О проявлениях покорности

      Если бы после жизни он оказался аккурат здесь, закованный в цепи и лишённый воли, то это было бы куда более суровым наказанием, чем его посмертие в Пентаграмм-Сити в целом.       Аластор чувствовал, как беспощадно продолжает разрастаться обида, пуская корни глубже и глубже в сердце. Её цветы, которым не дано увянуть, пока он ещё способен идти наперекор, пробираются всё дальше, готовые распуститься, а стебли цветка, сотворённого из ненависти, обнажают свои шипы.       Сумбур, в котором металась его душа последние дни, развеялся с кое-чьей лёгкой руки. Владыка пошёл на уступку, наведя порядок в разуме, однако Аластор этому был совершенно не рад. Лучше слепая агония, чем снисходительная жалость. Он бы стойко перетерпел смуту в душе: смог бы сам разобраться с воспоминаниями, что после ласковых касаний Владыки перестали им практически восприниматься, смог бы сам привести мысли в порядок.       Радиодемон опять ощущал эту тупиковую злобу. Злиться смысла было бы больше, если бы в его власти было что-то сделать с объектом этой злости, но… а что делать дальше?       Аластор в своём уме, но не до конца восстановившийся смотрел в потолок так долго, что за окном день успел смениться ночью. Владыка с того утра не возвращался, Вокса на горизонте не было видно ещё дольше. Частенько заходили слуги, которые, переминаясь с ноги на ногу (это же, Бог ты мой, тот Радиодемон! И он уже в сознании!), норовили поинтересоваться о его самочувствии, а потом вновь обработать раны.       Аластор продолжал улыбаться, но взгляд, хмурый и неприветливый, предостерегал до черта болтливых заткнуться, а весьма любопытных погасить свой интерес и убираться восвояси как можно скорее.       И вот: за окном правила томительная ночь, топот маленьких быстрых ножек в коридоре утих, ангельская энергия перестала так ярко ощущаться, на возвращение теледемона ничего не намекало, а Аластор понял, что проголодался. Не имея в комнате календаря или хотя бы часов, сложно было сказать, сколько он минут, часов, дней он провёл так. Тень плохо себе представляла понятие времени, поэтому благоразумно молчала.       Радиодемон, нахмурившись, сел на кровати. Спина отдалась терпимым дискомфортом, поэтому он, слегка размяв плечи до лёгкой боли, переждал и поднялся. Тень шмыгнула из гущи тьмы к хозяину, ежемоментно сливаясь с его собственной.       Как бы он не отрицал своё вынужденное нахождение здесь и всю эту бредовую ситуацию, но раз иначе, чем играть по правилам хозяина ситуации, ничего не оставалось, то приходится адаптироваться. Вокс как-то сказал, что он такой кретин, потому что застрял в своём дрянном прошлом и не может признать, что время неотвратимо идёт вперёд, и согласиться с тем, что большая часть изменений не так уж и плоха. Аластор тогда ответил что-то в духе: «раньше эти вещи имели смысл, в отличие от того фуфла, что продвигаешь ты с коллегами».       Радиодемон открыл шкаф, который по логике должен принадлежать ему, и слегка скривился, когда лицезрел в нём одежду, выполненную в тёмно-красных тонах и стиле ХХ века. Она не принадлежала ему, он любил менее тёмный оттенок красного, однако с опять-таки кое-чьей лёгкой руки ему не придётся кутаться в одну свою рубашку.       Ещё одно неприятное подтверждение для тошного осознания и Аластор снова чувствует, как по полу суетливо разбегаются его другие тени, как из-под его ног разгорается ослепляющий адский зелёный свет, как враз отрастают рога… нет, это излишне. Сейчас уж точно.       «Прекрати».       Так сказал Вокс в первую ночь в покоях Господина. Он, раздевая его чисто механическими движениями, словно сам этого не хотел, тогда легонько сжал его запястье не то в попытке успокоить, не то ещё зачем-то. Аластор не был тактильным и задумываться о том, что то или прикосновение значит, желания не имел. Однако этот жест запомнил. За него Вокс, если сам выживет, особенно огребёт, когда он выберется отсюда.       О чересчур близком контакте с теледемоном уже в общих покоях после инцидента с Люцифером думать хотелось ещё меньше, однако Аластор к единому выводу так и не пришёл. Прикосновения он не любил — это факт, непрошенные касания он терпеть не мог, а за нужду дотронуться до себя из той же снисходительной жалости буквально ненавидел.       Накинув лёгкую рубашку, ближе всего похожую по цвету на его повседневную, и нацепив брюки покроя, наиболее предпочтительного себе, он покинул спальню. Главная столовая — спальная комната — тронный зал — покои Господина. О местоположении кухни ему было мало что известно.       