«свою волю подчинив ему,
начерти ещё одну, затяни туже петлю»
— Ну и? — нахально и едко произносит Руслан, подмечая отвлечённость Дани от разговора. — Ты меня совершенно не слушаешь? Кашин лишь что-то неясно отвечает в ответ, но его слова для оправдания прозвучали так скомканно и рвано, что легко можно было догадаться о его незнании темы разговора. Последние дни он ходил какой-то забитый и крайне потерянный, но говорить о своем состоянии Руслану всё не решался — слишком уж жалко было огорчать его, ведь таблетки, которые раньше подавляли все проблемы в потерянной голове «чуда», уже давно не действуют. Даня даже иронически подмечал для себя, что он скорее «трагедия», чем «чудо», но доказывать это уже устал. Последние месяцы он чувствовал себя скотом, который медленно, словно по раскалённым углям, бредёт на убой. Он всё чаще и чаще размышлял о смерти не как о спасении от проблем, а скорее просто некой точкой в конце главы. Даня понимал, что жизнь не станет лучше без него, а проблемы никуда не уйду, вероятно, даже умножаться — похороны, поминки и так далее. Он всё чаще вспоминал мать, которой он звонил крайне редко, боясь, что она догадается обо всём лишь по голосу. Страх накрывал его с головой лишь при мысли о её страданиях после его смерти, но всё же отсутствие цели в жизни и тяжесть мрака на его плечах склоняют его к тоскующей смерти. Другую альтернативу искать уже просто не было сил, лишь топкое болото собсвенных мыслей. А про Руслана он и думать не хотел — стоило ему пропустить в своё сердце мысль о том, как он волосы будет рвать на себе от того, что не успел — глаза Дани мутнели и превращались в пустые блеклые стеклышки. В какой-то момент Кашин даже думал сделать всё, чтобы их отношения прекратились, но внезапно для себя осознал: он не герой фильма и просто так оставить горячо любимого человека не получается. Слишком уж слаб ментально и нравственно он для такого поступка, хоть и понимал, что это нужно было сделать. Но теперь он оправдывал это тем, что надо было разрывать связи раньше. Ну, теперь уже поздно и можно оставить всё как есть. Ведь нельзя просто взять и расстаться с человеком, который тебя постоянно спасает — это ранит или убьёт его. А что же будет с другим человеком? Он же не игрушка, которую можно бросить и забыть. В конце концов, и одиноко умирать в тоске не хотелось, и тянуть за собой близкого человека было совестно. И в какой угол загона не бродило подсознание — везде Даня натыкался на шипы, смазанные кровью, поэтому предпочитал зависнуть посреди и ждать пули в собственный лоб. «Застыв посреди, я не сделаю лучше, но и не раздавлю кошмарами других» — так оправдывал себя Кашин в собственных глазах. Сдерживать весь свой мрак перед Русланом попробовать всё же можно было, но Даня хотел чего-то более решительного, поэтому просто подавлял в себе любые порывы проявить любовь и планировал залить холодом кипяток чувств Тушенцова. — Я же вижу, что ты не работаешь… — растянуто, словно мартовский кот, промурлыкал Руслан, он протянул руку и аккуратно коснулся шеи Дани, игриво улыбаясь. Ему крайне сильно хотелось увидеть хоть какую-то положительную эмоцию на лице некогда такого счастливого человека, но его словно окунули в чан с ледяной водой: Кашин посмотрел на него с таким пустым и безразличным взглядом, что на сердце неприятно заныло. Руки Руслан с некой опаской убрал, будто бы за это действие его могли чем-то ударить. Тупой ржавый нож вырисовывал на сердце имя близкого человека и каждая чёрточка отдавалась неимоверной болью, от такого напущенного безразличия со стороны родного человека. Их тесная духовная связь въелась на подкорку сознания, вдолбилась в разум тонким молоточком — нельзя всё просто забыть и сделать вид, будто ничего не было. На берегу сознания, словно рыба, искавшая воды, бились воспоминания об их некогда светлых чувствах — их нельзя просто