О проявлениях покорности

      Люцифер был любим многими демонами. Он был отвергнут лишь единожды, когда, увы, сошлось так, что Лилит возымела желание пуститься в свой, свободный от брака с ним путь. Он не корил её за такой выбор, но обругать за то, что карьера ей стала важнее их общей любимой дочери, мог. Пускай для вида, не шибко сильно, а просто для галочки, чтобы, может, она вновь возвращалась во Дворец, вновь проводила с милой Шарлоттой больше времени, чем встречалась раз в несколько месяцев на общих приёмах.       Маленькая Шарлотта оставалась всё такой же беззаботной и радостной, пускай тему ухода мамы она старалась избегать. А оно и понятно: она, по меркам людей только вышедшая из так называемого подросткового периода, была юна. И ту трещину в сердце, что ненароком оставила дорогая Лилит, Люцифер одной своей персоной заполнить, заделать был не в состоянии. Изредка он обращался к Раззлу и Даззлу, спрашивая о состоянии дочки. Демонята жестами описывали Шарлотту как улыбчивую, всегда позитивную и весёлую девочку, но всё чаще они стали показывать как бы утирание слёз, плач, пародируя её жесты. Владыка неспокойно качал головой в задумчивости, а потом хвалебно трепал драконят по голове, приказывая вернуться к Шарлотте.       Тревожные мысли старыми механизмами ворочались в голове. Он не хотел, чтобы дочурка грустила, но повлиять на это никак не мог. По крайней мере, в одиночку. Он надеялся, что тихий разрыв, нежели громкий скандал, отпечатается на ней менее ярко, чем могло бы быть. Но, благо, вопреки расторжению брака родителей, Шарлотта старалась не унывать.       Вместе с этим она начала говорить про истребления. Колоритно обсуждать их с отцом всё чаще и чаще, что Люциферу, по правде говоря, успело несколько наскучить, надоесть, чего он старался не показывать. Шарлотта говорила о жестокости проведения таких мероприятий — не иначе как самых реальных зверств; говорила о том, что истребление — это буквально казнь, может, не таких невинных и не запятнанных злом, но прямо ничего дурного не сделавших Раю существ; говорила о том, что их народ с непередаваемым безнадёжным ужасом каждый год ждёт заветного числа, чтобы вновь прятаться, убегать, защищаться; говорила о том, что так быть не должно, что эти грешники — их люди, их народ, не заслуживающий такой поганой участи жить — нет, существовать — в вечном страхе и обременяющей безысходности; она говорила о том, что, если существует способ прекратить этот кошмар, то она обязательно найдёт его.       Люцифер сосредоточенно вслушивался в далеко не бессмысленные слова дочери. Какая-то соль правды в них присутствовала, однако ему, будем честны, было плевать на то, что с душами по-небесному неугодных и неправильных происходит. Они все причиняли другим людям боль при жизни, за что и оказались здесь, обременённые болью уже от ангельского копья.       Бывали и невиновные: те, кто был вынужден совершить грех, чтобы спасти себя или любимого человека, те, кто в силу уничижительных жизненных обстоятельств пал на дно и не смог оттуда выбраться, те, кто не ходил в церковь… Люцифер готов был прыснуть со смеху от бредовости и двуличности установленных и ни в коем случаем не бредовых и не двуликих Раем правил.       Однако, как ни крути, весь этот разношёрстный сброд от закостенелых наркоманов с разрушенным в хлам сознанием до жестоких, беспощадных маньяков-рецидивистов, которым никакой психиатр не властен помочь, собирался здесь. Люцифер на протяжении долгих столетий наблюдал за бывшими смертными, которые или провально спивались, снаркоманивались, ещё Бог знает чем упивались лишь бы забыться. Мелькали в этом сброде и приятные личности, и даже очень приятные личности.       Многие поколения в простонародье прозванных Оверлордов тому пример. Начитанные в большинстве своём интеллигенты, умеющие соображать и выстраивать хорошие логические цепочки, чего хватало, чтобы не сгнить где-то в подворотне, а наоборот возвыситься над другими грешными головами, выстроив целые империи. После немого раскола Грехов, где каждый занялся собственным пристанищем, дабы оно сияло во всей красе, Люцифер пристрастился проводить время именно с первыми.       