Не по уставу

      Добравшись до вертолёта, Рик с Мишонн немедленно уделили ране Марисы внимание, как и было обещано. Она сидела на скамье, сняв верх, и скрипела зубами, пока Мишонн возилась с давящей повязкой.       «Я буду ненавидеть тебя до самой смерти, — думает Мариса с упёртостью загнанного в угол животного. — Делай, что хочешь, прощения от меня ты не дождёшься. Тебе не отравить меня своей добротой».       Как будто Мишонн нужно её прощение, право слово. Она ведь даже не в курсе.       — Тебе не вертолётом управлять нужно, а отдыхать, — сказал Рик, когда она рухнула в кресло первого пилота. — Ты не в том состоянии, чтобы-       — Чувствую себя на миллион долларов, — с иронией перебила Мариса, имея в виду «я всё ещё не против умереть». — Разве по мне не видно?       Она поворачивается к авионике, надевает наушники и принимается заводить чинук. Рик стоит сбоку. Сверлит взглядом и строго пыхтит.       — Рик, мать твою. Я… я в курсе, окей? У меня… у меня осталось только то, что на мне надето. Я ёбнусь ещё на полпути к Вирджинии, если чем-то себя не займу. Войди в моё положение. Станет совсем херово — поменяемся.       Она смотрит на него снизу вверх.       Он вздохнул и уселся в кресло второго пилота. Нацепил наушники.       — Чтобы сразу сказала, если станет плохо, — покровительственно буркнул. — Ты этого дерьма надышалась больше всех.       «Зато ты в порядке».       На этом и порешали.       Залетели в город по пути. Рик с Мишонн хотели оповестить руководство о том, чем на самом деле занимались военные, Марисе было похер. Пусть хоть плакаты нарисуют. Она доставила голубков прямо туда.       Из города парочка возвращается минут через сорок. Мариса полудремлет в кресле, когда слышит их шаги на трапе, и оглядывается. Надо же, приоделись. Рик упакован в голубые джинсы, имбирную рубашку и коричневый жилет, а Мишонн… а Мишонн в чёрт-те что. Граймс сразу выглядит на десяток лет старше, как хорошо сохранившийся дедушка на пенсии. Прижимает к животу какой-то свёрток.       «Форма тебе шла во сто раз больше», — думает Мариса, бесцеремонно рассматривая его.       — Я тут и тебе взял… Если хочешь.       Рубашка, старая коричневая куртка из кожи и джинсы. Моего размера, думает Мариса, осматривая шмотки, и не знает, как ей себя чувствовать по этому поводу. В груди кольнуло. Он знает о ней так много, даже размер одежды — и теперь это ничего не значит. Марисе нужно тридцать тысяч лет, чтобы смириться с этим. Она швыряет свёрток себе за спину.       — Полетели, супермодель. Мини-Граймсы тебя заждались уже.       Рик вдруг улыбнулся ей — невероятно тепло, как солнце в середине августа. Такую дышащую счастьем улыбку, полную живой, ничем не омрачённой радости она видела на нём два, ну может три раза за все восемь лет. У Марисы на глазах выступают слёзы от невыносимого желания сцеловать эту улыбку и забрать её себе, в недра недр, куда кроме неё никто не вхож.       «Я всё равно люблю тебя, — отвернув лицо, думает она. — Любила, люблю и буду любить. Я могла умереть за тебя сегодня, но я собираюсь жить ради тебя. Какая же я жалкая дура».       До Александрии по воздуху — минут сорок от силы. Пока держит штурвал, Мариса искоса следит за Риком. Что он чувствует? Боится ли он?       Не видел своих детей восемь лет. Это очень большой срок для ребёнка, ему придётся начинать с чистого листа. Но он справится. Мариса это знает. Рик справится со всем, что для него приготовила судьба — сам или же с помощью близких. Умом она понимает, что он настрадался больше, чем достаточно, и заслуживает на добрый исход как никто другой. Ей только хочется, чтобы в его истории было место и ей…       Это невозможно. Отныне Мариса Манхур вынуждена стоять на улице и следить за его счастьем через окно, как жалкий бездомный смотрит на сытые жизни людей. Она пытается себя утешить: мне хотя бы удалось до тебя дотронуться, хотя бы какое-то время ты смотрел на меня. Дерьмовое утешение. Как приложить к ожогу ладонь — только больше раздражает.       