***
Праздничная рутина, связанная с прибытием Святой Девятки, завлекала полностью: теперь будний день Ханбина ограничивался учебой и мероприятиями, которые их заставляли посещать после занятий. Ему приходилось выдвигаться из дома рано, с восходом солнца — тогда он часто, шаркая ботинками по деревянному полу, косился в сторону комнаты Хао. Хао проводил весь день в четырех стенах, тратя его на сон и лишь изредка выходя из комнаты. Джиун говорил, что отпросил его на некоторое время с занятий в колледже: в таком состоянии Хао мог навредить обществу. Его учебе часто вредит лишь эмоциональность. Хао умен. У него есть то, чего нет у Ханбина. Пока Ханбин вгрызается в свое будущее и хватается за любую возможность, Хао жалуется на то, что его заставляют учиться в колледже. Этот самый колледж был одним из самых престижных во всей Корее, и обычным ученикам, особенно из других стран, туда невозможно было попасть. Ханбина взяли туда только из-за связей Джиуна. Ханбин мог бы выбрать другое учебное заведение и поступить туда, не испытывая сложности. Он бы мог не тратить последний год на оформление всевозможных документов, чтобы просто легально находиться на территории Демы. Ели бы не помощь отца Хао и не желание дедушки переехать именно сюда, выбраться из порочного круга нищеты и попробовать настоящий вкус богатства, то Ханбин наверняка не попал бы сюда. Был бы он расстроен этому? Он не знает. Новая жизнь пугает его лишь немного; различия в языке, страх быть пойманным и отправиться на смертную казнь — для Ханбина это не имеет малейшего значения, когда у него есть цель. Он хочет добиться справедливости. Он просто делает то, что делала Сакура. Ему правда хочется увидеться с ней хотя бы раз, но нет ни единого предположения, где она может находиться — У вас в доме есть архив, — начинает Джиун одним днем, когда зовет Ханбина в свой кабинет. Перед этим ему приходится постараться, чтобы выгнать отсюда Рики и Кюбина — последнему снова хочется узнать то, что его никак не касается, а Рики просто стоит рядом за компанию. — Он на третьем этаже, в конце коридора. Могу нарисовать примерную схему расположения, но, думаю, ты сможешь найти его и так. Джиун рисует на клочке бумаги линии, обозначает третий этаж, и сует его Ханбину. Архив располагается совсем неподалеку от его комнаты, значит, есть все шансы пробраться туда незаметно. Да и есть ли что-то противозаконное в том, чтобы ходить по своему новому дому? Точно нет. — И что мне там искать? — Я вчера завез туда новые документы. Разбери их, рассортируй — может, найдешь что-то интересное. На днях надо будет залезть в Башню Молчания. — И это придется делать мне? — Я буду тебе помогать. — Джиун поднимает на него взгляд. — Пойми, я не могу рисковать своим положением. Мне нужно узнать, там ли Сакура. Джиун серьезен, когда дело касается близких ему людей. Еще более серьезен он может быть только в отношении своей работы. — Просто изучи документы. Только вот на деле ничего не оказывается так просто. Утром Ханбин ловит на себе странные взгляды одногруппников, переглядывается с Кюбином. Ровно в пять вечера он идет домой пешком. Автобусы снова переполнены. Когда он приходит домой, дедушка расспрашивает его о всяких мелочах; господин Сок снова говорит о погоде и треплет Ханбина по волосам. Тот противится его касаниям так, как только может, но натягивает на лицо слабую улыбку. От собственного лицемерия и мыслей начинает болеть голова. Нет ни единого человека, с которым он мог это обсудить. Ханбин проходит в архив осторожно, оглядывается. Ничего необычного. Обычное темное помещение, защищенное от прямых солнечных лучей. Стопки новых, привезенных недавно документов стоят возле самого входа. Ханбин присаживается на корточки. Примерная схема Башни Молчания — все, что он находит. Да, она была построена еще в прошлом столетии и всегда привлекала к себе внимание, но впредь не была официальным местом для казни или долгого мучения провинившихся. Это по-настоящему святое место. Да и разве власть может выделять целую Башню, делать ее центром города только для того, чтобы убивать людей? Ханбин в этом сомневается: все не может быть таким безумным. Вероятно, безумным был лишь Ханбин, который променял свободу на желание кому-то что-то доказать. Он даже не жалеет об этом.***
