Джиу-джитсу
ГУДТАЙМС
Игорь места себе не находил, прочитав сообщение Руневского. «Рома записывается к ЮБ». Телефон полетел в стену, уцелев после столкновения только чудом. Личное дело Корсиковой Анны Ростиславовны они изучали все вместе. Пятнадцать лет для женщины после тридцати пяти — сложный период. Узнать в тонкой, судя по форме лица, и рыжей Корсиковой брюнетку Журавскую было практически невозможно. Старили её лицо и так и сяк, но на одной официальной фотографии особенно не разгуляешься. Пришлось ехать к Томашевской опять. Филю разумно не пустили — не хватало ещё действительно разбираться с первой в его личном деле жалобой. «Когда дело дрянь, когда в опасности планета, все бегут к нему — суперчеловеку». Короче, в школу поехал Игорь. Когда кто-то из всевышних отсыпал Игорю Грому харизму, этот кто-то явно промахнулся или просто пожадничал. Хмуриться Игорёк научился ещё в детстве, когда ушла мама. Все вопросы первоклассника, почему, как и где заканчивались растерянным и помятым лицом отца. Это потом уже Игорь понял, каких усилий стоило бате вообще не спиться в тот год: жена ушла, ребёнок только-только пошёл в первый класс и задаёт миллион вопросов обо всём на свете и ещё триллион о маме, а у него — отца-одиночки — работы прибавилось вдвое: в отделе и дома. Но маленький Гром бед отца не понимал и не разделял и вместо плача и истерик выбрал хмурую моську и надутую нижнюю губу. Учителя Игорька жалели, старались лишний раз не наказывать класса до пятого, и когда из милого малыша вырос мальчик-беда, столкнулись с новой проблемой: вызвать горе-отца к директору было практически невозможно. А потом и вызывать стало некого. Среднюю школу и старшие классы Игорь помнил как в тумане: выучился, поступил в академию, смотался в армию, доучился. Очнулся уже летёхой со следом тёть Лениной помады на щеке. Короче, когда Гром постучал в кабинет директора, он натянул привычное и единственное подходящее для школы выражение лица. Никто ему не ответил, поэтому майор проявил инициативу и сам вошёл. Открывшаяся картина немного удивила: за небольшим журнальным столиком сидели три женщины, пили кофе с конфетами и мило болтали о том, как хочется сбежать из школы и отпроситься у мамы посидеть дома пару дней. У мамы. Живые ли у вас мамы-то, бабушки? — Директор на обеде, — сказала самая статная из дам. Видимо, сама Томашевская. — Старший оперуполномоченный по особо важным делам уголовного розыска ГУ МВД РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, майор Игорь Константинович Гром, — официоз всегда нагонял страху на простых смертных. В сочетании с хмурой рожей и ростом под два метра — беспроигрышно. Но женщины как-то кисло улыбнулись и вернулись к своему разговору, как будто бы Игоря и не видели. Гром растерялся. В смысле? Он сделал шаг в глубь кабинета, но Томашевская пресекла попытки вторжения. — Послушайте, мне с вахты уже о вас доложили. Дайте женщинам допить свой кофе, будьте человеком? Не, ну, справедливо, в общем-то, — размышлял Игорь, сидя в школьном коридоре и дожидаясь директора. Мимо носились дети всех возрастов и совершенно не замечали взрослого незнакомого дядьку. Рядом с Громом села девчонка микроскопического размера в трогательных круглых очках и с полураспустившейся косой. К ней подошёл мальчуган с фингалом под глазом. — А я тебя просила? — тонкий девичий голос звучал неожиданно строго и взросло. Мальчишка мотнул головой и опустил подбородок. Нижняя губа у него дрожала. — Лиз, ну он же тетрадку тебе порвал, — Игорь не без интереса подслушивал разговор. — И что? ты ему врезал и сам с синяком ходишь? Я теперь тоже должна за тебя заступиться, а как? — она показала свои маленькие кулачки. — Как я ему врежу-то? Гром не сдержался и фыркнул. Дети тут же посмотрели на него: Лиза очень строго, а мальчик смущённо. — Подслушивать нехорошо! — точно учительницей станет, подумал Игорь. — Да я не… — он поднял руки в примирительном жесте. — А вы кто вообще? Данин папа? Вас директор вызвала? — мальчик посмотрел почти с надеждой. Видимо, Даня — тот, кто ему врезал, и теперь пацану хотелось справедливости. — Федя, не разговаривай с чужими! Даже в школе! — Со мной можно, я из полиции. Визг, который издали дети, привлёк остальной горох, и Грому пришлось показывать удостоверение не только Лизавете, но и её одноклассникам. Кто-то из очень наглых попытался пролезть под руку к кобуре, и Игорь впервые был искренне рад, что она у него всегда пустая. И только звонок на урок избавил его от неожиданно приятного внимания малышей. — Вы из какого класса-то? — Пятый Бэ! — крикнула Лиза и убежала за остальными. Ещё минуты через две открылась дверь в директорский кабинет, отобедовшие дамы покинули гостеприимное помещение, и Ольга Дмитриевна жестом пригласила Игоря войти. Стол, за которым принимала Томашевская просителей и требователей, мало чем отличался от стола в их конференц-зале: такой же большой, тяжёлый и неудобный. Игорь сел сразу поближе, снова показал удостоверение директору, которая совсем не впечатлилась корочкой, и приступил к изложению проблемы. А проблема была простая: управлению нужны фотографии, на которых могла бы быть Анна Ростиславовна. — Вы меня извините, но зачем? Даже если найдутся её фотографии с тех времён, это же личные фотографии, там другие люди. Нет, я не могу просто так просить об этом сотрудников и показывать вам. А как хорошо всё начиналось: оцифрованный архив, никакой пыльной возни. Руневский, конечно же, уже отправлял Цветкова по адресу, указанному в личном деле Корсиковой. Но в той квартире с две тысячи десятого живут совсем другие люди, которые о бывшей владелице не знали ничего. Теперь Томашевская ставит палки в колёса, а бумажек, которые заставили бы директрису выдать всё, что у неё есть, у Грома не было. — Послушайте, Ольга Дмитриевна, — Игорь попытался включить всё обаяние, имевшееся в арсенале. — Вы нам очень поможете. Директриса поджала губы. — У нас по всей школе висят фотографии прошлых лет, можете попробовать посмотреть там. И Ларочка… Лариса Георгиевна с ней дружила, — Игорь даже улыбнулся, так он был рад подачке. — А где найти Ларису Георгиевну? — Тридцатый кабинет, это дальше по коридору. Гром, прощаясь на ходу, вылетел из кабинета. Фотографий Журавской у них почти не было, но Игорь всё равно написал Зайцевой, чтобы та прислала всё, что есть. Ксюша долго ждать не заставила, и когда Игорь поднялся на третий этаж, чтобы начать осмотр фотогалереи, несколько фоток психолога из профиля Вместе у него уже были. В больших фоторамках, которыми украсили школу, были коллажи. Рассмотреть на мелких фотографиях что-то было довольно сложно, но упрощали поиски даты: все рамки до две тысячи девятого Игорь буквально пробежал. А вот с девятого года и дальше рассматривал внимательно, то и дело поднося телефон и сверяясь, не будет ли похожего лица. Искал и Корсикову, и Журавскую, искренне веря, что это один и тот же человек. — Что вы делаете? — майор обнаружил себя в галерее второго этажа под строгим взглядом сухой женщины неопределённого возраста: ей могло быть и сорок, и сто сорок одновременно. Игорь убрал телефон, но достал корочку. — Ищу человека, — он никогда не боялся учителей в детстве, тем более не испугался и сейчас. — Кого? Я в школе давно работаю, может быть, знаю. Гром показал фотографию Журавской: — Знакома? — Можно? — учительница протянула руку, чтобы взять телефон и рассмотреть получше. Игорь передал аппарат. Почему люди с плохим зрением не носят очки или линзы? Никогда он этого не понимал. — Знаете, на Аню похожа. Но полновата… — сказано это было очень деликатно. Как будто женщина не хотела обижать ни Журавскую, ни Корсикову. — Вы Лариса Георгиевна? — догадался Игорь. — Ольга Дмитриевна сказала, что вы дружили. — Ну, как дружили… Пойдёмте, — женщина подтолкнула полицейского к дверям кабинета. За железной дверью скрывался отлично оборудованный кабинет химии. Чудеса. Во времена учёбы Игоря химик им в лучшем случае показывал магнитное железо. В лаборантской учительница поставила чайник и предложила гостю выбрать себе пакетик. Гром выбрал чёрный