Мариса отвлекается на дискомфорт в горле. Отодвигает микрофон и прикрывает рот ладонью, заходится в долгом приступе кашля. Каждый раз, когда она с силой выталкивает воздух из лёгких, в рану на боку отдаёт уколом, а трахею словно натирают наждачной бумагой. Через полминуты приступ стих, и Мариса смотрит себе на ладонь. Конечно, кровь. Она обтирает руку о штаны и ловит встревоженный взгляд Рика.       — Живая? — спрашивает в микрофон. — Хочешь прилечь?       «Лучше бы сдохла», — хочет сострить Мариса. Во рту привкус меди.       — Доставлю вас в целости и сохранности, — хрипит она в ответ. — Иди скажи Мишонн, чтоб наколдовала нам ковровую дорожку и конфетти. Я там у неё какую-то загадочную рацию видела…       — Это… Она через неё общается с детьми.       — Ну и чудно. — Мариса кашляет в плечо ещё пару раз. — Посадка через пять минут, Александрия в зоне видимости. Я не буду садиться внутри стен, вон на той полянке приземлюсь. — Она указывает пальцем на пустой клочок земли примерно в километре от стен, поросший травой и окружённый деревьями. — Хотя… В принципе, могу сесть и внутри, если будет место. Хочешь торжества и оваций или тихого воссоединения, Граймс?       — Тихого воссоединения, конечно, — отвечает Рик с улыбкой.       Конечно. Мариса ведь знает его так хорошо. Она соглашается кивком и начинает медленное снижение.       — Спасибо, Мариса, — вдруг произнёс он и посмотрел на неё, будто серебром одарил. — Спасибо тебе за всё.       Мариса думает поёрничать, но под его взглядом не может найти силы на это. Она слишком устала. Она признаёт поражение.       — Это тебе спасибо. За всё.       Хороший ответ. И не показывает ничего лишнего, и вмещает так много. Мариса не собирается демонстрировать Мишонн их совместное прошлое. Рик всё равно выберет её, так зачем барахтаться? Да, Мариса может раскрыть рот, выкатить целый трактат, упомянуть каждую подробность — но что это даст, кроме окончательно испорченных отношений с Граймсом? Он с Мишонн лишили жизни полторы тысячи человек ради друг друга. Какая-то затесавшаяся ему в штаны сержант ничего не изменит. А так хотя бы есть надежда на дружбу. Худой мир лучше хорошей войны.       А ведь впереди ещё разговор. У-у-у. Разговор! Мариса ненавидит выяснение отношений. Рик наверняка заставит её пожалеть, что она вообще выжила, его фирменным способом — обернёт всё так, что она даже не найдёт, что возразить. За словами Граймс в карман не лезет.       По мере приближения к полянке Мариса замечает, что у Рика подрагивают пальцы. Она кивает в сторону Мишонн, сидящей на скамье.       — Иди уже. Скоро будешь дома. Как давно хотел.       Он как будто только этого и ждал.       — Если станет плохо, сразу зови.       А ей и плохо. Ей просто кошмарно.       Рик быстро отстёгивает ремни безопасности и встаёт. Очевидно, что ему трудно сдерживать накатывающий мандраж. Он сел рядом с Мишонн, обнял её за плечи, и она поцеловала его. Вздохнув, Мариса отвернулась обратно к авионике и сконцентрировалась на посадке.       Хоть она признаёт поражение, ей понадобится много времени, чтобы по-настоящему смириться с ним. Прошло всего… Господи, а сколько прошло-то? И трёх часов не накопилось. От мысли, насколько невыносимыми будут следующие несколько недель, Марису окунает в ледяной ужас. Это без упоминания её сожжённых лёгких и колотой раны. А что, если недели перерастут в месяцы? Годы?       Лучше пока об этом не думать.       Внизу уже ждут двое людей. Мини-Граймсы. Снижаясь, Мариса открывает рампу и оглядывается. Едва винты замедлились, Рик с Мишонн стартанули навстречу своим детям, побросав сумки.       Мариса снимает наушники и цепляет на подставку, отстёгивает ремни безопасности. Она не спешит подниматься. Просто наблюдает за семейным воссоединением через стекло, прекрасно зная, что она там лишняя.       Мишонн крепко обнимает дочь с сыном, Рик стоит в стороне. Девочке на вид лет шестнадцать, а мальчик заметно младше. Быстро переговорив о чём-то, они обнимаются все вчетвером. Просто душераздирающе прелестно — Марисе хочется заплакать и зарычать одновременно. Она разглядывает семью Граймсов в иллюминатор и задыхается от зависти. Сцена наглядно демонстрирует, как грандиозно её обокрали.       