Радиодемон брёл по унылым коридорам Дворца в таком же уныло-паршивом настроении, в каком пребывала за окном тихая ночь. В последние дни он думал чересчур много о том, за что бы в обычное время просто убил. Редкостные грубияны, наглецы и подлецы действительно такого заслуживают.       Вокс, будь он убит ещё раз, будь он проклят хоть самим Богом, будь он неладен хоть сотню раз, вгонял его в задумчиво-уныло-паршивое настроение ещё больше. За все те предыдущие акты позора его хотелось разорвать на части, не оставив и проводка, а за акт сердечной помощи хотелось вмазать прямо в середину его чёртового монитора, по буквам сообщив, что Ему, Радиодемону, такие подачки не требуются. Но коварная загвоздка таилась в том, что как раз-таки помощь ему требовалась. Причём конкретная, которую он, даже не издеваясь, предоставил.       Тень ему прошелестела о том, что теледемон, прежде чем притронуться к его спине, говорил что-то о ненависти. А последние слова его звучали «лежи смирно», что его подруга запомнила достаточно хорошо. Аластор, чья улыбка стала обманчиво задорной, готов был засмеяться от бредовости, тупости, комичности случившегося с ним. Люцифер, кстати говоря, сказал тоже что-то такое: не «лежи смирно», а «не двигайся».       Он помотал головой, а затем, увидев поворот к столовой, направился в его сторону. Столовая и кухня — неотъемлемые части одного целого. Если столовая здесь, то и кухня должна быть где-то тут.              Радиодемон бы соврал, что, не попади он в такой капкан, то времяпрепровождение во Дворце ему пришлось бы по душе. Тяжело игнорировать красоту местных архитектурных решений и многие дизайнерские детали, так или иначе цепляющие глаз.       Тронный зал вынуждал трепетать от ощущения истинной сути того, кто восседает на главном троне. Витиеватые, слегка путаные коридоры вызывали ассоциации к молитвенным лабиринтам, которые, забавно, не соответствуют Писанию и даже противоречат нескольким библейским принципам поклонения и молитвам. О яблоках, змеях, ангелах и прочем можно было бы писать и писать, затрагивая самыми поэтичными эпитетами красоту и ироничность запечатлённых символов.       Однако он не верный подданный, не глубоко верующий человек и не лирический поэт, чтобы этим всем восхищаться. Выказать довольство — ещё приемлемо, но после всего случившегося, кроме тягостного отвращения, всё относящее к Люциферу ничего другого не вызывало.       Аластор, чей алый пронзительный взгляд, как и красные глаза его Тени, особенно выделялся во мраке, выжидательно осмотрел столовую. По правую сторону от стола ближе к углу большого помещения он заметил крохотную дверцу.       Повезёт ему, если никакой негодный бесёнок не заимеет неудачи попасться ему на глаза. Только сейчас лёгкое фоновое отягощение в животе стало трансформироваться в явственно тянущий дискомфорт. Он бы с радостью отправился на охоту за чьей-нибудь головой, а лучше — в ближайший от города лес. Оправдываться перед самим Люцифером за пропажу его верных подданных хотелось намного меньше, чем есть. Аластор сомневался, что ему простят такую дерзость.       Радиодемон глубоко вдохнул и нестерпимо выдохнул, когда за замеченной дверью удачно оказалась кухня. Он очень надеялся, что в одном из морозильников найдётся мясо. Или хотя бы полунатуральное подобие мяса, что сможет перекрыть его голод, какое сейчас обожают толкать повсеместно не особо просветлённые барыги.       За всеми раздумьями над отношениями с одними тщеславным идиотами да другими высокомерными придурками он совсем начал забывать самого себя.       Мало-мальски приемлемое для употребления мясо должно храниться в погребе, но даже на такое возмутительное недоразумение он сейчас был согласен. В одной из многочисленных морозильных камер нашлось нечто похожее на сносный в пищу вариант. Аластор оказался раздосадован больше, если бы не был настолько голоден.       Радиодемон сжал застывший кусок пальцами, когтями впиваясь в замороженную плоть. Сочная кровяная плоть за мёрзлым слоем тонкого льда. Аппетитный небольшой кусок животного мяса. Аластор стиснул его пальцами, чувствуя, как отчаянно закрутило в животе.       