Мера человечности

      Дальнейшее приходило урывками.       Помнит — влетели в него две чёрные тени. Помнит боль и как рассыпались из мешка ярко-красные фрукты, запрыгали по ступеням, как, выкатываясь на лёд, пятнали его не то собственным соком, не то кровью. Помнит: ополовиненное маской лицо, белое на белом снегу, холод под коленями, глаза в глаза — сначала яростные, потом удивлённые, а напоследок — круглые от ужаса. Удар!       А потом помнить вдруг оказалось нечего.       Тараэль пришёл в себя оттого, что его трясли за плечо. Он разлепил веки. Но свет увидел не с первой попытки: то ли глаза заплыли как у пропойцы, то ли их залепило чем-то. Наконец, протерев лицо, он повёл взглядом в поисках того, кто добивался его внимания.       Впереди словно море волновалось, а разноцветные столбы в его толще — как водоросли: красные, жёлтые, серые, зелёные, пожухлые, коричневые, голубоватые. Но вот их загородила тёмная сфера. До слуха донеслись слова:       — …пусть дороги под моими шагами травой зарастут, если я вру!       — Пить хочешь?       — …чёрные они были, головы бритые, на лицах маски вот до сюда.       — Чёрные просто так не приходят. Они говорили что-то?       — Воды? Ну?       В губы ткнулась глиняная чашка. Тараэль сделал глоток. И правда — вода.       — …говорили, спрашивали, требовали?       — …не помню, капитан, голова! приложили меня, сами понимаете…       — Таков урок беспутным — не связываться ни с Ралатой, ни с Крокко, ни с кем другим. Все всё поняли?       Сфера убралась. Взгляд прояснился, и Тараэль, прищурившись, разглядел алеющие накидки городской стражи. Рядом подрагивал серый пузырь — бригадир, наверное. На ящиках сидел приёмщик. Его Тараэль узнал по зелёному жакету и голосу — именно этот голос теперь вопил на весь порт о связи страшномордого носильщика с Ралатой. Пока у приёмщика не прорезалась память, надо вставить своё слово. Нельзя, чтобы он вспомнил вкрадчивые речи брата Ярость.       Тараэль прочистил горло и хотел ответить, но оттуда донёсся только сип, как у издыхающего автоматона.       — Да сиди уж, — махнула на него рукой стражница. — Какая теперь разница.       — Большая. Большая разница! — всколыхнулся рядом бригадир. — Мне не нужен такой работник.       — Работать он не скоро сможет, твоя правда. Если вообще сможет.       Все замолчали. Все знали одну простую истину, под блистающим лезвием которой бродили все беспутные без исключения. Только самое ничтожество, самая отрыжка Ватиры способна спутаться с Ралатой — а если уж ты спутался с Ралатой, то логическая цепь выстраивается верно и непоколебимо. Ты не нужен Арку. Ты опасен. Вокруг тебя — смрад Подгорода, ведь путного никогда не сманит с пути протянутая рука Ралаты.       А оставь тебя такого красивого при деле, то хлопот не оберёшься. Вон уже мешок фруктов угробил, приёмщик чуть из-за тебя не помер. Нельзя тебя с людьми оставлять. Опасно.       Зная это, Тараэль заставил всё-таки горло работать:       — Денег за полдня… заплати.       Гул голосов, шевеление вокруг. В руку опустился прохладный металл — слишком лёгкий, чтобы даже хлеба купить. Явно не его заработок.       — Мало, — выдохнул Тараэль.       — Мало? Нет, вы слышали — мало ему! Вздёрнуть тебя мало! — сорвался на крик бригадир и, судя по частому топоту, укатился подальше от всего этого.       Тараэль сжал в кулаке монеты и хотел их сунуть в поясной кошель, но рука не слушалась. Хорошо его отделали видимо. Хорошо, что выжил.       