Она хочет незаметно протиснуться где-нибудь между ними, как это делает воздух, застрять в складках одежды, хочет ощутить хоть каплю их тепла. Всю жизнь ей не было никакого дела ни до детей, ни до брака. Это с Риком получилось так сильно, что она подумала: «хочу, чтобы так было всегда». У этой надежды был жестокий конец.       Что остаётся самым важным в конце дня? К чему стремятся почти все выжившие? Ради чего люди совершают безумные, рискованные, ужасные поступки? Ради семьи и ради любви. В мире, где мёртвые поедают живых, а живые убивают друг друга ради ресурсов, эти две вещи стали значить так бесконечно много.       Мариса, не задумываясь, убила бы ради Рика. Она это и сделала. Пёрл больше нет. Всего состава больше нет. Джонатана тоже нет. Технически, его убил Граймс, но Мариса винит себя, потому что могла это остановить, но не стала. Рик для неё значит больше. Вдобавок придётся убить надежду, что между ними всё станет, как прежде.       Мариса Манхур понимает: она не посмеет потревожить их счастье. Она больше не дотронется до Рика, если он этого потребует. Не скажет ему о любви. Не станет соревноваться с Мишонн. Она ничего не будет делать, чтобы выбраться из пропасти, в которую её столкнули. Пусть всё будет так, как Рик того заслуживает. Когда наступает конец фильма, какие-то герои должны пожертвовать своим счастьем ради других. Не бывает так, чтобы всё стало хорошо для всех. Это несправедливо — но такова реальность.       Посчитав, что дала им достаточно времени, Мариса поднимается на ноги. Делает несколько шагов по направлению к рампе и закрывает лицо руками. Из глаз брызгает.       — Соберись! — рычит она. — Взяла себя в руки и пошла, блять. Они имели полное право тебя нахуй послать. Надела благодарное лицо и пошла!       «Лучше бы я сдохла во взрыве. Лучше бы меня разнесло по базе на атомы, больно было бы всего несколько секунд».       Мариса вытирает лицо, выходит на свет и морщится. Пока приближается, успевает более-менее выровнять дыхание.       Дети замечают её первыми, смотрят опасливо. Мариса догадывается, какое перед ними «приятное» зрелище. Она в чёрной армейской форме, ранена и растрёпана, с трудом стоит ровно из-за низкой сатурации крови. С ног до головы обмазана мёртвым прошлым. Просто какое-то траурное пятно, случайно оказавшееся на их солнечной семейной фотографии. Мариса хочет извиниться за то, что вообще показалась на глаза. Ей стоило остаться внутри, сжаться до размера божьей коровки, заползли в самую дальнюю щель и умереть.       — А вы кто? — спрашивает девочка.       — Я…       «Твоя несостоявшаяся мачеха», — подмывает Марису ляпнуть. Её конченый юмор всегда подбрасывает самые дурацкие варианты.       — Да так... Никто.       После того как Рик бросил её сразу после предложения, убил её отцовскую фигуру и сказал, что позволил бы ей умереть, она чувствует себя именно так. Никем.       «Ты придала ему слишком большое значение, — глумится червь и точит ей рёбра. — Ты поставила Рика в центр своей вселенной, а он показал тебе, какой это риск. Пожертвовала ради него всем? Смотри теперь, как он жертвует тобой ради всего».       — Ну ты, как всегда, — фыркает Рик.       Он улыбается так солнечно, что его лицом можно осветить весь космос. Марису пронизывает этим светом насквозь, как хрустальную фигурку, у неё кружится голова. Он вдруг протягивает руку, жестом подзывая к себе, и потом приобнимает её за плечи. Детишки терпеливо ждут и осторожно разглядывают женщину перед ними.       — Её зовут Мариса Манхур. Она помогла мне вернуться домой. Она мой близкий… — Почувствовав движение, он прерывается и смотрит на неё. Мариса видит тревогу на возлюбленном лице, верхние веки как будто начинили иридием. — Мариса!       Рик поддерживает её, когда она начинает падать, Мишонн хватает за подмышки. Поле зрения неумолимо сужается, как картинка в старых ламповых телевизорах, сжимаясь до маленького круга, а потом и до точки. Последнее, что Мариса видит перед тем, как потерять сознание — широко распахнутые глаза Рика.

