ванили.