наследник

Тиканье часов раздается по всей столовой; комнаты, словно змеи, растягиваются по всему дому. Над входной дверью висит голова кабана — вестник прошлого, в ящиках каждого стола находятся пистолеты — средства самозащиты. Обед проходит тихо. Слышны звуки удара вилки о тарелку и тихое сопение господина Сока. Его ноздри раз за разом раздуваются, его плечи оказываются опущены. Взгляд бегает с одного человека на другого, не останавливаясь ни на ком конкретном. Оценивает. — Как долго наше бизнес-партнерство будет продолжаться? — спрашивает он. — Думаю, минимум пару месяцев, — улыбается дедушка Ханбина, Сон Кохи. — За это время мы успеем продать всю технику, которую я привез. Господин Сок разрезает очередной кусок мяса и водит им по тарелке туда-сюда, выкладывает на ней непонятную картину. Потом собирает на кусок остаток жира и кладет себе в рот, причмокивая. Хао начинает подташнивать. — Использование любых гаджетов на территории Демы запрещено законом. За это можно получить большое наказание, вплоть до смертной казни, — вмешивается Ханбин в их разговор. Весь обед он сидит тихо, что-то рисуя в своем ежедневнике — толстой тетради, которую он везде таскает с собой; сплошной текст, выписанный кривыми буквами, растягивается на всю страницу и лишь иногда выделяется яркими маркерами. Хао замечает это даже с небольшого расстояния. Вероятно, Ханбину вправду проще жить в мире, ориентируясь на цвета. — Это распространяется только на обычных людей, Ханбин-а, — поясняет господин Сок. Ханбин снова записывает что-то в тетради. — Бишопы и другие знатные люди могут не волноваться о таких мелочах. И пока ты находишься у нас, ты тоже можешь о таком не беспокоиться. Ты скоро станешь частью хорошей семьи, дорогой! В эту самую секунду Ханбин делает глоток сока из своего бокала. Тут же им давится и начинает кашлять. — Что ты имеешь в виду? Какой еще частью семьи? Господин Сок игнорирует вопрос Хао — только пододвигается ближе к Ханбину и пытается постучать ему по спине. Ханбин дергается в последний момент, не позволяя себя коснуться. Поднимается с места и скрывается в коридоре, все еще пытаясь откашляться. Сон Кохи поднимается вслед за ним: — Тише, внучок, тише! Неприлично давиться в таком обществе! Их шаги раздаются эхом по коридору и, кажется, отражаются даже от мраморных статуй — копий правителей Демы, Святой Девятки. Господин был крайне предан им, но еще больше предан деньгам. Когда Ханбин и его дедушка уходят, он садится за стол и продолжает есть мясо, запихивая в рот все больше и больше кусков. Жир тонкой струей стекает по его подбородку. — На Ханбина у меня большие планы. — Его голос становится более грубым, и улыбка исчезает с его лица. — Он не такой разгильдяй, как ты. Он меня не разочаровывает. Хао сжимает вилку в руках сильнее, пытаясь не думать о том, как хорошо она бы смотрелась в чужом горле. — Так и скажи, что Ханбин — твой очередной внебрачный сын, — пускает смешок он. — Моя мать точно была бы в тебе разочарована — хотя куда еще больше, да? Господин Сок перестает есть. Хао начинает казаться, что настоящий пиздец начнется именно сейчас, если господин Сок не перестанет смотреть на него так и не останется сидеть на своем месте. Все, что требовалось от Хао, — держать свое мнение при себе. Не открывать рот лишний раз — самый минимум, который следует соблюдать. Этому простому правилу Хао учил Мэттью, когда тот приехал в этот дом впервые; это самое правило он выяснил сам, когда немного устал от постоянных синяков. Но Хао к этому привык. Только почему руки сейчас так трясутся? Почему он сейчас чувствует себя ребенком, которого снова заставляют ночевать на улице зимой и которому придется плакать от собственного бессилия? — Я бы на ее месте убил тебя нахуй, — добавляет Хао и допивает вино из бокала до конца. У него есть десять секунд, чтобы скрыться в своей комнате. Ровно через пять его грубо поднимают за воротник рубашки. Сердце бьется быстро — тук-тук, тук-тук. Горло сдавливает, и Хао не