Джиун заставляет Хао целый день сидеть дома, отлеживаться — даже добивается разрешения на это господина Сока! И тот закатывает глаза, говорит: дескать, нет у Хао никаких проблем, так незачем и поднимать эту тему. Хао убежден в том же самом. У него нет никаких проблем. — Это не совсем нормально — вредить самому себе, — сказала ему Рюджин, когда Джиун однажды, год или чуть больше назад, затащил его на прием. Тогда случился приступ, похожий на то состояние, в котором Хао оказался сейчас, — такой же беспричинный и не менее тяжелый, разве что порезы… вероятно, они были немного глубже, и, вероятно, тогда Хао был на грани того, чтобы очутиться в больничной койке. Но в этом нет ничего странного, верно? В приступах панических атак нет ничего особенного. С ними просто нужно смириться. Сделать это не получается. Он ходит по дому, скидывает грязную посуду в раковину — вероятно, отец снова наорет на него из-за этого, но кто Хао такой, чтобы ему мешать? На отца мало что может повлиять; к его ебанутости просто стоит привыкнуть. Лестничные проемы широкие, деревянные ступени под ногами скрипят под каждым шагом — все перед тем, как Хао поднимется на последний этаж, заглянет в архив. Ничего интересного найти не получится, но можно хоть чем-то себя занять: Джиун часто таскает туда документы, которые вышестоящие бишопы хотели уничтожить. Архив обустроил сам Джиун, когда господин Сок только взял его к себе на работу. Кажется, это было два года назад. Тогда Джиун только выпустился из университета в другом городе и приехал сюда на заработки. Хао никогда не понимал, какой мотив им руководствовал, и не спрашивал об этом. Тогда это было неуместно, сейчас — нелепо. Изначально Хао не воспринимал Джиуна всерьез: обычно подобных работников хватало на пару месяцев, а потом они уходили от отца, или же их тела оказывались съедены стервятниками. Джиун не прильнул к рядам мертвецов и вряд ли собирается делать это в ближайшее время. Он ведет себя осторожно, придерживаясь мнения, что нужно брать от системы все, что она дает; Хао этого не понимает. Он не хочет идти против собственных принципов, хоть и собирается пользоваться привилегиями, пока правила Демы не перекроют кислород хваткой на шее. Он бы думал иначе, если бы находился в другом положении в обществе, если бы у его отца не было таких связей. Сейчас это все неважно. Хао делает только то, что захочет; не думает о моменте, когда за это придется поплатиться. В религии Демы, виализме, есть только одна верная цель жизни — не сделать ее бессмысленной. Единственный способ не сделать ее бессмысленной — умереть. Дверь архива поддается с трудом. Полки и невысокие стеллажи переполнены документами: Джиун обещает разобрать их полностью, как только у него найдется свободное время. Хао листает опись — лист бумаги, куда Джиун вносит сведения о новых документах. В ней сложно различить текст, написанный поспешно, неровными буквами. Из освещения есть лишь тусклая лампа накаливания. Окна занавешены плотными шторами. Джиун тщательно следит за условиями хранения, температурно-влажным режимом и прочей херней, а также ругается на Хао каждый раз, когда тот заходит в архив без необходимости. На Ханбина Джиун почему-то не ругается. — Вы с ним близки, — говорит однажды Хао. Джиун в очередной раз заходит к нему в комнату после работы — будто заняться больше нечем, честное слово! Из-за скорого приезда Святой Девятки на него повесили