стереть. Эта рыба бьётся в агонии об горячий песок, ища хоть каплю воды, но полуденное солнце палит слишком сильно. Кажется ещё чуть-чуть и она, выбившись из сил, остановиться и будет тупо глазами провожать спокойное течение реки, что была совсем рядом. А что чувствует человек, когда теряет последнюю надежду? Руслан вдруг дрогнул и едва сдержался от того, чтобы не согнуться надвое, где-то внутри что-то словно оторвалось с какой-то невероятной болью, которую едва ли можно было сдержать. К горлу подкатилось чувство безысходности — он прекрасно знал, что Даня не мог к нему резко охладеть — причина крылась в молчании, но сердце уже устало терпеть всё это, хоть и продолжало барахтаться в океане пустоты. Они слишком много прошли вместе, и терпеть эту отчуждённость не было сил. Молчание било плетьми по сердцам не жалея их, но они предпочитали и дальше терпеть эту жгучую боль. Руслан прикрыл на мгновение глаза, чтобы успокоить внутренний пожар; он с силой сжал подушку в руках, чтобы скрыть легкий тремор. По венам растекалось трудно сдерживаемое желание духовной близости, а руки словно полыхали от непреодолимой жажды прижать Даню к себе и отнять всю его боль. Но Руслан осознавал, что если Кашин и сейчас его оттолкнёт, то душу уже будет сложно заклеить и вновь сделать вид, что всё в порядке уже не получиться. Чувства смешались, как и мысли, даже говорить было больно, словно в горле застрял репейник. — Дань… — немного помолчав начал Руслан, он даже сам удивился своему какому-то чересчур огрубевшему голосу, появилась какая-то несвойственная ему хрипотца. Кашин вновь незаинтересованно кинул взгляд на Тушенцова, но вдруг замер и во мраке ему вдруг стало как-то нехорошо, к горлу подкатила тошнота. Ощущение вины сковало железными прутьями и что-то вроде шипов вонзилось в сгнившее сердце. Раньше он пытался не обращать внимание на изменения, но сейчас нельзя было не почувствовать всей боли и отчаяния на лице Тушенцова. Он заметил как Руслан побледнел, и на его исхудалом лице появилось выражение такой нестерпимой душевной боли; краски безысходности и тоски разлились ручьём по его лицу и смешались с оттенками их обшарпанной квартиры. Даня вздрогнул, и мысль, витавшая давно в воздухе, прожгла его насквозь, словно окурком от сигареты. Раньше можно было не включать свет в квартире, чтобы осветить каждый кошмарный угол — «ангел» мог быть самым ярким солнцем во мраке, а что теперь? Потухшие глаза, сероватый цвет лица и отсутствие привычного огня в душе — он стал таким же «обычным», как и всё вокруг. Внутри что-то треснуло, и Даня, отложив ноутбук, взглянул на него и приблизился, чтобы рассмотреть резко изменившее лицо. И он чётко осознавал, что виноват в этой перемене только он и никто иначе! И как же он не заметил, что Руслан, в попытках спасти его из тины — сам стал частью этой паутины внутренней чумы. Его было поздно спасать — и это ржавым гвоздем вбивалось куда-то на черепушку сознания. Однако Тушенцов, едва заметив интерес в свою сторону, внезапно схватил Кашина за шею и притянул к себе. Он уже после осознал, что действия были скорее грубые, чем любовные, но ему было уже всё равно. Слишком долго он хотел внимания и изнывшееся сердце больше не могло терпеть эти издевательства. Чего только мог стоить тот внутренний фейерверк эмоций от ощущения на своей талии его вечно холодных рук? Ни одна звезда во вселенной не могла соперничать с важностью и нежностью этого момента. Хотя что уж одна звезда?.. Коснувшись его волос, внутри раздался звук какого-то плеска, словно что-то упало в воду и на прохладной реке пополз туман свободы и легкого страха, что всё может закончиться слишком быстро. Сухие, вечно потрескавшиеся губы Дани были словно наркотиком для Руслана. Хотелось впиться и вылить весь багаж тревог и переживаний, чтобы они растворились в их любви. И как только ему удалось вкусить