понимает, виной ли этому страх или рука отца, что покоится на шее. Ее сжимают все сильнее. Хао начинает казаться, что он умирает. Или, быть может, так оно и есть, и эта пелена перед глазами… Она ведь так близко. Но реально ли все это? Реальна ли боль, которую он испытывает, реальны ли его попытки вырваться? Удар по колену — все, на что Хао способен. Ледяная вода и попытки выровнять дыхание — все, что ему остается. Давящее чувство в груди постепенно сходит на нет. Страх смерти постепенно кажется глупостью, сосчитать предметы вокруг себя уже вполне реальная задача. Хао вытягивает пальцы рук, спокойно сгибает-разгибает их, чувствуя холод воды — значит, все позади. Отражение Ханбина в зеркале становится все отчетливее. — Давно это у тебя? — С момента, как сюда переехал, — говорит Хао. Голос отчего-то осипший. Приходится прокашляться. — Панические атаки — хуйня полная. Ханбин снова не задает лишних вопросов, только кивает и дожидается, пока Хао сядет на одну из тумбочек. Несколько баночек с шампунем падают на пол, ванная комната кажется еще более маленькой — кажется, стены снова сжимаются до невозможности. Хао зажмуривает глаза. — И что нужно делать, когда они у тебя случаются? Тебе можно чем-то помочь? — доносится голос Ханбина. — Только убить меня, если можно. Или уебка этого убить, если можешь. Сил на агрессию попросту не остается. В ином случае Хао начал бы угрожать каждому, начал бы крутить в руках нож и говорить, что ему несложно кого-нибудь зарезать, но пока он не в состоянии это сделать. Апатия накатывает, пальцы сжимают внутреннюю часть бедра, оттягивают кожу сквозь ткань. Больно. — Я хочу его убить. Я убью его, Бин-а, — выдыхает Хао. Он открывает глаза и обнаруживает, что на его руку Ханбин старательно выливает дурно пахнущее нечто. Хао одергивает ее. — Не шевелись. Он ударил тебя ножом. Не обработаем рану — у тебя начнется воспаление. — Я даже не помню момент, когда он схватил нож. — Хао выдергивает ее окончательно, но не стирает с кожи антисептик. Жжется. Ханбин шумно выдыхает, но не настаивает — только отходит немного подальше. — Я ебнулся окончательно, да? — Все это пройдет, главное лечиться, — мотает головой Ханбин и выдерживает небольшую паузу, будто подбирает слова. Хао наблюдает за ним молча, замечая, как старательно он избегает его взгляда. — Твой отец правда жесток. Хао усмехается. — Я знаю. И Хао ничего не стоит перерезать этому мудаку сонную артерию.

***

Кровь падает маленькими каплями, пачкая пол и простынь. Запах бензина все еще висит в воздухе. Хао не может сдвинуться с места, только смотрит на красные линии, что остаются на внутренней поверхности бедра. Пальцы подрагивают. Возникает желание надавить немного сильнее. — Я могу сделать так, что его убьют. Могу сделать так, что ему оторвут голову прямо на твоих глазах — именно этого ты хочешь, сынок? Я не потерплю нарушения моих правил. Мысли скачут с прошлого в настоящее беспорядочно, и Хао снова чувствует рвотный позыв. Он опускается на колени, пытаясь привести дыхание в норму. — А знаете ли вы, господин Сон, кем мне приходится этот Рики и почему мой папа так сильно его ненавидит? А ведь Рики не сделал ему ничего плохого — ох, Рики вообще можно считать самым светлым парнем из всех, кого я только встречал! Вдох-выдох, вдох-выдох. Таблетки снова оказываются так далеко от него. — Вы еще не представляете, какими светлыми вещами мы занимались у меня в комнате. Считаю, каждому мужчине нужно хотя бы раз переспать с другим мужчиной. В этом заключается истинная природа. Очередной удар отца ярко возникает в воспоминаниях. Хао чувствует, как пот стекает по его спине. Стук в дверь заставляет его отвлечься. — Не откроешь ее сейчас — мне придется ее выломать, — доносится голос Джиуна. Хао прячет лезвие под кровать, а сам натягивает штаны, скрывая порезы тканью. Когда он доходит до двери, его немного пошатывает. — Хули тебе надо? — спрашивает Хао. — Не груби. Отец сказал, что ты снова сорвался. Джиун проходит внутрь комнаты, внимательно