О проявлениях покорности

— Навевает воспоминания, — мечтательно замечает Владыка и, задумчиво прокрутив ножку бокала меж пальцев, неторопливо отпивает ещё вина.       Яблочное вино приятно на вкус, изысканно отдаёт терпкими нотками яблока, и Люцифер блаженно прикрывает глаза. Вокс, уперев сосредоточенный взгляд в глубину напитка, согласно кивает. Ему подобное спиртное, которое, честно, было не в его вкусе, ничего, кроме противных ассоциаций именно с таким времяпрепровождением, не вызывало. Аластор же не мог похвастаться возникновением хоть каких-нибудь ассоциации: с той ночи восприятие мира до сих пор было слегка притуплено. Однако он мог сказать точно, что яблочные сидр, вино и кальвадос, которые с воздыханием распивал Господин, ему, как и теледемону, были противны.       Они оба были удостоены чести занять места наравне с Господином, то бишь на стуле за одним с Ним столом. И даже одетыми, имеющими право насладиться может далеко не любимым, но изысканным, отменным дворцовым алкоголем.       Однако мирно проводящийся ужин за мерно текущим, ленивым диалогом — иначе, монологом — был затишьем перед бурей. Господин предначертал им нечто большее, чем всё то, что когда-либо присутствовало в отношениях между ними.       Он отличался терпеливостью, однако зажигательный проблеск предвкушения во взоре Владыки Аластор с Воксом уловили сполна, чтобы успеть насторожиться.       До ужина, уличив время, когда они остались наедине друг с дружкой, теледемон опасливо взглянул на радиодемона, кажется, решив позабыть все нюансы их сложных отношений, и заговорил: — Тебе нужно было просто, — он осёкся, не осмеливаясь слишком вычурно выражаться в Его владениях, — твою мать, подыграть! Просто, твою мать, подыграть! — И засунуть моё оленье достоинство куда подальше, да?! — Аластор иронично покачал головой, ощущая, как мир особенно сильно накренился то вправо, то влево, и в глазах демона загорелся огонёк сильной глубинной ненависти, накопленной за все те акты унижений: — Я всегда считал тебя слабохарактерным кретином, не имеющим ни достоинства, ни чести, но сейчас, наблюдая…       На кончиках антенн вспыхнули искры, по всему телу точечно забегали электрические импульсы. Вокс сжал кулаки, скривился, сдерживая себя от того, чтобы громогласно не послать того нахуй. — …наблюдая за твоими ничтожными попытками угодить яблочному ублюдку, я понимаю, что не зря отказался от сотрудничества с тобой, — Аластор беззастенчиво давил на больное, сложив губы в приторно-ехидной, но болезненной улыбке: — Ты мне мерзок.       Они молчаливо сверлили друг друга ненавистными, презирающими взглядами, сложив руки за спиной. Никто из них не осмеливался броситься в драку, зная, что за собой повлечёт такая дерзость: Аластор переступил через самого себя, дабы сдержать сжиравшие его недовольство, гнев и ненависть, с сожалением отмечая, что, не покручивая в руках излюбленный микрофон, ему успокоиться гораздо тяжелее, пока Вокс, готовый заискриться статикой, смотрел куда-то сквозь радиодемона.       Примерно в таком настроении они и пожаловали на ужин. Примерно с таким настроем и ожидали главного блюда в качестве подготовленного Владыкой шоу. — Шоу, несмотря ни на что, должно продолжаться, — почти философски тянет Господин, явно размышляя о чём-то более высоком, о тех вещах, которые находились в альтернативной плоскости, нежели эти двое. Мотивы Люцифера запутаны, сумбурны и могут показаться донельзя странными, вопреки тому, что Владыка никогда не был таковым.       Вокс сухо тоже подмечает что-то о сумбурности, а затем стремительно замолкает, посчитав сказанное дерзостью. Аластор с каким-то притупленным сожалением думает, что они, быть может, и не так уж и не похожи, раз мыслят в одном направлении, а потом глядит на Господина, ожидая реакции. Тот с удивительным добродушием усмехается, найдя что-то до боли ироничное, что-то чересчур знакомое в словах теледемона.       