столь тяжело получаемую «дозу» — разум начинал туманиться, но Руслан с силой вцепился в Даню, обвивая его шею. Ему было до безумия страшно, что его сейчас отстранят и он окажется вновь в одиночестве, поэтому разомкнуть свои руки и упустить этот «глоток жизни» было практически невозможно. Его можно было сравнить с маленьким ребёнком, который боиться потерять самую дорогую для него игрушку. Контролировать свои действия становилось всё сложнее, особенно когда легкий запах тела Дани задушил душевную тоску Тушенцова и его разум превратился в подтаявший творожный сырок. Стоило ему открыть глаза, как он встретился с глазами Кашина, наполненными каким-то животным чувством страсти, его руки тут же расслабились и даже захотелось спрятаться от некой внутренней неловкости. В комнате будто бы стало чуть светлее, словно после сильной грозы пробивалось солнце сквозь болезненно-желтые тучи. Вот кого он хотел видеть каждое утро — человека, который испытывает миллион эмоций, который живёт и не вариться в собственном котле мыслей. Дане только и нужен был спусковой сигнал и, встретившись с довольным взглядом Руслана, он не просто сорвал стоп-кран — он вырвал его с корнем. Ощущая податливость тела партнёра, Даня наполнялся чувством вседозволенности и власти. Перед глазами забегали разноцветные огоньки и сложно было определиться с какой части тела начать «царствовать». С каким-то внутреннем тяжело сдерживаемым остервенением прикоснулся губами к шее Руслана и с силой сжал зубы, отчёго «подопытный» вцепился ему в спину ногтями, оставляя легкие следы на теле. Он запустил свои пальцы в волосы Тушенцова и, даже не пытаясь сдерживать собственный порыв, сжимал их — нытье Руслана о боли и закатывающиеся от удовольствия глаза срывали крышу, заставляя Кашина двигаться решительнее. Ему было мало одних лишь глаз, он требовал больше и больше. Черта уже была стёрта, слишком много ужаса твориться в головах этих людей. Страсть застилала всю тревогу и переживания. В сознании мгновенно забылась и рыба, и загнанный скот — всё было не важно. Они лишь свободные капельки крови, танцующие танго на острие ножа, и им не было страшно упасть во мрак. Скорее всего, они бы и не заметили этого, растворившись друг в друге, как в кислоте. Даня перевернул Руслана и встретился взглядом с горящими и лукавыми глазами, которые только и ждали, чтобы окончательно растаять в руках Кашина. Тушенцову было абсолютно всё равно, что с ним будут делать — главное, что бы он был рядом. «Только бы не холод, только бы не мрак» — их мысли синхронизировались и словно молитва пульсировали в голове. Они оба чувствовали, что уже не особо контролируют происходящее — всё вокруг было что-то вроде сна или эротической фантазии. Кашин жадно вцепился в бедра; чувство свободы и вседозволенности, которое он потерял тогда на кухне при танце кровавых капель, внезапно заполонило разум и одурманило его. Перед глазами вдруг всплыла картина красиво истерзанного лица Руслана, которое будет так прекрасно переливаться при первых лучах утреннего солнца… Вспомнился и кровавый рассвет, и гигантские сколопендры — но они лишь раззадоривали Даню. Ему хотелось повтора, ему хотелось ещё больше и больше. Руслан улыбался, ощущая как тревога и чувство брошенности быстрыми шагами удаляются от его изнывшегося рассудка. Ему хоть и было больно и хотелось перенести всё происходящее в более нежное отношение, но конкретно сейчас, он готов был вытерпеть абсолютно всё, лишь бы только не терять Даню вновь. Он судорожно прижал подушку ко рту, чтобы вместить в нёё всю боль вперемешку с наслаждением, от сильных покусываний Кашина и его требовательно сжимавших бедра рук. Перед глазами расстилалась пелена от одного лишь запаха и его силы — Руслан чувствовал, что ещё чуть-чуть и на него выльется весь поток накопленных чувств и сожалений Кашина. Ему было страшно, но одновременно он