И Вокс, и Аластор были среди этих Оверлордов. Аластора, являющегося буквально воплощением слова «интеллигент», он выделил среди кучки разнородных грешников сразу, а вот Вокс ему поначалу вообще не приглянулся. Лишь позже, сблизившись с ними двумя, он осознал, что питает к ним не просто ленивую заинтересованность как ко всем другим.       Это было нечто иное. Такое, что Люцифер, никогда не видевший смысла безосновательном доказывании кому бы то ни было своих статуса, силы, власти, внезапно возжелал это сделать. Аластор был до безумия принципиальным, а Вокс, уподобляясь ему, пытался казаться таким же.       «Химию», как некоторые называют заметно существенное влечение от одного существа к другому (это так объяснила милая Шарлотта), между этими демонами сложно было не заметить. Даже если не присматриваться, то они внешне оказались похожи в стиле одежды, подбирая вещи практически идентичные друг дружке. Манеры речи, ведения своих шоу, кроме, конечно же, убеждений в сфере технологий, у них были аналогичны. Аластор говорил, Вокс старался говорить также. Вокс поглядывал на своего врага по цеху, жадно поглощая взглядом каждое телодвижение, а Аластор демонстративно строил ему глазки (что значит показывать себя во всей красе, как говорила доченька). Аластор был приверженцем всего старого, винтажного, а Вокс назло проповедовал всё современное, новаторское. Ну чем не «химия»?       Владыке эти двое пришлись по душе. С ними, несмотря на эту постоянную бессловесную борьбу, было интересно разговаривать. Аластор любил бурно что-то/кого-то обсуждать, доказывать свою точку зрения, задаваясь правильными вопросами. Вокс чаще выступал слушателем, но своё слово тоже периодически вставлял, а когда это происходило, то они оба яростно сцеплялись взглядами. Люциферу всё больше нравилось за таким наблюдать.       А потом эти двое оказались у него… как это выражение звучало? «Под каблуком»? Или нет? Не суть.       У Люцифера Вокс с Аластором были на хорошем — даже отличном — счету и ждал от них Владыка только наилучшего. В категорию «наилучшего» к их большому сожалению не входило полномасштабное разрушение города в процессе очередного соперничества, переросшего чуть ли в не полноценный геноцид половины Пентаграмм-Сити так точно. Пришлось показать то, в каком они положении действительно находятся, а потом…       Ленивая заинтересованность перетекла в лёгкое любопытство, а потом стало и настоящим интересом. Люцифер с поры его свержения с Небес никогда не чувствовал такого сокрушающего триумфа, когда сначала Вокс пал к его ногам, а затем и Аластор. О, Люцифер, который никогда не принуждал никого называть себя «Владыкой», а то и «Господином», испытал доселе неизвестные сильнейшие, ни с чем не сравнимые ощущения.       Впервые с момента расставания со своей дорогой Лилит, которая была действительно по-адски великолепна в постели, он почувствовал волнующее, трепетное во всех смыслах возбуждение, которое едва ли мог сдерживать. Вокс, покорно склонивший голову и сжавший пальцы на собственных коленях, от чьей шеи тянулась прекрасная золотая цепь, и Аластор, продолжавший и без того провальный акт неподчинения, тоже стоял на коленях, тоже чувствовал давление от блестящего золотого ошейника у себя на шее.       Неотёсанный рядовой грешник, не смысливший ничего о душах в принципе, сказал бы, что Вокс с Аластором — безмозглые идиоты, раз заключили контракт с Владыкой. Однако загвоздка состоялась в том, что никаких контракта и сделки не было. Мало кто догадывался, но абсолютно все души, попавшие на землю Люцифера, принадлежали ему по праву. Лишь обворожительная Лилит и драгоценная Шарлотта были свободны от уз никогда не существовавшего договора.       И столь бесхитростное осознание вскружило ему голову: вынудило сдаться, отдавшись ошеломляющим ощущениям сполна, полноправно утонуть сначала в собственном грехе, а потом и искуситься на похоть. Асмодей, наверное, пришёл бы в шок.       