      ***

      Всё в мыле. Во рту привкус мыла, в ушах мыльная пена, под веками щиплет, словно там тоже мыло.       — Пойми меня. Сделай меня единственным членом племени. Вместе мы будем разжигать костры и охотиться на добычу. Ни один хищник не застанет нас врасплох...       Женский голос доносится до неё, словно через слой воды. Мариса медленно выныривает из густой тёмной дрёмы и слушает.       — А когда настанет сезон дождей, мы укроемся от воды в нашей пещере и будем рисовать на скалах, играть первобытную музыку и сочинять истории. Мы будем спать у горящего очага на шкурах убитых нами зверей, прижавшись друг к другу, как последние представители человечества, чтобы набираться сил и смотреть цветные сны…       Постепенно вода сходит. Голос становится чётче.       — Танцуй со мной. Будь со мной. Позволь мне проникнуть в твою душу, как я позволил тебе проникнуть в мою. Когда я увидел тебя впервые, то почувствовал невидимое дуновение ветра. Сейчас я могу дать этому феномену имя. В секунду, когда твои глаза заглянули в мои, душа моего предка узнала твою душу. Твоё имя вписано в мою судьбу, а моё имя вписано в твою. Мы с тобой предназначены друг другу… Природно, генетически, на глубине… Я точно знаю.       Набравшись сил, Мариса раскрывает глаза. У неё на лице кислородная маска. Холодный больничный свет стреляет в зрачки, она жмурится. Слова медленно текут ей в уши, как липкий сок грецкого ореха, тревожат её сердце. Это слишком похоже на то, через что она прошла сама.       — С самого начала времён я ждал тебя. Почти четырнадцать миллиардов лет ждал… Моя первая прародительница — космическая песчинка — в момент своего рождения уже знала, что в бесконечном течении моря времён поднимется и моя волна. Я хочу думать, что уже тогда всё было известно… что уже тогда, после Взрыва, наши судьбы были поставлены на учёт. Это не может быть просто так. Не может быть, чтобы твои глаза вывернули мою душу наизнанку просто так.       — Замолчи…       Похоже скорее на стон, чем на слово. Мариса смотрит на девочку через тонкую полоску между веками. Джудит вздрагивает, услышав её, и подскакивает со стула. Книга падает на пол с громким хлопком.       — Наконец-то ты проснулась! Сейчас папу позову.       И она пулей вылетела на улицу.       Застонав, Мариса закрывает глаза. Её одолевает слабость, даже малейшее движение требует колоссальных усилий. Жутко хочется пить.       Через некоторое время она решает осмотреться. Мариса лежит на койке, с одной стороны отгороженной шторкой. С другой стороны стоят маленький столик и стул, на котором сидела Джудит. От кислородной маски идёт длинная прозрачная трубка, присоединённая к баллону, зажатому между койкой и столиком. Мариса медленно поднимает руку, щупает себя — она под тонким одеялом в больничной робе, рана скрыта под плотной повязкой.       Получается, не сдохла.       Рик приходит через несколько минут. Узнав его шаги, Мариса раскрывает глаза и ждёт, когда он появится в поле зрения. Он поднимает книгу с пола, кладёт на столик и садится на место Джудит. Его лицо гладко выбрито, и это вызывает у Марисы улыбку — таким она его видела крайне редко. Рик выглядит ещё моложе.       — Напугала ты меня, — с нотками укоризны начинает он. — До чёртиков, между прочим. Мариса-Мариса. Ну кто так делает.       Услышав своё имя из его уст, она вдыхает глубже и показывает рукой на маску.       — Воды.       Рик засуетился. Через минуту вернулся с чашкой воды и трубочкой, снял с неё маску и поднёс чашку к лицу. Мариса поймала трубочку губами и принялась жадно пить.       — Понемножку, пей маленькими глотками. Может тошнить.       Послушно замедлившись, она допила оставшуюся воду маленькими глотками. Рик поставил пустую чашку на столик и потянулся к её маске, но Мариса покачала головой и схватила его за руку.       — У тебя всё хорошо? Всё нормально?       Собственный голос звучит низко, хрипло. Рик вдруг засмеялся, но грустно. Не стал убирать руку.       — Первое, что ты спрашиваешь, придя в себя на больничной койке, это хорошо ли всё у меня, — объясняет причину смеха. Взгляд его делается ласковым. — Боже, Мариса. Что с тобой не так. — Мариса упёрто хмурится, и он кивает. — Да, всё хорошо. У меня всё хорошо. Благодаря тебе и…       Он вовремя прерывается, но Мариса всё равно знает, чьё имя замирает у него в груди.       — Хорошо… Хорошо. Я рада.       Пользуясь тем, что он не убрал руку, она гладит его по тыльной стороне ладони. Рик опускает глаза, смотрит на это, затем смотрит на Марису. Колеблется, но позволяет. Расслабившись, она прикладывает маску к лицу и делает пару вздохов.       — Заставил мисс Граймс читать мне вслух. Деспот.       — Ты же любишь, когда тебе читают вслух.       «Я люблю, когда это делаешь ты».       — Что за книга? — спрашивает она, глубоко вздохнув, и сразу морщится от рези в лёгких. Прикладывает маску обратно.       Рик переводит взгляд на мягкий переплёт.       — Оллин Кимбра «Скитания звёзд по раю».       — Почитай мне? Хотя бы пару минут. Пожалуйста.       Она чувствует себя жалко, прося об этом, но ничего не может с собой поделать. Ей хочется представить, что всё как раньше.       — Конечно.       Выскользнув из её пальцев, он складывает ногу на ногу и устраивает книгу у себя на коленях. Открывает на случайной странице. Зацепив маску за уши, Мариса слегка ёрзает на постели в поисках более удобного положения.       — Только не смейся, я давно этого не делал. — Рик прочищает горло.       Он действительно давно не читал ей вслух. Раньше Рик нередко брал какую-нибудь книженцию с её полки и устраивался с Марисой под ночником, пока кто-то из них не начинал засыпать. Он — полулёжа, она — свернувшись в клубок сбоку от него, как новорождённый. Мариса любила эти часы всем сердцем.       Ещё один отголосок прошлой жизни.       — Мне бы стоило отвезти тебя во Францию. Не потому, что это страна сыра и вина, я к ним равнодушен. Просто хочу показать тебе что-то изысканное. Хочу подняться вместе с тобой на самый верх Эйфелевой башни и окинуть взглядом открывающийся мир. Хочу смотреть на то, как ты смотришь… Это банальный выбор, но я принимаю некоторые банальности как честь. Чем дальше мы от человечества, тем больше мы думаем и тем меньше раздражаемся. На такой высоте перестаёшь думать о примитивном и начинаешь стремиться к великому.       «Да, — думает Мариса, — да, я бы показала тебе это, если бы могла. Это — и даже больше. Весь мир. Если бы ты только захотел».       — Или лучше… Скандинавия? О… Её мрачная красота и пленительная сдержанность. Что скажешь? Ты будешь стоять на палубе небольшой деревянной лодки, одетый в тёплую куртку и джинсы, а я буду фотографировать. Запечатлею синюю сталь холодных волн, щедрую россыпь снега на гранитных вершинах гор и неуверенное прикосновение солнца к твоим волосам. Ты будешь молчать, потому что поймёшь… А когда твой взгляд обнимется с моим, я улыбнусь. В эту секунду мы станем мудрее.       Рик осторожно проверил, как она. Мариса просто лежит, грустно и влюблённо разглядывая его лицо.       — Всё нормально, — врёт она, оттянув маску, — пожалуйста, продолжай.       Он понял, что она врёт, но кивнул.       — Я бы хотел путешествовать с тобой, Море моё. Мне было бы в радость собирать вещи, неспешно исследовать безлюдные улочки и каждый раз обедать в новом месте. Хочу смотреть на солнце, путающееся в твоих волосах… Хочу смотреть, как ты куришь. Хочу вдыхать запах моря, гор, леса и сухих табачных листьев. Хочу не бояться брать твою руку в свою, гладить изгибы и выпуклости. Хочу лежать рядом и слушать, как ты спишь. Что тебе снится?       Рик перелистнул страницу и продолжил, чуть понизив голос.       — Твои волны уткнутся мне в ноги. Я зайду в воду, надену защитную маску и стану рассматривать ветвистые коралловые скопления, диковинных рыб и прозрачных медуз. Это всё — твои сокровища: и самая мелкая рыбка, и самая скромная ракушка, и каждое движение воды. Во всём спрятана частичка твоей души. Я возьму одну раковину, приоткрою и положу внутрь частичку моей. Через десяток лет она обрастёт драгоценной перламутровой пылью, и так созреет наша жемчужина. Но никто не сможет её найти... Никто, даже я.       «Кто ты такая, Оллин Кимбра? Откуда ты знаешь, каково мне?», — ошеломлённо думает Мариса.       — Очень красиво, — выдыхает она, снова отодвинув маску. — Никогда не слышала ничего подобного.       — Я слышал. От тебя.       Ох. Это был удар ниже пояса. Хотя Рик, конечно, не расценивал это как удар. Наоборот хотел как лучше. Отчасти Марисе всё равно приятно. Даже нанесённая им боль имеет для неё ценность.       Она протягивает руку, и Рик вкладывает в неё книгу. Нахмурившись, Мариса откладывает её в сторону и повторяет.       — Мариса…       — Пожалуйста.       Унизительно ли это? Конечно. Однако срабатывает — так что всё равно. Рик осторожно накрывает её пальцы своими.       — Что там со мной? Почку мне втихаря не вырезали?       — Ты, как всегда, — дружелюбно бубнит Граймс. — Колотое зашили и внутри, и снаружи, через четыре-пять дней снимут швы. Никакой орган не задет. А вот дыхательные пути и лёгкие пострадали серьёзнее. Некоторое время тебе придётся находиться в маске и принимать лекарства. Врач очень удивился, когда я сказал, сколько ты продержалась перед тем, как отключиться. У тебя сатурация была 89, мисс.       Мариса просто наслаждается тёплом его пальцев в своих. Она рада этому маленькому подарку, как ребёнок, который выпросил у родителей разрешение лечь спать на час позже.       — У меня была задача доставить вас в Александрию — я доставила вас в Александрию.       Рик глубоко вздыхает. Ему прекрасно известно, насколько старший сержант-майор Манхур может быть упёртой. Он точно такой же.       — Но не ценой же собственного здоровья.       — Ты бы сделал то же самое. И даже больше.       Рик поджал губы: она права.       — Можно ещё воды?       Он принёс вторую порцию, дал ей напиться. Утолив жажду, Мариса снова взяла его за руку.       — А сколько я тут?       — День.       Не так уж и плохо. Хоть отдохнула, получается.       — Местные уже устроили грандиозное празднование в честь возвращения великого Рика Граймса?       — Ах ты остроумная лиса... Мне корона не жмёт. Не было никакого празднования.       — Да ладно. Даже не раздавили бутылочку у костра? Какие вы скучные тут.       Это такая безобидная мини-игра в дружелюбные подколки. Отголосок из прошлой жизни.       — Пока не до этого. Многое поменялось. Кто-то ушёл, кто-то умер… Много новых людей. Меня пока вводят в курс дела.       Это Марисе неинтересно. Она спрашивает, что интересно:       — Тебя хорошо встретили?       — Очень.       — Отлично.       На несколько секунд воцарилось молчание.       — Джудит. Сколько ей лет?       — Семнадцать. — Рик солнечно улыбается. — Я запомнил её вот такой, — он показывает расстояние от пола примерно до пупка, — а встретил юную девушку. У меня… у меня до сих пор голова кругом. И Рик-младший… Господи. Я снова отец. У меня есть семья.       — Очень важно иметь кого-то, к кому хочется возвращаться вечером. Ты этого заслуживаешь как никто другой. Хорошо, что ты вернулся.       Рик поглядывает на неё, слегка сощурившись.       — Ты же так не думаешь, — мягко произносит он.       — Рик, я могу тосковать по тебе и всё равно желать тебе самого лучшего. Не обижай меня.       Он чуть сжимает её кисть и поглаживает мягкий участок между пястными костями указательного и большого пальцев.       — Прости.       — Прощаю.       Они снова замолчали на какое-то время. Рик выглядит слегка неловко, будто ему неудобно от тишины. Раньше так не было. Но Мариса понимает, почему. Теперь это нормально.       — Ещё не устала от меня? — Он поёрзал на стуле.       — Никогда, — честно признаётся Мариса. — Но если тебе нужно идти, то иди. Спасибо, что побыл со мной. Мне очень приятно.       — Не за что. Хочешь, зайду вечером?       — Да, очень, — немедленно отвечает она. — Пожалуйста.       — Договорились.       Мариса нехотя выпускает его пальцы, и он поднимается на ноги.       — Хорошего тебе дня, Рик.       — И тебе. Поправляйся скорее.       Она смотрит Рику в спину, пока он уходит. Улыбнувшись, Мариса фиксирует маску, переворачивается на здоровый бок и через несколько минут проваливается в сон без сновидений.