предвкушал весь поток удовольствия. Кашин запустил пальцы в растянутые шорты Руслана и сквозь боксеры нащупал головку члена, он едва ли мог сдерживаться от наслаждения и предвкушения чего-то большего. В паху Дани тоже тяжело стянулось, но ему хотелось как можно сильнее растянуть удовольствие. — Блять… — тихо и неестественно низко прошипел Даня, в его голосе можно было уловить ощутимые нотки безумства и коварства. Ему было мало, хотелось чего-то ещё и ещё, будто бы он не ощущал полноты своей власти. Хотелось ещё чего-то и не осознавая своей силы, даже как-то машинально, Кашин резко прижал голову Руслана к дивану, заставляя его податливое тело немного прогнуться. Его словно кипятком ошпарило от сбившегося дыхания Тушенцова, Даня ощущал себя на грани. — Ведь ты чёрт в рясе… — слова едва проталкивались наружу, соображать, а уж тем более говорить, было крайне сложно. Сам, не осознавая как, Даня запустил пальцы в рот Руслану и по телу прошла сильнейшая волна первичного удовлетворения. Внезапно Кашин заметил в углу какой-то странный силуэт, но лица видно не было. Лишь что-то знакомое было в тени этой неизвестной фигуры; по комнате прошелся какой-то неприятный шепот, сравнимый с церковным хором. Эти переговоры голосов из хора заполнили голову и, разбиваясь вдребезги, врезались осколками в мозг. Становилось не по себе, так как их в голове становилось всё больше, а игнорировать получалось всё меньше. Каждый норовил укусить, урвать кусочек по слаще… Даня встряхнул головой и на мгновение это помогло, однако шепот нарастал снова и снова, чертя в подсознании неровные волны. Руслан списал заторможенность Дани на нечто вроде «любования телом» и, не дожидаясь дальнейших действий, опустил шорты и слегка потеряно издал стон, чтобы вновь привлечь внимание, но Кашин был уже не здесь. Его отнесло в какое-то тёмное жаркое пространство, вокруг стоит звенящая тишина, но лишь одно мгновение и — голоса резко увеличиваться в количестве и начинают ныть, кричать и перекрикивать друг друга. Крайне сложно собраться в такие моменты, а глаза, что смотрели на него из темноты будто бы смеялась над ним. Даня просто не мог себя заставить продолжать действовать. Он замер в нерешимости, осознавая, что Руслан не видит наблюдающего и проворных глаз по углам, а говорить о своих галлюцинациях совершенно не входило в план соблазнения. Кашин чуть отстранился и уже пытался придумать в своей голове адекватное оправдание, но Руслан издал нетерпеливый шумный вздох. — Ну, чего же ты ждёшь? Сделай это наконец… — заговорили так ласково под самым ухом, но Даня всё ещё пытался спрятаться от постоянно преследовавшей его душевной боли. Он сильно зажмурился и пытался вернуться в состояние возбуждения и отрешенности, но голоса упорно наращивали громкость и силу, превращаясь в какой-то рёв. Они гулом разносились по всему телу, оставляя в конечностях маленькие электрические удары, будто пытались заменить чувство удовлетворения. — Давай же… Тебе же так этого хочется… — голоса были похожи на что-то родное и чужое одновременно, всё смешалось в одну какую-то глупую чепуху. — Затягивай потуже… Какой молодец… Даня вздрогнул и его парализовал страх, он сжимал в своих руках шею Руслана. Красное лицо Тушенцова и его абсолютно потерянные глаза уже мало что выражали, лишь какое-то смирение и отчуждённость, хотя руками он ещё пытался вяло отбиться. Руки Дани пошипывала какая-то жгучая боль, точно его запихнули в раскаленную до бела печь. Кашин вздрогнул, его словно ударили чем-то по голове. И он отстранился, хотел упасть и свернуться ничком где-нибудь под плинтусом, но тело замерло и не двигалось. Оставалось лишь наблюдать за последствиями своей «власти». Казалось, даже сердце перестало биться и Кашин с сильным отвращением для себя отметил, что прямо сейчас испытывает такие же эмоции, что и от вида собственной крови. Руслан сильно