Люциферу нравились Аластор с Воксом как отдельные личности, так и как вместе взятая парочка. Было предостаточно удовольствия наблюдать за тем, как Вокс пытается заставить Аластора подчиняться, чтобы тот не страдал (хотя теледемон свято убеждал, что соперника терпеть не может) больше нужного, как Аластор противится то его безусловной воле, то мягкому давлению приятеля. А называть их приятелями, смотря, как те одновременно морщатся… оказалось приятно.       Люцифер не помнит, каким образом его всегда трезвое сознание затуманилось. Он плохо осознаёт до сих пор, как захотел чего-то большего, близкого и реально интимного. Граница была пересечена по воле случая.       Аластор, подвешенный под потолок абсолютно обнажённым, продолжающий противиться в угоду своей строптивой натуры, оказался ещё как привлекателен! Он видел его худые конечности, на первый взгляд хрупкое телосложение, разметавшиеся волосы и поджавшиеся уши, шрамы на серой коже, к которым в груди так и полыхало желание прикоснуться! И при всём при этом он не был искушён при жизни, что только добавляло сладости к сей картине. Вокс же впечатлял в ином плане: он послушно стоял на коленях, сосал его член, склонял голову, проглатывал эти неприятные выделения — и всё без лишнего слова, без лишнего действия. Неимоверный контраст, созданный этими двумя, окончательно добивал Владыку. Наверное, именно поэтому, вконец искушённый произошедшем, он и установил те правила.       Люцифер честно хотел бы признаться, что покушаться на чужое достоинство вовсе не в его репертуаре, однако в отношении Аластора и Вокса ориентиры сами по себе уже сменились. Владыка, поначалу не рассчитывающий ни на что более, чем простая беседа единожды, а потом и не думавший, что эта беседа перерастёт в полноценные разговоры, а затем эти разговоры ему станут достаточно интересны настолько, чтобы увлечься их личностями, а затем, а потом…

***

— Думаю, — Люцифер обвёл немного озадаченным взглядом изрисованные весёлыми демонами и радужными пейзажами листы бумаги дочери, а потом слабо улыбнулся, скрывая то промелькнувшее недоумение: — я знаю, что можно выделить под твою идею. — Правда?! — глаза принцессы засияли восторженным огоньком чистейшей радости, а сама она закружилась вокруг своей оси, не зная, как сдержать порывы своего горячего сердца: — Спасибо! Спасибо! Спасибо!       Малышка Шарлотта вскочила к папе на колени и страстно, как обнимают только самых-самых близких, сжала его в крепких объятиях. Люцифер погладил её по волосам, слегка удивлённо вздохнул, когда дочь чересчур сильно, не давая дышать, прижалась к нему. — Ну-ну, детка, — унимая её радость, проговорил Он: — Это всё ещё пока не точно и требует организации. Я поручу… — Нет! — внезапно резко оборвала Шарлотта отца и, отстранившись, взглянула на Него с ненаигранно невозмутимой серьёзностью: — Я хотела бы сама всё организовать.       Владыка даже опешил, охнул, а потом, слегка притормозя, добавил, что это всё очень сложно и требует предельной ответственности. Дочурка помотала носиком, слезла с папы, складывая руки на груди, и заявила, что понимает и принимает это, всецело готовая взять все обязательства на себя.       Люцифер ещё достаточно упирался, чтобы Шарлотта изъяснила в шуточном песенном варианте свою гуманистическую идею, невыносимо острое желание и безусловную готовность помочь своему народу. Владыка нежно улыбнулся, притянул к себе дочь и опять обнял со словами «вот это моя девочка: всегда позитивная и находчивая!».       Он оставил нескольких бесят, которым ещё очень давно поручал следить за Отелем Счастья, вместе с принцессой, чтобы первоначально обо всём договориться и обсудить некоторые тонкости. Дочь выперла его из кабинета со словами «папа, я всё сделаю сама!», и Люцифер отправился уже к себе в кабинет решать вопросы о предстоящей встречи Оверлордов. Однако планы его решил стеснительно нарушить один из бесят-слуг, которому он ещё днём ранее поручил приглядывать за Аластором: — Он всё ещё спит, Владыка, — лепетал тот, явно опасаясь именно того, что подопечный спит, — и… и… — Мне стоит взглянуть? — договорил за него Владыка, который, в принципе, не был против пока отложить работу.       Бесёнок кивнул. Люцифер кивнул в ответ с ещё более глубокой задумчивостью и отправился вместе со слугой в покои вышеназванного.