Так и прошёл дальнейший диалог. Когда Владыка позвал слуг, велев убрать со стола, Аластор и Вокс практически в унисон выдохнули, а затем переглянулись.       Радиодемон вновь словил себя на паршивой мысли об их схожести, а теледемон только нахмурил пиксельные брови, иначе не отреагировав. Непонятные гляделки прервал звучный хлопок. Они оба посмотрели на Господина. — Будьте готовы в моих покоях, — с нагнетающей скрытностью произносит Владыка, — я прибуду через четверть часа, — потом улыбается одними уголками губ, переводя выразительный взор на радиодемона, и Аластор готов поклясться духам Лоа, что уловил в нём насмешку: — Подчёркиваю, что вы должны быть готовы ОБА.       И Владыка удаляется.       Над их головами в тот же миг повисает грозовая свинцовая туча. Аластор глубоко вдыхает, медленно выдыхает, сжав пальцы в кулаки. В сердце снова заклокотала яростная злоба. Радиопомехи по новой закружили вокруг демона, из-под ног засиял адский зелёный свет, а зрачки преобразовались в те самые рубильники, пока кое-чей уставший, но по-прежнему твёрдый голос не вывел его из состояния готовности разорвать всё и вся: — Это бесполезно, — обречённо говорит Вокс, который выглядит как никогда отчаявшимся: со сгорбленной спиной, опущенным в пол удручённым взглядом, со скрещенными на груди руками, в жесте которых улавливалось отчаянное желание защититься. — Ты умрёшь. Перестань уже выёбываться.       И Аластор перестал, глядя на Вокса с осуждением, презрением, ненавистью, раздражением, недовольством, неудовлетворённостью… со всем тем, что испытывал по отношению к другому.       Радиодемон не совсем понял, в какой момент позволил теледемону взять себя за руку и увести в покои Господина. Радиодемон не осознал, почему разразившейся бурей ураган в груди так скоро потух, заменив все ярко окрашенные отрицательные эмоции обыкновенным опустошением. Радиодемон смог очнуться от остолбенения лишь тогда, когда Вокс развязал его бабочку. — Убери! Руки! — отчеканил он злостным фонящим голосом.       Вокс вдруг рассмеялся. Аластор оторопело, взявшись за развязанные ленточки бабочки, вопросительно посмотрел на теледемона. Тот утёр несуществующую цифровую слезу и обречённо произнёс: — Ты ему только так не скажи, когда он тебя уложит. — Уложит?       Радиодемон непонятливо моргнул, не в силах уяснить смысл сказанного. Стоял так десять секунд, пятнадцать и, когда теледемон уже практически разделся, осознал смысл его слов. С по-настоящему горьким омерзением он скривился. Похоже, его реально замутило. — Ты действительно считаешь…?       Слова правды царапали глотку, не находя выхода. Аластор боязливо сглотнул, а улыбка его отчаянно дрогнула, став поистине напряжённой. Вокс беспрепятственно подошёл к нему, одним не терпящим отлагательств движением стаскивая с плеч сюртук. Аластор почувствовал, как комок жгучей неприязни к непрошеным прикосновениям заново образовался в груди. — Чем быстрее начнём, — говорил теледемон, небрежно расстёгивая пуговицы его рубашки, — тем быстрее закончим.       Радиодемон не смог себя простить, если бы самостоятельно раскрыл себя для Него, поэтому позволил это сделать Воксу. Ему было тягостно от прикосновений, мерзко от ситуации, противно от самого себя и собственной загнанности.       Теледемон удивился его сговорчивости, мрачно про себя отметив, что это не к добру. Не к добру и не ко злу. Всё гораздо хуже. Вокса пробила невесомая дрожь от тёмного наваждения, и лёгкие импульсы прошлись по всему телу, слегка задевая и Аластора. Тот, если не перешёл в режим тотального отрицания и игнорирования происходящего, то сделал вид, что ему плевать. Вокс был благодарен за это.       К приходу Господина Вокс поторопился, схватив того за запястье, опять напомнил не выделываться уже в менее грубой форме и потянул к кровати.       