кашлял, пытался с запасом набрать воздуха. Он пробовал подняться, так же хотел что-то сказать, но не мог — уж слишком сильно Даня «пытался выразить свою любовь». — Я… я… — старался выговорить Руслан, опуская тупой взгляд в пол, у него не было сил даже приподняться, чтобы встретиться глазами с Кашиным, или перевернуть голову. Всё происходило слишком быстро, а страх перед этими пустыми, налитыми лишь кровью, глазами Кашина, перед тем как он начал сжимать ему шею чётко отпечатался в памяти. Стало до ужаса страшно и тело трясло мелкой дрожью, то ли от холода, который резко воцарился в комнате, то ли от неистового страха, засевшего в глубине души перед некогда любимым человеком. Чувства отступили на второй план и всё, чего хотел Руслан — это уехать отсюда куда-нибудь подальше. Он осознал свою слабость и беспомощность перед давно уже не спокойным Даней. Кажется, настал тот момент, когда и Руслан не в силах помочь сдержать необузданную боль в душе. Даня медленно отмирая, пытался не смотреть в глаза Руслана, уже попрощавшиеся с жизнью. Какой-то неиспытанный ранее уровень бешенства и голого страха перед самим собой парализовал его разум и он, словно дикий заяц, пытался двигаться незаметно и тихо. Надежды, что это очередной кошмар разбились о скалы действительности. И Даня вдруг со страхом осознал, что именно этого и желал, когда наблюдал на кухне за своей перерезанной рукой. Несмотря на весь ужас и боль за собственные действия, Кашин чувствовал, что жажда чего-то большего не отступала. Минуты тянулись неимоверно долго, казалось прошло не меньше часа, прежде чем Даня смог всё же побороть своё скованное собственными мыслями тело. Он с силой сжимал кулаки, чтобы отключить мозг и просто замереть навсегда, словно статуя, но просто забыться не получалось. Перед глазами всё ещё было багровое с легкими оттенками синего лицо Руслана и простить себе было нельзя, а Кашин не рассчитывал на прощение. Какое может быть прощение при попытке убить единственное пятнышко в собственной жизни. На свинцовых ногах Даня добрался до ванной и посмотрел на своё бледное уставшее лицо. Сложно сказать сколько прошло времени, однако Даня услышал глухой удар дверью — Руслан ушел, а если быть точнее, то убежал. И Кашин с тревогой всматривался в своё отражение и отмечал, что кто-то чужой смотрит на него в ответ. — Что же ты наделал? Доволен? Ты же этого и хотел! — тихо шептали вновь вернувшиеся голоса, теперь они говорили спокойно и даже с некой нежностью. — Теперь простыми извинениями не отделаешься! А чудная у него кожа, да? Красивая… — Даня перестал осознавать, что они говорят. Он продолжал смотреть на незнакомое лицо в зеркале и всё никак не мог оторваться от чернеющих дыр вместо глаз. — Ты думаешь ад — это где в котле варят? В котле — ничто! Страшно в себе вариться, вычёрпывать страшно… — задрожали голоса теней и рассыпались по комнате противным писклявым смехом. Перед глазами не было никакой пелены страха или ещё чего-нибудь — всё резко изменилось, стоило только посмотреть самому себе в глаза. Решение было найдено! Нечто среднее между улыбкой и оскалом исказило лицо Дани и он вдруг решительно понял, что должно произойти в ближайшее время. Никаких гороскопов было не нужно, мозг окончательно и бесповоротно осознал свою конечную цель, больше думать не над чем. Бледный, с дрожащими руками, но с уверенным нутром, он подошел сам проверить револьвер, что лежал на чёрный день в вентиляции, и действительно убедился — он был заряжен. Но из-за трясущихся рук и невозможности управлять собственным разумом Даня отложил оружие. «Всё же, надо подождать…» — растянул Даня, но уже обозначил день собственной казни. Судороги передернули его лицо, как бы от невыносимой внутренней боли, кровь прилила к сердцу, в глазах потемнело, и он почувствовал, что пол, больше похожий на болотистую почву ускользает из-под его ног.