с бергамотом. — Случилось что-то? Я Аню лет десять не видела. Даже больше… — в голосе учительницы химии слышалось сочувствие. — Как уволилась, так и не виделись. Созванивались пару раз, конечно, но потом… — она махнула рукой. — А почему она уволилась? — женщина показалась Игорю разговорчивой. Он забрал из её рук чашку чая и сел за небольшой стол. Не школа, а кафе какое-то. — История такая нехорошая получилась… История и правда получилась нехорошая. Со слов химички, в середине года в школу пришла новенькая девочка в десятый класс. Аттестат у девочки был приличный, а вот в новой школе получала одни двойки, из-за чего часто плакала, сбегала с уроков, уходила домой. Быстро подключили группу сопровождения, девочке назначили занятия со школьным психологом, и всё вроде бы стало налаживаться. А потом весной ребёнок не пришёл в школу раз, два. А потом уже и сама мама пришла, бледная и с отёкшим от слёз лицом, и рассказала, что её девочки больше нет. Дальше Ларису Георгиевну Игорь слушал вполуха: процедура ему была знакома. Отдел по делам несовершеннолетних поднял на уши всю школу, требуя с неё отчётности, как не доглядели ребёнка. Всё-таки детство у людей было до того, как приняли закон о сохранении этого самого детства. Теперь везде понатыкали камер и разные формы отчётов, а подрастающему поколению просто перекрыли кислород. Большой Брат в лучшем его воплощении. — Так и что Анна Ростиславовна? Уволилась? — чай давно закончился, время близилось к середине дня, и просиживать штаны в школе ещё дольше Игорь просто не мог. Химичка грустно вздохнула. — Она же психолог, тонкая душа. Не выдержала такого, ушла до окончания учебного года. А через полгода совсем пропала. — Ну, а эта женщина? — Игорь снова показал фотографию Журавской. — Это может быть Анна? Лариса Георгиевна снова посмотрела на фотографию: — Знаете, Аня как-то пролила реагент у меня в кабинете, у неё шрам на руке остался. И ещё она, когда смеялась, рукой прикрывалась. Игорь кивнул. Ни о чём. Шрамы и свести можно, привычки поменять, а вот трёх часов жизни, потраченных на шатание по школе — не вернуть.ХХХ
После личной встречи с психологом Центра Рома чувствовал себя льдом во время перерыва хоккейного матча: по нему проехались, его закатали, теперь он гладенький, аккуратненький, пригодный для повторного разрушения. Самое главное, что мыслей в голове — ноль. Иди себе, живи, работай. Показалось даже, что никакое успокоительное ему не нужно — тишь, гладь, благодать. Но в первую же ночь Рома понял, что ошибся. Снилось всё подряд: от воспоминаний детства до картинок из недавнего настоящего. Качели, на которых его раскачивал отец, превратились во сне в парашют, стропы которого опять запутались в деревьях, только снять Ромку больше некому — он же не пожарный, он студент-первокурсник, друзей ещё не завёл, болтаться ему теперь тут до второго пришествия. На страшном суде у него спросили бы: грешил? И он закивал бы головой: грешил, батюшка. Грешил. Батюшка вдруг превратился в Карпенко с рогами и хвостом, и тот бы буквально нашпиговал Ромку разными крючками, выковыривая все его грешки. Потом неожиданно появилась мама, предложившая игру на доверие, и Рома, испытывая ложное облегчение, что крючков в теле больше нет, упал в тёплые сильные руки. — Игорь! — Ильин подскочил на диване. Никакого Игоря нигде не было и быть не могло. Телефон, вытащенный из-под подушки, сказал, что время близится к рассвету. Спать больше не моглось, поэтому Рома повертелся, выбирая удобное положение, и полез во всезнающую сеть. «Как понять, что я гей», — первый набранный вопрос. Верхняя ссылка вывела на сайт какой-то церкви святых последних дней, и пожарный нервно усмехнулся: стал видеть вещие сны? Дочитав до середины текст с общими фразами, суть которых сводилась к «раз спрашиваешь, значит есть помыслы», Рома спросил у гугела, кто такие манипуляторы. Тут разброс ответов потряс всякое воображение. В основном, конечно, это были статьи из сомнительных журналов, но Рома честно признался себе, что по уровню пиздостраданий