Выжить-то выжил. Сейчас отлежится, как псина в закутке, а потом что? Где работать? Весь город узнает, как шрамомордый этерна по имени Ифан навлёк на прошлого нанимателя беду. Или вообще работать не придётся, как заметил один из стражников, просто не успеет. Ралата явится за ним во второй раз…       Значит, снова один в кромешной тьме. Снова тоннель в толще горы, позади несётся разъярённый ватир, впереди — прыжок и бесконечное падение. Но теперь ватир способен просочиться в эту дыру, выступить отравленной испариной на стенах, найти тебя где угодно и как угодно. У этого чудовища нет сердца, чтобы поразить его оружием.       Что делать?       — Ты где живёшь-то? А, Ифан? — раздались над ухом слова.       Тараэль повернул голову на звук. Шея скрипнула, как на шарнирах, к горлу подкатила тошнота.       — На рыночной площади, — просипел он.       — Ну, давай тогда… эй, помоги-ка.       Двое рабочих схватили его под руки, и от неожиданной боли Тараэль зарычал. Резь в животе, словно его тупой пилой перепилили, не давала подняться в полный рост. Безвольно болталась рука, выбитая из сустава. Каждое движение отдавалось в голове муторным жаром — точно мельничное колесо внутри билось. Всё, что сейчас ему надо — так это добраться до дома и, не позволив себе уплыть в целительное небытие, обсудить всё с Галом.       Да, а ведь вжался бы в недалёком прошлом в щель потеснее, лишь бы не попадаться посторонним на глаза. Теперь вот вроде есть где притулиться. Дом есть…       Ему помогли взгромоздиться в ручную тележку. Там же, зажав в подмышке деревянный бортик, рывком вставили руку в сустав. Это, сцепив зубы, Тараэль пережил, ещё и помог (скорее, мешался, ну он не мог позволить себе валяться кучей навоза!) притянуть локоть к телу оторванной кем-то полосой ткани.       Телега тронулась. Какой-то добрый человек вёз его, Тараэля, не затыкаясь ни на миг. Тараэль то и дело выныривал из темноты на его требовательный голос, отвечал на вопросы, что-то сам говорил. Что именно — не вспомнить было, но, наверное, про драку в холодильнике. Нечастое событие, в конце концов. Ещё реже случается выживать неблагонадёжным должникам Ралаты.       Колесо подпрыгнуло на ухабе, вместе с ним вылетел из избитого тела Тараэль. Зато, когда вернулся, цедя горячий и солёный воздух, словно очнулся от тягостного сна.       — Нет, ну ты и дурак, конечно! Сколько ты сказал — две кайи занял?       — Ага, — отозвался Тараэль. — Одну пропить, вторую на похороны.       — И за две деньги за тобой чёрные пришли? Да не поверю!       — Не верь, — ответил Тараэль, шаря глазами по сторонам; судя по каменным домам, флажкам и стеснённому крышами небу они покинули порт и въехали в Арк. — И ори погромче. Пусть все знают…       Тележка остановилась в тени дерева; листья мягко шелестели, заглушая суету улицы, играли напросвет, точно вечерний изумруд. Странно, им ещё ехать и ехать. Почему встали?       Добрый человек подошёл к Тараэлю сбоку и склонился над ним:       — Громче? Завтра-послезавтра весь город об этом узнает, — торопливо, давясь словами, зашептал он. — Слухи пойдут. Знаешь, что рассказывать будут? Что ты выкрал у чёрных подтяжки самой Ватиры, не меньше!       Тараэль усмехнулся. Поклоняйся Ралата подтяжкам, трусикам и смятому постельному белью, учение их было бы намного безобиднее.       — И что?       — Как — что? А кто твою честь защитит? — изумился добрый человек и стоял, и смотрел добрыми-добрыми честными глазами.       — Никто не поверит, — выдохнул Тараэль, уже понимая, к чему он клонит. — Толпе… зрелища нравятся. Подтяжки и десяток чёрных по душу одного… одного беспутного — то, что нужно.       — А кто тебя до дома на тележке вёз? А? Меня видят, меня запомнят — в моих словах больше весу.       — Уговорил. Заплачу по… по весу слова, — согласился Тараэль и сглотнул вязкую слюну. — Едем, что ли.       Добрый человек дёрнул тележку так, что свет в кроне дерева над головой почернел.       