Владыка неспешно прошествовал в свои покои через минуту. Он избавился от привычного белоснежного сюртука, от розовой жилетки в белую полоску, оставшись в одной приталенной рубашке. Шляпа с отблёскивающим на свету фальшивым золотом (или не фальшивым?) в виде змейки и красным наливным яблоком тоже испарилась, открывая вид на аккуратно уложенные блондинистые волосы. Заметив их двоих, напряжённо замерших по струнке подле кровати, он улыбнулся и, сделав один большой шаг, взял за предплечья.       Один миг — они не здесь.       Телепортацию оба выдержали стойко. Лишь дрогнувшие антенны одного и немного поджавшиеся уши другого выдали их общее беспокойство.       Место, в котором они очутились, оказалось таким же тёмным, как и покои Владыки. Это была практически аналогичная спальня за исключением отсутствия той вычурности, помпезности, которыми пестрела основная спальная комната Господина.       Люцифер важно проследовал к кровати и сел на край. Владыка обвёл их глубокомысленным взглядом, не теряя заискивающей полуулыбки с лица. Сдержанность и некая отрешённость, всегда присущие Господину, исчезли подобно его одежде, будто последний барьер, не дававший Аластору и Воксу доступа к Душе Их Владыки. — Прежде, чем я приступлю, — Господин делает отчётливую паузу, в тьме замечая, как угрюмо хмурится Аластор, как боязливо настораживается Вокс, — я бы хотел узнать ваши ответы на один простой вопрос. Вокс, — он со слишком очевидным намёком на что-то очень-очень нехорошее глядит на теледемона.       Вокс, нервно сложив руки за спиной, делает крохотный шаг вперёд и взволнованно улыбается: — Слушаю, Господин. — Вы оба знаете, что шоу, несмотря ни на какие обстоятельства, должно продолжаться. И оно, как бы не менялся мир и не трансформировались его устои в угоду тенденциям нового времени, самозабвенно продолжается по сей день. Так будь мил ответить на вопрос: был ты хорошим актёром всё это время?       Мысли тревожно мечутся в пластиковой черепушке туда-сюда подобно электроэнергии по проводам. Теледемона слегка переклинивает, он отводит взор, всматриваясь в особенно тёмный угол спальни. Секунды тянутся тяжело.       Что значит «быть хорошим актёром», блять?! — Полагаю, — начал он издалека, неторопливо, сжимая и разжимая пальцы за спиной, дабы унять начинающийся нервный тремор, — это вопрос с подвохом, да? Даже не с двойным дном, а с тройным? Он связан с последними событиями и нашим с Вами, Владыка, сближением? Если вы подразумеваете конкретно эту си…       Люцифер поднимает ладонь, приказывая остановиться. Мягко, словно общаясь с неразумным дитём, Он говорит: — Я хочу услышать односложный ответ, Вокс. Повторюсь: ты был хорошим актёром всё время, пока длилось шоу? Ответ должен содержать либо «да», либо «нет». Иного тебе не дано. — Да.       Люцифер удовлетворённо кивает и коротко машет рукой в сторону Аластора, который, мрачнея с каждым словом, уже выглядел хуже оленьего чучела, которое когда-то висело над камином в одном из Его залов. Владыка усмехнулся, а лицо Аластора приобрело тень нового оттенка ненависти.       Ох, как же сильно он его ненавидит! — Нет, Господин, — улыбка Аластора растягивается до ушей, — я был отвратительным актёром.       Вокс думает о том, что когда-нибудь этот улыбчивый идиот переусердствует и ненароком порвёт себе лицевые мышцы.       Люцифер теряется всего на секунду, ощущая, как то самое сладостное предвкушение, которое Он удерживал в узде всё это время, взяло верх. Предвкушение, беспокойно томящееся сначала в груди, потом спускающееся ниже и ниже, захватывая каждый дюйм его внутренностей, его когда-то непогрешимой ангельской натуры. Предвкушение такое, какое любой человек назовёт грешным.       Есть покорность, то есть Вокс, зажимающийся где-то в углу, который с каким-то крайне выраженным беспокойством — нет, страхом — следит за сей картиной, особенно смотря на радиодемона (Господин сделал мысленную пометку), и есть строптивость, то бишь Аластор, который питается ненавистью, желая жить не за счёт податливости и услужливости, а за счёт боли и сломлений. — На колени, — командует он. В глазах Владыки Ада пугающим образом вновь показывается тот самый проблеск, не сулящий ничего хорошего.       