много дел, которые не были его прямыми обязанностями. Джиун молча терпел: ему нужно было получить достойное место в обществе. Хао это самое место ебал. — Да. Мы с Ханбином и другими ребятами жили вместе в Пекине. Считай, я его вырастил. — Почему именно ты его вырастил? У него нет семьи? Джиун молчит, перебирая вещи в своем рюкзаке. Вытаскивает оттуда пачку таблеток, кладет на прикроватную тумбочку. — Семья есть, но он не особо близок с ней, даже с дедушкой, — говорит Джиун, а в ответ на вопросительный взгляд Хао, требующего продолжения, отвечает: — Любые другие вопросы задавай конкретно ему. Я не собираюсь выдавать личную информацию. Впрочем, Хао хотя бы знал, в кого пошел Ханбин. — Ты у Джиуна научился так уходить от ответа? — интересуется Хао, когда сейчас на очередной вопрос Ханбин отвечает «я не собираюсь выдавать личную информацию». Даже угроза не выпустить его из архива никогда не срабатывает; даже угроза того, что Хао легко перережет ножом ему горло и даже не шелохнётся, вызывает у Ханбина только усмешку. С каких пор он понял, что Хао не может этого сделать при всем желании? — Скорее, это он так научился у меня, — отвечает Ханбин, все еще перебирая бумаги. — Ты не устал сидеть там? Хао морщится. Будто для него есть разница, где сидеть, — в своей душной комнате или в не менее душном архиве. Джиун сказал, что ему можно будет на занятия в колледж только на следующей — и то при условии, что Хао исправно будет пить таблетки. Хао все еще не притрагивался ни к тем таблеткам, ни к новым, которые ему притащил совсем недавно Джиун. Он сомневается, что ими можно вылечить панические атаки. Их следовало пить, когда чувствуешь приближающийся приступ. Хао чувствовал ровным счетом ничего. У него не было на это времени. Зато сейчас у него есть время для того, чтобы допытывать Ханбина, который перебирает документы по просьбе Джиуна. Мэттью, самого главного претендента для допытывания, в доме не оказалось: снова ушел по делам вместе с отцом. С появлением Ханбина в его доме нужно было вести себя настороженно: незнакомый парень ходит по комнатам, в которые не разрешается войти никому, незнакомый человек по непонятной причине становится любимчиком отца Хао. Вероятно, следовало его припугнуть, как сделал бы Хао в былые шестнадцать. Сейчас ему двадцать один, и делать этого не хочется. — Не устал, — отвечает Хао таким тоном, будто ничего страшного в этом и нет. Вероятность того, что их обоих здесь заметят, мала. — Прекращай рыться в архивах. Ханбин его не слышит — или, быть может, слышать не хочет. Он продолжает сидеть в архиве вечерами, а Хао каждый раз приходит к нему — так, на десять минут, чтобы просто понаблюдать. Хао спускает ему это с рук: в ином случае Джиун сам его прикончит. — Присматривай за Ханбином, помогай ему адаптироваться в новом обществе, — говорит Джиун через пару дней, когда снова заходит в комнату Хао. Он находится здесь несколько минут, но и за это время успевает полностью надоесть Хао излишним контролем. Хао списывает это на заботу — на обычную дружескую заботу! — и старается ей не противиться. В ней нет ничего необычного. К характеру Джиуна давно пора привыкнуть. Только вот каждый раз, когда он разглядывает запястья Хао и убирает из его комнаты все режущие предметы, начинает казаться: Хао какой-то потенциальный самоубийца, который только и ищет повод, чтобы перерезать себе вены. Чепуха. — Думаешь, мне заняться больше нечем? — спрашивает Хао. Присматривать за Ханбином… нет, ну правда, ему делать больше нечего? Да, возможно, у Хао нет хобби, возможно, Хао нужно найти занятие, на которую можно потратить свободное время, но тратить его на Ханбина? Доброжелательность Хао тоже знает свои границы. — Нечем, — спокойно говорит Джиун. Заглядывает под кровать еще раз, обводит взглядом всю комнату — ищет хоть что-то подозрительное. Будто не