оглядывается. Его взгляд останавливается на небольшом пятне крови возле кровати. — От тебя перегаром несет за километр. — Хао закрывает дверь на замок, в очередной раз чувствуя знакомый запах. Этим запахом была наполнена комната в общежитии Джиуна и, совсем иногда, его кабинет. — Не пробовал, блять, мыться? Джиун ничего не отвечает; он не произносит ни слова, когда Хао ложится на кровать и закрывает лицо руками. Ебучие таблетки. — Что случилось? Почему здесь опять кровь? —Ты же сам говорил, что нужно проживать свои эмоции, чтобы справляться с паническими атаками. Джиун снова выдерживает паузу. Садится на кровать рядом с Хао, осторожно гладит его по ноге — будто знает, где именно Хао причинил себе боль. — Но ты не должен проживать их через насилие над собой, Хао, — говорит Джиун, садясь рядом с ним на кровать. — Чем я могу тебе помочь? Хао молчит. Было бы лучше, если бы Джиун прямо сейчас на него накричал и не сказал заниматься такой ерундой, если бы Джиун не знал его так хорошо. Хао привык к агрессии, а не к чувству вины. — Мне снова стало хуево, и я снова не сдержался, — выдыхает он. Тишина начинает давить. — Извини. — Извиняться нужно перед собой. — Джиун по-прежнему не повышает голос. — Я даю тебе много вариантов, как можно решить эту проблему, но все они тебе не нравится. Я не смогу вечно брать у Рюджин антидепрессанты, учитывай это. Антидепрессанты. — Я не больной, чтобы пичкать меня непонятно чем. Я справлюсь сам. — Оно и заметно. Ты плохо справляешься, Хао. Мне попросить Ханбина за тобой присматривать? — Не впутывай сюда его. Я не хочу его видеть. — Хао отворачивается от Джиуна прочь. — Я никого видеть сейчас не хочу, если честно. Джиун начинает гладить его по спине. Агрессия снова постепенно исчезает, а её снова заменяет непонятное чувство, которое гложет, гложет изнутри. Неужели это останется с ним навсегда? Хао не знает ничего. Он не понимает, чем заслуживает такого хорошего отношения к себе. — Вы с Ханбином похожи, — вдруг говорит Джиун. Совершенно не к месту: последнее, чего бы хотелось Хао — думать о человеке, к которому господин Сок относится… так тепло. Он ненавидит это. — Кажется, вы уже нашли общий язык, да? Оба независимые, оба пытаетесь что-то изменить… Узнай его получше, может, найдешь в нем свое спасение. — Ты пытаешься меня с ним свести, или что? Совсем ебнулся? Джиун на его грубость никак не реагирует. — Я просто пытаюсь найти другое решение для твоей проблемы, Хао. Оттого, что ты закроешься ото всех и будешь вредить себе физически, легче не станет. — Станет. — Голос Хао снова становится немного тише. Это все еще тяжело — делиться своими мыслями. — После физической боли меня не так тревожит эмоциональная. И, вероятно, этим самым делает Джиуну больно. Или, быть может, больно в этой ситуации только Хао? — Старайся пить эти таблетки, пожалуйста. — Джиун пробегает пальцами по чужим волосам. — Рюджин говорила, что они хорошо помогают. Избегай стресса и держись подальше от отца. Скоро мы что-нибудь придумаем. Становится немного спокойнее. — Почему ты так добр ко мне? — спрашивает Хао и поворачивается к Джиуну. Чужая грудная клетка, скрытая под рубашкой, медленно поднимается и опускается. — Потому что я люблю тебя, — отвечает Джиун так же спокойно, продолжая осторожно гладить Хао по волосам. — И, поверь мне, тебя любят куда больше людей, чем ты можешь себе представить. Просто не все умеют проявлять свои чувства. Хао мычит что-то в ответ, но сам не может разобрать, что именно. Он просто переворачивается на живот и прячет лицо в подушку. — Никто даже не заметит, если я умру, — говорит Хао. Напряжение в воздухе после этих слов становится еще более заметным. — Я замечу, — говорит Джиун после небольшой паузы. Стучит ногой по полу. Нервничает? — Заметит Мэттью, заметит Рики — как минимум. Ты не хочешь делать нам больно, верно? Ты ведь нас тоже любишь, но по-своему. Джиун определенно знает, что следует говорить. Комната становится слишком пустой, когда он уходит.