он идеально подходит под аудиторию подобных изданий. «Критика без повода», — не было такого. Гром вообще никого не критиковал, а если и высказывался резко, то не по отношению к личности говорящего, а просто потому что так думал. «Контроль партнёра», — тут Рома задумался. Если Игорь провожал его после группы, это считается контролем? А Оксану? Не понятно. Тут, скорее, вопрос, чем плюсик или минус. «Двуличие», — это плюс. Наедине и в компании мужчина был разный. И даже наедине с Ромой он был всё время разный. «Агрессивное поведение», — ещё один плюс. Битые костяшки, встряхивания Ромы, когда тот чудил. Но Гром же защищал оба раза — пытался переубедить себя пожарный. Или контролировал? «Не прощает ошибок», — вопрос. Может, простил. А может, наказывал. А может… А смотрят эти манипуляторы так, как Игорь тогда ночью? Или Роме это всё показалось, потому что Рома хотел, чтобы на него так смотрели. «Постоянно меняет отношение к партнёру», — минус. «Изолирует партнёра от близких», — минус. Рома глубоко призадумался. Поводов не доверять мнению Журавской у него не было. Поводов сомневаться в Игоре, однако, тоже. Не понятно всё было, конечно, сложно, но чтобы вот так? Немного отойдя в сторону от своих переживаний, Рома сейчас смотрел на ситуацию как-то спокойнее и безразличнее, что ли. Снова попытался уложить в своей тревожной голове, на каком кругу ада ему теперь доживать свою бессмертную жизнь. А куда попадают люди, которые вот прямо честно хотят одного, а зовут в самый ответственный момент совсем других людей? И почему вообще он Макса всё время зовёт, стоит Игорю подобраться ближе?ХХХ
Когда оттягивать допрос Каразиной стало совсем невозможно, Саша вызвался это сделать лично: надеялся хоть так поберечь нервы девушки. Зайцеву, как самую тактичную отправили с ним, чему Руневский совсем не был рад. Задавать неприятные вопросы Алине и не иметь возможности её утешить было невыносимо. — Расскажи, что случилось на Чернышевской? — как можно мягче начал мужчина. Алина нервно глянула на Ксюшу, потом на Сашу. — Мы попрощались, — Саша кивнул, понимая, кто эти мы. — Я подошла к своему перрону, стала ждать поезд. Вдруг началась какая-то давка, кажется, кто-то меня толкнул, и я… упала, — почти шёпотом закончила девушка. — Ты не прыгала сама? — чуть с большим нажимом, чем хотелось, спросил подполковник. Алина замотала головой так отчаянно, что Саше пришлось податься вперёд и обнять девушку, чтобы та себе не навредила. Интересно, как это выглядит на камеру? Зайцева свой нагрудный правдописец включила сразу же, как они вошли в палату. Надо будет Руневскому потом оправдываться, или всё выглядит естественно? — А кого-то из знакомых, может, видела? Девушка пожала плечами: — Не знаю. Всё произошло очень быстро, и я не помню… — он нахмурилась и схватилась за голову. Сашу предупреждали, что возможны фрагментарные провалы в памяти. — Кого-нибудь из центра? — девушка продолжила хмуриться. Саша давил: — Психологов? Алина что-то замычала и замотала головой. — Александр Константинович, — громким шёпотом позвала Зайцева. — Журавскую? Алин, ты видела Юлию Борисовну на станции? Каразина расплакалась. Руневский понимал, что делал ей больно, но поймать эту сволочь с поличным хотелось как никогда сильно. — Александр Константинович, это было жестоко, — не сдержалась Ксюша, когда они вместе с подполковником вышли во двор больницы. — А у нас не самая гуманная профессия, Ксения, и методы наши далеки от тактичных, — бросил Саша, прикуривая. — Ещё не поздно подумать о своей карьере. Никто не осудит. Зайцева с ответом нашлась не сразу: — Если бы Каразина сейчас призналась, что видела Журавскую, такие показания не приняли бы на суде. Вы давили на неё то! — Но она же не призналась? Она не помнит, кто с ней это сделал. Сдержаться и не пороть горячку было очень тяжело, но в их «команде спасателей» хватало и одного дурного на голову Грома. Саша должен оставаться трезвым умом, чтобы довести это всё до логического конца раньше, чем кто-то ещё пострадает от рук сумасшедшей бабы.