знает, что перед его приходом Хао все подозрительное будет прятать, а сам будет вести себя как ни в чем не бывало. — Не поможешь ему — не разрешу тебе больше прогуливать свои пары. Будешь исправно учиться, как учатся другие студенты. Хао морщится — знает же, черт такой, на что давить! Джиун только продолжает рассматривать все вокруг, прежде чем обнаружить рядом с кроватью пачку сигарет. Прячет ее себе в карман, смотря на Хао укоризненно. Тот вздыхает. — Что от меня требуется? — Ничего особенного. Просвещай во всякие мелочи, защищай в случае чего, — говорит Джиун, будто заранее готовил эту речь — знал, что Хао согласится. У Хао нет выбора. — Все равно у него скоро возникнут проблемы, поскольку студенты ненавидят приезжих. — Ты преувеличиваешь. Джиун пускает смешок. Его доводы неправильны — да, власть Демы немного скептически относилась к людям другой национальности, но это не значило, что… — Получай, педик. сейчас подобное имело место быть. Точно нет. Джиун не доказывает обратное — он просто взъерошивает волосы Хао и выходит из его комнаты.***
— Ты еще не устал от этого дерьма? — Что я, черт возьми, могу поделать в этой ситуации? Ханбин плюет на пол, прямо себе под ноги. Вязкая слюна, смешанная с кровью, стекает по подбородку, капает на одежду. Он берет салфетки, которые ему просовывает в руки Кюбин, и сморкается. Немного неприятно, когда на паре физкультуры кидают мяч в лицо. Совсем немного. — Тебе показать, что надо делать? — Кюбин выжидает пару секунд. Они все еще стоят на футбольном поле позади колледжа — по крайней мере, именно так называет это место Ханбин. Коротко подстриженная трава, пара футбольных ворот, поросших мхом. Кюбин — единственный, кто разговаривал с Ханбином и кто подошел к нему после того, как на него пару дней назад вылили ведро воды. Тогда Кюбин протянул свой сухой пиджак — дескать, надень его, иначе совсем простудишься. Одногруппники не нашли развлечения лучше, чем глумиться над новеньким. Ханбин продолжал спускать им это с рук, хоть у него и нет проблем с тем, чтобы постоять за себя. Он делал это в своем родном городе. Сейчас это делать нельзя. — Оттого, что ты позволяешь им вытирать о себя ноги, лучше не станет. — Кюбин встает напротив Ханбина, выкидывает из его рук рюкзак — Ханбин приподнимает бровь. — Просто попробуй, — Кюбин толкает Ханбина в плечо, — постоять за себя. Ханбин смотрит на него, потом переводит взгляд на свой рюкзак, что валяется на земле. Снова на Кюбина. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Подрался с тобой? Кюбин жмет плечами, улыбается хитро, и Ханбин начинает понимать: он не знает, что происходит в голове этого человека, он не имеет ни малейшего понятия. — Можем подраться, если хочешь, — смеется он, но на деле Ханбину кажется, что он даже не шутит: в следующую секунду он хватает Ханбина за ворот и притягивает к себе. Ханбин замирает. — Просто делаешь так, как я. Говоришь, что надерешь им зад, если они подойдут к тебе хоть на шаг. Преврати их жизнь в ад, если они снова назовут тебя нерадивым ублюдком. Он остается спокойным, его голос даже не дрожит — он пристально смотрит на Ханбина. Ханбин выдерживает этот взгляд и выдыхает с облегчением, когда Кюбин его отпускает. — Почему ты так беспокоишься на мой счет? Мы даже не друзья. — Я просто не хочу, чтобы они многое из себя воображали. Кюбин шепчет это. Быть может, в Ханбине есть что-то, что так напоминает Кюбину его самого. Но разве они были похожи? Кюбин часто не приходит на пары, пока Ханбин исправно посещает каждую из-за страха быть отчисленным. Кюбин постоянно болтает с кем-то и наверняка имеет большое влияние на других людей; Ханбин большую часть времени проводит один — только если Кюбин не сядет рядом с ним. Но чаще всего Кюбин общается с Рики. Не замечать то, с какой заботой Кюбин относится к нему, становится невозможно. Но и об этом