Звериное начало, его дух вендиго, требовало плоти. Однако, как бы голод не раздирал изнутри, было бы ещё более досадно уподобится животному (тому, которое живёт на полуфабрикатах, и продолжает продвигать эту гадость в массы своими тупыми телешоу) и есть вот так. Аластор, может, и прослыл среди грешников ещё тем зверьём, сеющим хаос налево и направо, но опускаться ниже собственного достоинства и поглощать мясо в замороженном виде он не намеревался.       Дворцовая кухня пестрила разнородной, но не такой современной, какую толкает Вокс, техникой. Аластору от одного взгляда на витрины с этой напичканной непонятно чем технической бурдой, больше похожую на орудие пыток, становится плохо.       Радиодемон, отворив дверцу настенного шкафчика в поисках специй, внезапно вспомнил себя такого же, юного шкета (со слов деда), который никогда не доставал до полки со специями, из-за чего всегда был вынужден брать с собой табуретку. Мама беззлобно посмеивалась над этим, но Аластор никогда не обижался.       И он, и она всегда были по-настоящему счастливы за таким времяпрепровождением. Отец на охоте до самого вечера — они оба на кухне, увлечённые обсуждением наиболее приемлемого рецепта на ужин. За окнами полудень — они, мило беседуя о его школьных оценках и маминых хлопотах в саду, продолжают сей действо. Отец должен вот-вот вернутся — Аластор спешит к матери, торопясь стянуть с себя фартук, и целует её в щёчку, тихонько произнося по-доброму ироничное: «и ты сама столько наготовила, да?!»       С детства у него почти не осталось привычек, однако процесс готовки, являя из себя по-настоящему увлекательное волшебство, когда из невзыскательных продуктов питания можно создать нечто оригинальное, действительно стоящее по вкусу и притязательное по виду, был исключением.       Бледные добрые картинки прошлого не покидают. Аластор мимоходом делает пометку, что темновато-красного оттенка кусок мяса с зернистым срезом является говядиной.       Процесс готовки — то, что помогает забыться, когда отдаёшься ему сполна, отгораживаясь от злосчастных забот кухонной утварью и книгой рецептов.       Ловко орудуя ножом при нарезании овощей, пока мама застилала противень фольгой, они всегда болтали о его школьных буднях, о недалёком будущем, когда скоро наступит пора сделать выбор, об отце и о том, что, может быть, им могла бы быть дана другая, лучшая жизнь. Маме уже точно. Разделывая ещё не успевшие начать гнить трупы вместе с Рози, они беседовали о погоде, о суке Сьюзен, которая умудрялась слать их, почитаемых Оверлордов, нахер, об окутавших этот густонаселённый райончик сплетнях. Когда он готовил в одиночестве, отдалившись от остального мира, то предпочитал компанию Тени. Сейчас же она таилась совсем рядом, но предпочитала не вылезать, поэтому голову с новой силой атаковали мысли об одном заносчиво фонящем зомбоящике, о другом властолюбивом извращенце всея греха Гордыни, о том, что спина продолжает побаливать, о том, что эти двое, скорее всего, продолжать свои омерзительные фетишистские игры, когда он выздоровеет, о том, что…       Он. Рядом.       Аластор успел развернуться, уловя слова Тени, и боковым зрением заметив ежесекундно образовавшуюся и тут же потухшую неяркую вспышку. Люцифер образовался в парадной одежде прямо напротив Аластора, и радиодемон на процентов девяносто уверен, что за ним и до этого особенно тщательно приглядывали. Ничего удивительного в этом нет: во Дворце, в какой бы коридор ты не зашёл, в каком бы углу не спрятался, в какой бы шкаф не залез — везде были Его уши и глаза. И вот сейчас… не то чтобы ему стало до чёртиков страшно или хотя бы неловко, но Аластор, исказив улыбку в натянутую приветливую полуулыбку, вдруг подумал, что готовить на дворцовой кухне без прямого разрешения может быть слегка невежливо.       Секунда. Две. Три. — Вижу, — сдержанно говорит Люцифер, нескрываемо сосредоточенно, но без какого-либо неудовлетворения оглядывая радиодемона: — тебе уже полегчало? — Да, — голос Аластора против воли скрипит старым радио, — Господин.       И он приветственно, как они с Воксом делали ещё с начала знакомства с Люцифером, кланяется. Люцифер соблюдает формальность и кивает, а затем, растворившись в полутьме, образовывается в непозволительной близости от Аластора. Тот подавляет порыв уйти, разрешая тому оглядеть плоды своих кулинарных трудов. — Моя осечка, — с пристальным вниманием, будто перед ним лежит головоломка, а не маринующееся мясо, осматривает противень Владыка и отстранено кивает сам себе: — Не думал, что они настолько тебя страшатся, что не предложат поесть. Хотя должны были.       