***

Джиуну приходится постараться, чтобы выбить себе свободное время среди проведения нудных пар в колледже и прислуживания одному старикашке. И хотя прислуживание было громким словом, да и господин Сок не был таким старикашкой, но… деньги ведь не пахнут, верно? Сейчас Джиуну даже не приходится прикладывать усилия, чтобы поймать Ханбина — Ханбин сам встречает его в коридоре и ведет по бесконечно длинным коридорам дома, в крыло, куда практически никому нельзя заходить. Стены выкрашены в белый — цвет смерти, как часто говорит Ханбин. Изображения Святой Девятки строго смотрят с картин. Джиун чувствует облегчение, когда наконец оказывается в комнате Ханбина. Плазменный телевизор висит перед кроватью, на креслах лежат не распакованные до конца чемоданы — Ханбин, погруженный в суету, не находит на это время. Джиун подходит к небольшому холодильнику. — У тебя даже пиво здесь есть. Удивительно. — Он достает банку пива и хмурится, когда Ханбин забирает эту банку из его рук: он ненавидел алкоголь и пьяных людей. Отворачивается от Джиуна и подходит к окну. Вдалеке виднеется каменная стена, отделяющая границы города. Неяркие уличные фонари освещают надписи, оставленные на ней жителями; у самой земли растут желтые цветы. — Наши ребята в порядке? — спрашивает Джиун. В горле пересыхает, когда Ханбин делает большую паузу; ничего хорошего это не предвещает. — Относительно. Но мне кажется, они все еще обижены из-за того, что ты уехал. — У меня не было выбора. Ханбин кивает. Он все понимает, как понимал всегда. Кажется, он был единственным человеком из их компании, который постоянно был на стороне Джиуна. Что бы он ни делал, какую глупость ни совершал, именно Ханбин был рядом. Даже Сакура не проявляла такого доверия. — Как первый день на учебе? Переживаешь? — Джиун осторожно подходит к нему, будто боится спугнуть, и кладет руку ему на плечо. Ощущает, как тело Ханбина напрягается на считанную секунду, прежде чем расслабиться. — Не знаю, если честно, — говорит Ханбин. — Все точно догадаются, что со мной что-то не так. Я не умею врать. Под его глазами — синяки; усталость чувствуется в каждом движении. Джиун давно не видел его таким: быть может, с момента их первой встречи, когда обнаружил потерянного Ханбина на улице. За годы, проведенные вместе на окраине Пекина, они хорошо друг друга узнали. — Мне кажется, мы сильно рискуем. — Голос Ханбина становится немного серьезнее, но волнение никуда не пропадает. Он сжимает руки в кулаках, впиваясь ногтями в кожу. — Нас убьют, если поймают. — Но ты ведь хочешь добиться справедливости, да, Ханбин? Никто, кроме нас, сделать этого не сможет, — говорит Джиун. — И для начала нужно попасть в Башню Молчания. Джиун видит Башню Молчания ежедневно. Сейчас слухи о ней и безумные сплетни студентов не вызывают в нем такой ужас, как еще пару лет назад. Ханбину только предстоит с этим столкнуться. — Что важного может быть в той Башне? — Ханбин поднимает голову. — Я навел справки, и ничего, кроме того факта, что там умирали люди, не нашел. — В этой Башне не умирали люди, они продолжают умирать. Там множество людей, которых туда заточили просто так. Меньшее, что мы можем сделать, — это попробовать их освободить. Ханбин смотрит на него с подозрением, смотрит пристально: не смущается, как смутился бы любой другой человек. Непоколебимый. — Что с тобой не так, Джиун? Ты поменялся. Раньше я не замечал в тебе такого стремления к справедливости. — Ханбин смотрит на него с подозрением, смотрит пристально: не смущается, как смутился бы любой другой человек. Непоколебимый. — Говори все как есть. Я все равно узнаю. — Там есть один человек, которого мне нужно оттуда вытащить. Не подумай ничего лишнего, просто… — Язык Джиуна заплетается так сильно, будто он сейчас пьян — но за последние двенадцать часов он не выпил ни капли. — Сакура, я прав? Ты до сих пор ей ничего… — Помолчи, — прерывает его Джиун быстрее, чем Ханбин успеет углубиться в тему. Начинает ходить по комнате кругами, застигнутый врасплох. — Помолчи, пожалуйста, Ханбин. Между мной и ею ничего не было и быть не могло. Мы буквально росли вместе. — Но… — Ты снова лезешь не в свое дело. Ханбин приоткрывает рот, чтобы сказать что-то в ответ, но в конце концов замолкает. — Как