Реальность натурально плыла, не желая собираться в одну единую картину. Она распадалась на кусочки не похожих друга на друга маленьких пазликов, ни в одном из которых не угадывалась истина.
Под кожу как будто засунули чёртовы иглы. Длинные острые иглы, наконечники которых имели точечное ангельское напыление, аккуратно поместили под слой серой кожи, предусмотрительно расположив так, чтобы будущая зверская боль распространилась на абсолютно все участки спины. Эти иглы, доселе не имевшие никакого влияния на него, лишь после окончания этой сомнительной процедуры стали воздействовать. Очень больно колоть, не давая продыху. Даже слишком больно. Тот, кто это сделал, явно не хотел церемониться.
Аластор старался делать неглубокие вдохи и короткие выдохи, пытаясь сконцентрироваться на собственном дыхании. Абстрагироваться в мыслях от небывалой боли было не просто трудно… это было, блять, невозможно. Он, наверное, никогда так не страдал.
Даже его смерть была быстрой и безболезненной, хоть и до смешного дурацкой. Даже в своей той жизни, наполненной яркими красками всеобщей любви толпы к харизматичному и интересному радиоведущему, он, жестоко терзая тех единиц из этой разношёрстной толпы, ничего подобно болезненного никогда не ощущал. Даже во время ритуалов, когда он отдавал дань духам лоа в виде трупов животных, а в частности убитых им оленей, он ничего такого не испытывал. Даже здесь, в Аду, никто не смел так покушаться на него, на его тело, на его душу, как главный папочка всея Преисподней сделал это всего за один грёбаный вечер.
Хотелось рвать и метать. Хотелось убивать и потрошить. Хотелось покончить с этим всем раз и навсегда.
Спина снова отозвалась невыносимой болью, когда Аластор совсем чуть-чуть, еле-еле приподнялся, чтобы сменить позу. Радиодемон стиснул челюсти, слегка перебираясь подальше от края кровати к её середине. Вопреки тому, что после вспышки яркого света и короткого прилива магии он любезно оказался уложен на живот в этой спальне, это никак не облегчало его мучений.
Аластор не знает, сколько длилось то, что случилось. Называть произошедшее как-то иначе, чем самыми общими и размытыми словами, он не мог.
Он бестолково скрёб покрывало когтями, не зная, куда выплеснуть накопившиеся чувства. Не только ощущение сильнейшей режущей и колющей боли, собравшейся внутри и раздражающе вившейся злобы в груди, но ещё и чувство кромешного, тотальнейшего и проигрышного унижения.
«Ты только ему так не скажи, когда он тебя уложит».
Ненависть с новой силой забурлила в измученном теле. Мерклые символы вуду, несмотря на его собственное опустошение, накопившуюся усталость в напряжённых мышцах, всё равно закружили вокруг его кровати. Неразборчивое шипение радио послышалось и здесь, и тут, и там, а потом надрывно утихло.
Из угла, опасливо озираясь, выглянула она. Тень, чьи красные глаза вмиг вспыхнули и моментально погасли, опять увязла в неживых (или живых? Только Ему это известно) тенях и, наконец сгустившись, появилась возле него, возле своего хозяина. Она протянула к нему свои смольные крючковатые конечности и замерла в нерешительности.
— О, я знаю… — говорит Аластор ей, тянет к ней ближнюю руку, не обращая внимания на разразившийся дискомфорт где-то в районе плеч, и касается её кривоватых пальцев. Беспокойно, слегка посмеиваясь комичности происходящего, спрашивает: — Настолько всё плохо, да?
Тень никогда не говорит, никогда не жестикулирует, никогда не пытается взаимодействовать с кем-то извне. Радиодемон чувствует и знает, что чувствует и знает она. Сейчас же её ответ был до боли очевиден.
— Так бы… так бы и убил…
Поедающие сердце злость, обида и ненависть заставляют его ещё хоть как-то двигаться, говорить, сопротивляться, не отступать. Тень, верная его спутница, являлась не только воплощением всех его негативных чувств и отрицательных эмоций. О нет, она — нечто большее. То тёмное создание, родившееся из тьмы и его договора, которое его никогда не покинет где бы он ни был, не оставит его с кем бы он ни был. Она — молчаливый собеседник, в немой преданности неотступно следующий за ним.
