Драбблы по «Мастеру и Маргарите»

У Мастера есть секрет. Маленький, грязный, уродливый секрет, который нельзя знать никому, который не произнесешь шепотом даже на темной пропахшей луком кухне. Не такой секрет, от которого исчезают в чреве черного воронка, а... — Как мне вам помочь? — мурлычет Воланд, мягко поглаживая его член. Они стараются уже полчаса, но Мастер так и не может излиться, хотя страшно, страшно хочет. Так хочет, что аж мутится в голове. — Да никак видимо, — зло бурчит он, отодвигаясь от Воланда. Тот ни в чем не виноват, но почему-то досада распространяется и на него тоже. — Ну как же, — Воланд настырен, как репей, — У каждого есть такое, знаете, крайнее средство, для подобных случаев... — Нет у меня ничего! — обмирая, лепечет Мастер, а сам крутит и крутит в голове свой секрет, как гладкий морской камешек, не решаясь ни выкинуть, ни унести с собой. — Не поверю, — смеется Воланд и пихает его в бок, как будто они товарищи, гуляющие в парке, а не… — Один приятель рассказывал мне, что излиться ему помогает мысль о Канте — но! — не простом Канте, а в шапке с медвежьими ушками. Другой говорил, что ему нравится представлять, что за ним наблюдает Авраам Линкольн, а третий… — И много у вас было таких приятелей? — мрачно спрашивает Мастер. Теперь о соитии вообще не думается, только о том, что все эти «приятели» делали с Воландом, с е г о Воландом, который сопит в е г о постели, который перед тем, как заснуть чихает два раза, который смешно морщит нос, если дать ему стакан молока, который изящно встает на колени, прежде чем сладко с оттяжкой начать… — Ой, да бросьте, — Воланд пододвигается к ближе и обнимает его, утыкаясь носом в висок. — Мы просто как-то разговорились в пьяной компании, а вы уже навыдумывали себе… — Интересные у вас разговоры. — Мастер против воли как-то расслабляется в чужих объятиях; ревность и раздражение уходят, отгоняемые ласковыми поглаживаниями чужих пальцев. Еще десять минут он просто лежит, набираясь смелости, а его душа в это время, скачет внутри тела словно пинг-понговый мячик, стараясь то ли скрыться от стыда, то ли покинуть бренную оболочку заблаговременно. — В общем… мой секрет… — решается наконец он, — мой секрет… Обещайте, что не расскажете никому! — Я могила! — со смехом начинает Воланд, но потом добавляет серьезно: — Мой милый, мой дорогой Мастер, конечно, я никому не скажу, во веки веков… — И смеяться не будете? — по-детски спрашивает Мастер, стараясь как можно дальше оттянуть неизбежный момент признания. — Даю слово, — без тени улыбки на лице отвечает Воланд. — В общем… я… могу… ну… закончить… если… вы назовете меня Ленином, — он произносит это крепко зажмурившись, как будто прыгает в ледяную воду на выдохе, и весь сжимается, точно думает, что его сейчас будут бить. — Владимиром Ильичом? — серьезно уточняет Воланд. — Можно просто… по фамилии. — Мастер все ждет смеха, но его не следует. Удивившись, он открывает один глаз и подозрительно косится на Воланда, однако тот абсолютно спокоен и не похож на человека, который всеми силами пытается сдержать гомерический хохот. — Ох, милый Мастер, ну Ленином так Ленином, было бы из-за чего переживать. Идите ко мне, — Воланд треплет его по волосам и прижимает к себе так бережно, как будто пытается защитить ото всех напастей мира. — Вот если бы вы сказали, что вам, чтобы достичь пика, нужно убить котенка, тогда я… впрочем, думаю, меня бы остановило лишь то, что найти котенка в это время года весьма затруднительно… А это… так… пустяк… — И вы… сделали бы это для меня? — с замиранием сердца спрашивает Мастер. Кажется, его тело становится легким-легким, почти невесомым, и изнутри наполняется теплым светящимся воздухом, а сердце впервые за всю жизнь бьется легко и свободно без гнета секрета на предсердиях. — Легко, мой дорогой… Ленин, — с хитрющей улыбкой говорит Воланд и с жаром целует его.