Когда радиодемон не без лёгкой руки Люцифера (цепь договора не понадобилась, ведь Аластор, кого бы из себя не строил, не хотел оказаться задушенным ошейником) пал на колени, Господин рассмеялся. — Стоит ли это бесполезное сейчас, — Люцифер выражено плотоядно улыбается, — бестолковое во всех смыслах сопротивление всех твоих усилий? Как бы я не любил кичиться собственным статусом, я считаю, что в данной ситуации необходимо напомнить, в чьей власти вы оба сейчас находитесь.       Холодок пробежал по позвоночнику Вокса. Так угрожающе, но при этом мягко, с ненормально-маниакальной лаской, точно сутенёр (прямо как Вал, честное слово!), притворно нежничавший со своей непослушной сучкой, Владыка никогда не звучал. — Стоит, пока я всё ещё, — он поднимает горячо, опаляюще, жгуче ненавистный во всех смыслах взор на Владыку, шипит по слогам, желая посадить семя сей простой, но неприятной Господину мысли поглубже в почву их тяжёлых и путаных отношений, — спо-со-бен. — Да будет так, — подчёркнуто согласно кивает Господин и щёлкает пальцами.       Мир всего на секунду изменяется.       Очередная пульсация в районе затылка ощущается вспышкой сильной головной боли. Аластор начинает чувствовать дискомфортно нарастающее напряжение на запястьях, кожу которых касается что-то неприятно холодное, постепенно сужаясь в размерах. Это нечто, как металл (им и являющееся), сдавливает его руки подобно блистательно-золотому ошейнику шею. Твёрдый пол уходит из-под ног, становясь непроницаемой чернильной тьмой, и рассасывается в воздухе.       Он оказывается подвешен за руки над полом той самой комнаты. Откуда-то со стороны видится короткая световая вспышка с синеватым свечением и раздаётся ошарашенное «ох!» от Вокса.       Господин не обращает на выпад теледемона внимание, смеётся, и смех Его Аластор слышит у самого уха, в голове, в сознании. Он пытается вскинуть голову, мотнуть ею, повернуть, невзирая на разразившуюся боль в шее. Владыка ухмыляется. — Пока ты способен понимать реальность, пока ты можешь осознавать происходящие события, я бы хотел показать тебе, чем чревато, — произносит Господин, не скрывая в голосе тёмного-претёмного наваждения, пока Аластор пытается хоть как-то высвободиться, дёргаясь в цепях, как выброшенная на сушу рыбёшка, — мне перечить, чтобы каждая не уважающая меня тварь знала это.       Пиксельные зрачки Вокса как никогда испуганно расширяются. На концах кожаных ремешков плётки-семихвостки, материализовавшейся в руках Господина, блистают крохотные частички ангельского напыления. Он непроизвольно закрывает рот руками, понимая, что сейчас свершится.       Господин обманчиво равнодушно наблюдает за радиодемоном, потом — за теледемоном, внутренне удовлетворённый их реакцией, и медленно следует к последнему. Основанием плети Он бережно проводит по голой серой коже чужих рук, которая вмиг покрывается наэлектризованными мурашками. — Владыка… — голос Вокса вот-вот сорвётся, а сам он начал неприкрыто дрожать.       Господин, ощутив сполна его вязкий ужас, который отдался чуть ли не взрывом всех тёмных удовольствий в его сердце, ласково гладит того по правой стороне экрана — там, где у всех обычных грешников, состоящих из нормальных плоти и крови, находится щека. Владыка наклоняется к нему и, сменив гнев на милость, не сурово командует, а вежливо просит занять место на коленях возле кровати к себе и Аластору лицом.       Вокс, взглянув на ранее трепыхавшегося, а теперь затихшего радиодемона, исполняет сказанное. Неоновыми когтями он в безнадёжном страхе царапает кожу колен, вновь съёживаясь в размерах, в ожидании чужого, а потом, скорее всего, собственного наказания.       