Аластор неуютно ведёт побаливающим плечом как бы в знак согласия, мельком глядит на свою Тень из угла, а потом вновь переводит взгляд на Господина. Стоило бы ждать гнева за вольность и самоуправие, однако Владыка, кажется, озабочен совсем не этим. — Продолжай делать, что делал, — командует он: — Надеюсь, ты не будешь против, если я присоединюсь к тебе за ночным ужином? — Как пожелаете, Господин.       Люцифер, похоже, решил покуситься на последнее святое, что было приятно его душе. Владыка, всё ещё находясь в явно унылом настроении, испарился, предупредив, что вернётся через час.       Радиодемон лживо благодушно улыбнулся, но продолжил дело и убрал противень в разогретую духовку, думая, что, может, лучше бы покусился на голову одного из слуг, чем сейчас принял такую участь. Но избегать вынужденного контакта вечно он не мог. И не в его духе это было. В детстве он терпел подобных фривольных уродцев, а потом, набравшись сил, расправлялся. Сейчас же ни избегать, ни изничтожить объекты повального раздражения он не мог.       Час, пока готовилось мясо, тянулся ощутимо медленно. Аластор уже дюжину раз переложил столовые приборы из одного положения в другое, попялился в окно несколько раз, рассматривая с деланным энтузиазмом красивейшие виды господских садов. Даже вызванная голодом боль в животе отступила на второй план перед тихой усталостью и уже ставшим хроническим раздражением.       После неспешной сервировки блюда, когда нервозность продолжала брать своё, но движения по-прежнему оставались отточено лёгкими и плавными, радиодемон окончательно понял, что находится в шаге от предела своего терпения. Аластор умел и любил играть на публику, однако его нынешний зритель, для которого он не более, чем дворцовый шут на передержке, не доставлял ему совершенно никакого удовольствия.       Через минуту после окончательных приготовлений, когда от говядины исходил аппетитный дымок свежеприготовленного мяса, вызывая неприятные спазмы животе, и слегка удручённо-раздражённого взгляда на два подготовленных места, а не на одно, пожаловал Люцифер. Как по зову сердца. Аластор широко улыбнулся, пытаясь скрыть досаду за искусственной улыбкой. Господин, чьё настроение, кажется, только опустилось за последний час, вздохнул, совсем не-погосподски попросил: — Мне крайне симпатизирует твой сценический образ, однако, — делает паузу, вводя в некоторое замешательство, — не обязательно держать его на постоянной основе. — Улыбка — это не сценический образ, — отзывается высокомерно улыбнувшийся Аластор, слегка склоняя голову набок, — а часть меня самого. — Бывает, что некоторые люди так долго держат у лица маску, что эта маска со временем прирастает к их сущности, лишая собственных эмоций и чувств вне образа, — с глубокой задумчивостью тянет Он, а затем действительно серьёзно, будто и позабыв о собственном понуром настроении, строго глядит на Аластора: — А бывает и так, что люди, как бы не подражали своему идеалу, не пытаясь сопоставить себя с ним, забываются, кто они есть на самом деле. Как итог: не слышат ни своих чувств и не могут уподобиться возведённому в абсолют образу. — Жизнь — это своего рода сцена, — безучастно продолжает мысль Аластор, — и каждый человек так или иначе придерживается определённого образа, — а потом, криво усмехнувшись, добавляет: — И играет свою роль. — Под гнётом обстоятельств часто происходит так, что люди, у которых нет достаточной воли или стремления самостоятельно выбрать себе роль, вынуждены следовать той, которую обозначили другие, гораздо более целеустремлённые и волевые, верно? — И эти мелкие человечки всю жизнь тужатся на одной сцене, а потом попадают в закулисье, где страдают ещё больше.       Господин одобрительно кивает, беззвучно следует прямиком к Аластору и невесомо кладёт ладонь на его плечо, вызывая волну раздражения, смешанного с дискомфортом из-за нудящей боли по всему телу. Слабо сжимая пальцы на плече, Он плавно ведёт в сторону, заставляя повернуться к себе спиной. Радиодемон покорно выполняет немую просьбу, внутренне сгорая от тупой ярости и комичности этой ситуации, намерено спровоцированной, и их предыдущего диалога. — Ад — действительно закулисье, — сдержанно отзывается Господин, кончиками пальцев слегка водит по просвечивающей ткани рубашки, осматривая состояние ран сквозь неё, — но не все существа здесь страдали от чужой воли при жизни. Много кто, подобные Оверлордам, являются теми, кто заставлял других страдать в угоду себе.       