скажешь, хен, как скажешь, — говорит он. — Но я всегда могу дать тебе совет, если тебе потребуется. — Мне почти двадцать шесть лет, Ханбин. Никакие советы здесь не помогут. — Джиун прикладывает усилия, чтобы перестать бегать по комнате. Избегать Ханбина бесполезно. — Просто помоги мне спасти ее, думаю, она не останется в долгу. Ханбин хихикает в открытую. Джиун, слишком смущенный собственной просьбой, этого не замечает. Ему хочется уйти прежде, чем он наговорит много лишнего — Ханбин знает, как добиться от него нужной информации. Если этот двадцатилетний паренек начнет задавать вопросы, его невозможно будет остановить. — Ты же поможешь мне с колледжем, верно? — переводит тему Ханбин. — Прикроешь, если возникнут сложности? — При условии, что ты не будешь никуда лезть, как лезешь всегда. Не связывайся с дурной компанией. — Обижаешь, хен. Улыбка появляется на его лице, и на секунду Джиун снова видит в нем пятнадцатилетнего подростка. Ханбин, равно как и Хао, был для него сродни младшему брату. Вероятно, он мог бы отдать жизнь ради своих ребят. — Прекрасно. — Джиун целует Ханбина в макушку, прежде чем направиться к двери. Он возвращается в былое состояние быстро, будто бы не хотел трусливо сбежать еще минуту назад. — Присматривай за Хао и говори мне, если ему станет хуже. Он слишком упертый, чтобы просить помощи. И следи, чтобы он принимал свои таблетки. Джиун не может находиться в этом доме ежедневно — да, он часто сюда заходит по работе, но у всего есть разумные границы. Ему нужен был человек, на которого он мог бы положиться; он рад, что им оказался именно Ханбин. — Он же не хочет себя убить? — осторожно спрашивает Ханбин. Джиун замирает. Сказать, что он об этом не думал, — значит соврать. Но эти мысли исчезали так же быстро, как появлялись. Он бы не позволил Хао сделать подобное. — Нет, скорее всего. Я честно не знаю, что с ним происходит, — говорит Джиун. — По-хорошему ему следует обратиться к специалисту, но и специалистов в нашем городе нет. — А Рюджин? Джиун уже думал над этим вариантом. Его старая подруга обладала нужными знаниями и могла бы помочь, если бы не тонула в собственных проблемах — В ближайший месяц она в запое. — говорит Джиун. — Я попытаюсь найти других врачей. От тебя требуется только присматривать за Хао. Ты меня услышал? — Так точно, хен.

***

Джиун спускается на кухню, сжимая папку с документами в своих руках — в них нет ничего особенного, это даже не свидетельство о чужой смерти. Сейчас следует просто найти господина Сока. — Здравствуйте. Мэттью, как всегда тихий и спокойный, появляется на кухне, около стола, будто ниоткуда. Он постоянно ездил с господином Соком по делам и редко проводил дома дольше недели. — Не надо такой официальности, можно перейти на «ты», — говорит Джиун, пытаясь не дернуться от неожиданности. Его могло напугать все что угодно, даже небольшой шорох. — Сколько тебе лет? — Почти семнадцать. Джиун оглядывает его. Мэттью вправду нельзя дать больше семнадцати. Нескладный подросток, с невыглаженными как следует брюками и вечным подозрением на лице. Примерно таким же был и Ханбин в таком возрасте. — Совсем уже взрослый, — усмехается Джиун. Мэттью все еще не двигается. — Где твой отец? — Что? — Господин Сок где сейчас находится? — спокойно повторяет Джиун. — Мне срочно нужно передать ему документы на подписание. Джиуну точно заплатят меньше, если он просрочит подписание договора — он и так откладывал это до последнего момента, до крайнего срока. Арендодательница вряд ли будет довольна таким исходом. Ему и так с трудом удалось добиться ее соглашения на такую… сделку; она была готова убить Джиуна еще в момент, когда он к ней подошел. — Он вышел на улицу, — отвечает Мэттью. Его голос немного подрагивает. — Я могу передать ему бумаги, если вы хотите… — Он поднимает на Джиуна взгляд и тут же себя поправляет: — Если ты хочешь. Извини, я не привык обращаться к старшим на «ты». — Без проблем. Привыкнешь со временем, — отвечает Джиун. Он немного колеблется, прежде чем вручить документ в руки Мэттью. — Ладно, тогда передашь ему это, у меня нет времени его дожидаться. — Джиун хлопает Мэттью по плечу, прежде чем направиться к выходу: — Береги себя, Ухен. Джиуна провожает лишь чужое молчание.