Ханбин успешно забывает, когда однажды обнаруживает на своем стуле в кабинете белую краску, а в рюкзаке — странное месиво из тетрадей и липкой жидкости. Сзади раздается смех, но никто не произносит ни слова. Ханбин даже не знает, кто конкретно это сделал. Он уходит с пары. Поле снова кажется пустым, а куртка — слишком холодной. Видимо, с Ханбином в этом городе правда что-то не так, раз он не может жить как другие люди. Тучи снова собираются на небе — предвестник скорого дождя. Пасмурно. — Они до тебя все еще доебываются? — не то спрашивает, не то утверждает Кюбин. У него красные уши и замыленный взгляд. Они встречаются на поле практически каждый день. Это становится их местом, свободным от всех проблем. — Они вылили что-то мне в рюкзак. — Ханбин кивает на рюкзак, который полностью пришел в негодность. Стоит резкий запах клея. — Они и будут это делать, — тянет Кюбин. — Когда я только приехал сюда, эти ублюдки постоянно запирали меня в кабинке туалета или подсобке. Дело доходило до драк. Меня тогда не отчислили только благодаря Рики. Он снова начинает курить, крутит сигарету между зубов. Выглядит задумчивым или, быть может, грустным — быть может, случилось что-то? Его действия определенно отдаются… синим. — Не надо терпеть их выходки просто потому, что ты боишься нарваться на проблемы, — продолжает Кюбин. — Не поговоришь с ними ты — я скажу об этом твоему другу. Сам в это дерьмо я лезть не собираюсь. Очередная пауза. Дым кольцами поднимается вверх, к небу, все еще усеянному тучами. Серое, слизкое на вкус — запах весенней прохлады пробирается в ноздри и, кажется, остается на деревянных сиденьях трибун. — Ты про кого? — Про Хао. Вы же живете в одном доме, разве нет? Точно. Как и другие студенты, Кюбин об этом знает, но не упоминает лишний раз. — Да. Иногда даже разговариваем, — смеется Ханбин. Постоянные встречи в архиве никак не изменили их отношения. Хао привычно игнорирует Ханбина, разговаривая с ним лишь те десять минут, что они сидят в тесной пыльной комнате. В колледже он так и не появляется. Джиун про него ничего не говорит. В последние дни Джиун пропадает за городом вместе с отцом Хао. Любые подробности опускает — быть может, не настолько сильно доверяет Ханбину. Только изредка отправит сообщение, где скажет, что с ним все в порядке, и попросит Ханбина вести себя аккуратно. Джиун никому не доверяет; он сам знает, как позаботиться о себе или своих близких. — Джиун сказал, чтобы я за тобой присматривал, — говорит Хао через пару дней, когда в очередной раз отвозит Ханбина в колледж. Ему наконец позволяют ему пойти на учебу; эмоциональное состояние становится немного лучше. — Не нужно за мной присматривать, — морщится Ханбин, смотря в окно и тут же отворачиваясь. Снова сыро, серо, горьковато на вкус — в этом городе вообще бывает по-другому? Ему не нужна помощь. Да, он ежедневно находит у себя в шкафчике клей, а в обеде — насекомых. Это просто нужно пережить. — Как скажешь. Хао переводит на него взгляд — короткий, быстрый, не означающий ровным счетом ничего. Он на всех смотрит без особых эмоций, он не лезет в чужие дела. Ханбин никогда не станет исключением. Однотонные пейзажи не меняются за окном, вытекают один из другого. Низкие панельные дома, огороженные забором, выстраиваются в ряд и кажутся бесконечными. Это не сравнится с улицами Китая, где всё было так ярко. Или, быть может, Ханбину это только кажется? — Кюбин ведь тебе ничего не рассказывал? — спрашивает Ханбин осторожно. Хао сжимает руль чуть сильнее. — Что он должен мне рассказать? До момента, как они приедут, остается около минуты — Ханбин готовится к тому, чтобы снова погрузиться в суровую реальность. Спасаться от нее не получается. Он отворачивается от окна автомобиля и закрывает глаза. Быть может, тогда станет немного лучше? — Ничего. Абсолютно ничего. Автомобиль останавливается.