Владыка неспешно обходит уронившего безнадёжный взгляд в пол, теперь как никогда уязвимого и наверняка трепещущего в том же неотступном ужасе, что и теледемон, Аластора. Вокс, пристально рассматривая этот показательный акт истинного бдсм-искусства для чайников, боязливо, растерянно, встревоженно ожидает хотя бы слова, хотя бы излюбленных Господином нравоучений, долгих-долгих словесных прелюдий, но… за место перечисленного он видит короткий замах, слышит звучный свист. Сквозь липкую темноту Вокс улавливает внимательным взглядом первую открывшуюся рану.       Аластор же, на скулах которого заиграли желваки, глотает стон невообразимой боли. Ангельская цепь, содержащая в себе чистую ангельскую энергию, таким же образом причиняет боль, вынуждая чувствовать въедливые, проникающие под кожу острыми иглами потерянность, тревогу и бессилие. — За приятную компанию на сегодняшнем ужине, — с абсолютной невозмутимостью говорит Владыка, пальцами осторожно поглаживая края первого пореза на спине, — я буду менее строг к тебе, чем мог бы.       И Он вновь замахивается, бьёт по другой стороне спины уже с более ощутимым, зверски неправильным для пускай и бывшего ангела азартом, заставляя радиодемона втянуть спасительный воздух ртом вместо того, чтобы застонать. Владыка качает головой, понимая, что тот всё ещё умудряется упрямится. Новый удар, при котором Аластор неосознанно пытается уйти от соприкосновения плети со своей спиной, равняется ещё одному вызову.       Кровь жутко выглядывает из открытых ран. Кровь каплями уродливо размазывается по и без того изуродованной спине. Кровь становится всё более тёмной, теряя обыкновенный красный цвет, и густеет.       Владыка порол его не так долго, как могло показаться. Аластор каждый раз вздрагивал, судорожно вздыхал, глотая воздух так, как потерянный путник в пустыне глотал бы спасительную воду в открывшимся ему прекрасном оазисе. Руки, принявшие давление всего тела, крупно дрожат. Аластор, не справившись с рефлексом и всё же поджав уши, сам крупно дрожит, лихорадочно, очень тяжело дышит, закрыв глаза. По его губам, по подбородку течёт кровь из прокушенной губы.       Господин сделал целых пятнадцать ударов и лишь на последнем радиодемон сдался: он громко простонал, ощущая самый сильный укол зверски, по-адски страшной боли.       И… Господин слегка взлетает над полом, легонько, почти нежно шлёпает его по щекам, убеждаясь, что тот отключился.       Щелчок пальцами: Аластора нет, словно всё случившееся изначально было видением. — Г-господин…       Вокс сам каждый раз вздрагивал, как будто его за компанию подвесили вместе с радиодемоном, в качестве профилактики тоже беспощадно выпороли вместе с ним. За всё время наказания он успел неосознанно расцарапать собственную кожу когтями, навздыхаться, ведь каждая болезненная реакция тела Аластора словно передавалось и ему.       Он покорно боялся, не смея возразить. Он дрожал в немом благоговении, не осмеливаясь прервать Владыку. Он страшился возможной кары за собственную непокорность, видя на чужом примере, что может его ожидать. — О, не волнуйся, — произносит Господин, избавляясь при помощи магии от плети, — с ним всё будет в порядке, однако…       Устрашающая пауза, когда, казалось, в потемневшем от похоти разуме Люцифера не осталось ничего ещё более развратного, грязного и низменного, сделала своё дело: Владыка окончательно сознался самому себе, что содеянное Ему пришлось по душе, и что Он хочет продолжить этот акт в ещё одном не менее отвратительно-извращённом ключе. — Настал, — сладостно вторит развратный тёмный демонический голос в сознании Владыки Ада, — черёд второго подданного!       Господин садится на край кровати, неизменно ласково берёт Вокса за низ экрана (за подбородок), заставляя разместиться того между своих раздвинутых ног. — Однако оставленные раны на спине не пройдут бесследно. Они послужат ему в качестве назидания.       Надеюсь, тебе подобное назидание не понадобится?