Аластор, напряжённо приосанившись, сжав пальцы в кулаки и слегка опустив голову, продолжал натужно улыбаться. Чужие касания его неимоверно бесили, но он терпел. — Но и они, — с ноткой иронии продолжает он, прозаически понимая, к чему всё идёт, — могут быть не обделены опытом, когда сами были вынуждены играть по чужим правилам. — И то верно.       Касания Господина практически не отдаются болью. Он аккуратно, даже бережено, терпеливо дотрагивался до каждой незажившей раны, что выставляло эту ситуацию в ещё более ироничном свете: эти же руки, чутко исследующие будущие уродливые шрамы, их и оставили. Аластор шумно вдохнул, когда Владыка, совсем не давя на кожу, нежно погладил его по плечам, словно награждая за сговорчивость, а потом эти же ладони съехали на предплечья в том же ласковом жесте. Жар, с которым тот к нему пододвинулся и произнёс невозмутимое «расслабься, Аластор», окутал всё тело. Радиодемон не отмер даже, когда ладони исчезли, а сзади перестало чувствоваться давление чужого тела. Господин прошествовал к столу как ни в чём не бывало.       Радиодемон, убедившись, что продолжению акта надругательства над его личным пространством не суждено быть, тоже прошёл к столу, не отнимая от лица заискивающе-недовольной улыбки, которую Владыка спокойно проигнорировал. Напряжение, развеянное разговором по душам, вернулось.       Ужинали они в тишине. Радиодемон заметно медленно ел, вновь думал о произошедшем, невесёлым взглядом буравя тарелку, словно говядина была всему виной, а Владыка — о чём-то своём. Опять о далёком, опять о сложном. — А ты горазд, — внезапно сказал ближе к концу трапезы Господин, наколов на вилку очередной сочный кусочек, придирчиво, точно всё ещё не уверенный в его потрясающем вкусе осмотрел, хвалебно улыбнулся: — Откуда такие отменные навыки? — Моя матушка готовила просто умопомрачительно, — проговорил он неохотно с лёгкой ностальгической тоской в голосе. — Не побрезговала и меня научить. — Она была замечательной женщиной.       Аластор, проглотив очередную дольку мяса, несколько недоумённо замер. Сказанное Владыкой не было похоже на вопрос. — Не пойми меня неправильно, но, — Господин сделал указательным пальцем правой руки небольшое круговое движение, после указывая прямо на Аластора, — некоторые твои воспоминания мне были открыты какое-то время. — Значит, — Аластор нервно сжал столовые приборы, чувствуя, как его пробило в холодный пот, — в ответе Вы не нуждались? — Было бы в разы грубее начать рассуждать о твоей жизни самостоятельно, а не спрашивать тебя о ней, Аластор.       Конец ужина, когда Господин всё чаще стал кидать испытующие взоры на демона напротив, меланхолично потирая подбородок, а Аластор продолжал терпеть уже без своей завидной стойкости, ощущая, как веко начало непроизвольно дёргаться. Горчащий вкус поражения, который всей своей сутью подталкивал его к последней стадии отрицания — смирению, отпечатался на языке гораздо лучше говядины.       Люцифер, когда Аластор тоже покончил с едой, слегка поколдовал над грязными тарелками, сделав их враз чистыми и отправив в шкафчик, и поднялся из-за стола. Теперь улыбка радиодемона, тихой тенью последовавшего за Владыкой, приобрела какой-то особенный оттенок пренебрежения.       Они благополучно, не перекинувшись ни словом, покинули кухню, за маленьким столом которой и проводили трапезу. Лишь на перепутье дворцовых коридоров, когда Люциферу нужно было в одну сторону, а Аластору — в спальную часть Дворца, радиодемон поклонился, попрощавшись как подобает.       Однако Владыка, смерив его поклон внимательным взглядом, вдруг подошёл чересчур близко: сделал один большой шаг, тем самым лишая манёвренности и не давая лишней секунды подумать, и вынудил безвыходно замереть посреди коридоров. Люцифер истинно аристократичным оценивающим, расчётливым с толикой подобающей отстранённости взглядом прошёлся по его лицу, оглядел его с головы до ног, особенно всматриваясь в острые черты лица, в улыбку.       Аластор не опускал голову, не отводил взор, не пытался трусливо уйти, смотря в красные зрачки напротив с тем же вызовом, но более слабым, уже не таким явным, прячась за нелепым непониманием мотивов Господина.       Внезапно Владыка поднёс руку к его лицу, пальцами мягко, но настойчиво обхватил подбородок, заставляя чуть наклониться, и тихо, но твёрдо произнёс: «Поправляйся скорее. Я желаю видеть тебя в добром здравии в ближайшее время».