Дрёма, забиравшая его несколько раз с того момента, как он переступил порог холодильника, всё не шла. От тряски тело криком кричало, и громче всего — в области живота. Тараэль, не осматривая себя, даже мог с точностью до волоска указать, где именно. На перелом не похоже — ломаться там нечему. Ушиб, как после прямого пинка под печень? Нет, боль от такого другая, словно утыканную иглами подушечку под кожу вшили. А тут будто зацепили двумя крюками за кишки и тянут.       За кишки?..       Здоровой рукой Тараэль закатал дубовую на ощупь рубашку до груди. Зрение подводило, тряска вырывала картинку из-под взгляда. Только кровь. Не так много, конечно, как он порой видел на арене, но и не настолько мало, чтобы надеяться на спокойную неделю в постели.       Добрый человек привлёк его внимание вопросом о том, где именно он живёт на рыночной площади. Тараэль ответил так тихо, что тому пришлось наклониться над тележкой, и почти физически ощутил на себе цепкие лапки внимательного взгляда сверху: вот он бегает по оголённому животу, вот перескочил на лицо и на пробу колет глаза, вот оценивает дыхание: торопливое? как у собаки на жаре? как у мыши в капкане?       — А может, — протянул добрый человек, отгоняя жужжащих мух, — сейчас заплатишь? А?       — По весу, только по весу, — пробормотал Тараэль.       Тележка, поскрипывая колесом, продолжила путь.       Когда она остановилась в следующий раз, Тараэль услышал знакомый голос:       — Это откуда его такого разукрашенного?..       — С причалов, с причалов… подожди, старик, у меня с ним уговор! — С этими словами над Тараэлем навис его спаситель, розовощёкий от превкушения. — Уговор-то помнишь, Ифан?       — Помню. Погоди.       Тараэль очень медленно нашарил поясной кошель и ощупью выудил монеты. Одна — гладкая, вторая тоже гладкая… нет, должна быть с иссечённым краем. Да, вот же она! Выудил и зажал в кулаке. Добрый человек подставил дрожащую пятерню, и туда упали две тусклые монетки — легче ветра, даже хлеба не купить.       …Наверное, не будь они на рыночной площади, тот завопил бы дурниной. Так смешно он топал, надувался и пыхтел, глаза бегали по сторонам — только поймать успей, а не то укатятся. На харе выступила жуткая гримаса, рот треснул поперёк лица:       — Я тебе это припомню, припомню! Так и знай!       Вдруг тележка взбрыкнула как живая, и шлифовать бы Тараэлю мостовую своими шрамами, как между ним и падением встал Гал’Тор. Он удержал тележку и в одно движение оказался около доброго человека. Отблагодарить хотел, наверное.       Слова благодарности Тараэль не услышал: в ушах стучала кровь, писк громче комариного роя забил все прочие звуки. Успел только заметить, как Гал’Тор с чувством пожимает доброму человеку горло, а потом отшвыривает его.       Всё-таки отшлифовали мостовую, не забыли про неё. Тараэль зашёлся беззвучным, икающим смехом. Гал’Тор помог ему встать на ноги, опереться на себя. Если он может пока ещё сам ходить, то последние шаги к дому тоже сделает сам. Спасибо старику, тот молчал. Сопел только.       Шаг, ещё шаг. Впереди дыбилась ступенька. О тайные седые кудри Мальфаса, она же была ниже ещё этим утром! Её даже муравьи не больно-то замечают, судя по их количеству на порожке…       — Что, Неримец, случилось наконец? — ввинтился в уши весёлый женский крик.       Гал’Тор тихо ругнулся сквозь зубы; Тараэль сжал на его плече пальцы.       — Говорила я! А то приволок урода откуда-то. Думал нам жизнь попортить? Тебя следующего Мальфас выгонит! Раз не хочешь в положенное тебе место идти, в Подгород, то выгонит! — не унималась соседка; по гулу Тараэль догадался, что вокруг них собираются люди.       