Она разделяет с ним всё: и скучные серые будни, полные чистой мирской рутины, и время на поле боя, когда кто-либо из особо отчаянных, смелых и плохо думающих решаются бросить Ему, Радиодемону, вызов. И в этот неприятный момент, который он не мог приписать ни к скучным серым будням, ни к времени на поле боя, она всё ещё оставалась с ним.
— Знаю, не могу… — с горечью в голосе усмехается он, и тусклая улыбка его впервые за весь вечер приобретает оттенок чего-то живого — иронии. — Но когда это кончится, то… Я. Это. Сделаю.
Аластор чувствует, знает, что она находится на всецело его стороне. Вопреки всем тем сценам мерзостных унижений, она всё равно была рядом, таясь в бескрайнем мраке. Несмотря на его нынешнюю беспомощность и безусловную уязвимость, она сидит здесь, рядом с ним, держа его за руку и выражая бессловесную поддержку.
— Не волнуйся, — на одном выдохе шепчет радиодемон, слегка ведя плечами и получая очередную порцию если не боли, то нарастающего дискомфорта, — я смогу разорвать оковы. Будь уверена.
Она никогда не сомневалась в Аласторе. Она никогда не отступала от Аластора. Она никогда не предавала убеждений Аластора. И ни за что, никогда не начнёт этого делать.
Ему показалось, что она кивнула, но нет: лишь сжала сюрреалистичное подобие пальцев в его ладони крепче.
— Нет, этот напыщенный урод не властен надо мной, — словно успокаивая не то себя, не то её, молвит радиодемон, чей голос опять слегка исказился помехами. — Я не стану таким, как этот тщедушный пустозвон.
Вокс, проклятая новаторская пустышка с гипертрофированным эго, так просто, так легко, какой бы образ могущественного и сильного Оверлорда на публике не создавал, склонил перед ним колени. При этом, чёрт возьми, не только в переносном смысле.
Шлюховское шумящее ничтожество, возомнившее из себя невесть что, вынуждало и его быть таким же, хорошеньким и послушненьким. Отвратительный телеэкранный паршивец поплатится за всё то, на что обрёк его, за то, что принуждал его делать, за то, что помогал ему пасть ниже самого себя.
Дышать. Нужно дышать. Начать вдыхать глубже и выдыхать не так быстро.
Тень, видя, как хозяин её измотано прикрывает веки, а улыбка его вновь становится невзрачной, неказистой, на миг испаряется, а затем собирается в существо уже на его кровати. Бережно, стараясь лишний раз не трогать радиодемона, Тень накидывает на исполосованную спину его рубашку.
Хозяину сейчас плохо. Хозяину нужно отдыхать и быть подальше от других. Хозяин ненавидит тех демонов, а если эти демоны вернутся, то хозяин будет выглядеть уязвимо. Хозяину такое очень не нравится. Хозяин бы захотел немного помощи. Хозяин не будет против.
***
— О, матушка, — слышится мелодичный мужской голос, полный щемящей в душе теплоты и трогательной нежности, — это просто превосходно! Сколько раз я говорил тебе испробовать этот рецепт и сколько раз ты мне отказывала! А вот, гляди, как хорошо у тебя получилось!
Он насвистывал какую-то непонятную, но звонкую, заедающую в голове мелодию, ловко орудуя иголкой и сшивая миниатюрную ручку куклы с её телом. Возле него лежали чьи-то — точно не его, такого привлекательного шатена с иголочки — грязные тряпки и приличная копна блондинистых волос.
— О, дорогие, — вновь говорит этот запоминающийся голос прямиком из старенького радио, и обладатель его, чувствует народ, к которому обращаются, благодушно улыбается: — так-так-так! На повестке дня у нас прежде всего погода! В этом году вечно переменчивая, необузданная, несмотря на наш устоявшийся климат с жарким летом и тёплой зимой, она решила сменить ориентиры. Что ж…
В ясный день встретить этого диковинного зверя практически нереально, но удача сегодня оказалось благосклонна. На улице только-только выпал небольшой снег, который обязательно растает ближе к часам восьми-десяти утра, но а пока — это лучшая возможность убить оленя.