Как Дарелия Меднолицая возомнила себя глашатаем божественной справедливости с первого дня, когда Даль’Лоран отдал в дар Гал’Тору старый дом, так не оставляла обоим его жильцам ни единого тихого дня. Сначала она настукивала стражникам по кирасам своё требование «вышвырнуть эту падаль из города». Потом, впечатавшись в протекцию самого главы «Золотого Серпа», принялась подначивать местных. Новая игра принесла следующим по Пути ремесла много радости. Не каждый день опытная в пакостях бабка организовывает людей и выдумывает почти фестивальные конкурсы, один изощрённей другого. Вчера, например, Тараэлю пришлось срезать шлепки теста, пущенные меткой рукой почти под крышу.       Что-то он сомневался, что та же самая рука поможет ему, раненому, дойти до постели.       Тараэль облизнул пересохшие губы и шепнул Гал’Тору на ухо:       — Скажи ей…       — Не буду.       — Ну скажи…       Ещё несколько шагов. Представление на публику за их спинами набирало обороты.       — С каких пор ты шутником заделался, а? — зло рыкнул в ответ Гал’Тор.       — Такая шутка про… пропадает…       Тараэль ощутил, как на эти слова поднялись и опали широченные плечи. Гал’Тор повернул голову и рявкнул в толпу, перешибив визг Дарелии:       — Мальфас не ты, старуха, из своего дома никого не выгоняет!       Может, это неправда. Может, Мальфас всех тараканов из своего жилья в Инодане вытравил, но какая разница, если Дарелия последовательно избавилась от четырёх спутников и выставила обеих дочерей на улицу?       Толпа грохнула хохотом. Тараэль хотел развернуться и увидеть её ошеломлённое лицо, хотел рассмеяться вместе со всеми — потому что ему вдруг стало очень, очень страшно. И стало только страшнее оттого, что он не смог сделать ни одного, ни второго.       Гал’Тор открыл дверь и почти протащил Тараэля в комнатку у кухни. Пахло варёной рыбой, брюквой и подсушенным над очагом хлебом. Немного — свежим деревом. Наверное, старик плотничал утром, пока Тараэль зарабатывал свою пару медяков — защищать честь перед всем городом.       Старик уложил его на постель, ушёл на кухню, вернулся с кувшином воды, чашкой и тряпкой, сел на край кровати и только тогда заговорил:       — И кого ты теперь в пыли извалял?       — О, ты не поверишь, — ухмыльнулся Тараэль, по складочке подгребая к груди жёсткую от засохшей крови рубашку.       — Валяй, ври, — огрызнулся Гал’Тор, опустив тряпку в воду и отжав её. — В прошлый раз ты мяснику нос подковал, он со мной с тех пор не разговаривает. А до этого… кто до него был?       — Кто только не был, — выдохнул Тараэль и напрягся: ему обтирали живот и бока.       — И снова ты поднял пол города на уши! Ты меня подставляешь — меня уже не берут никуда. Себя подставляешь — кому нужен такой выёбистый работник?! — со злостью отчитывал его Гал’Тор, с каждым словом ещё сильнее распаляясь и не следя за руками. — Мы оба беспутные, парень, ещё одна выходка и… да не скули ты, не верю… и выставят нас вон. Хорошо если за ворота. А если в Подгород? Я там уже чуть не рехнулся, мне хватило, и тебя там знают.       — Гал…       — Не скули, говорю. На кой я вообще тебя мою? Хера се младенец.       — Гал…       — Ты с кого столько крови-то выдоил? Он жив вообще?       — Гал… не дави… больно.       Тряпка убралась мигом, точно вспугнутая ворона. Тараэль отвернул голову от стены, где в это время кусал край одеяла, и перехватил озадаченный взгляд. Похоже, только сейчас Гал’Тор посмотрел вниз. Тараэль проследил за его взглядом, и самые недобрые догадки подтвердились: внизу живота, среди алых разводов темнели две вытянутые, аккуратные дырки — раны, как от прямого удара ножом.       — Это… это что? — изумился Гал’Тор.       — Приглашение от Ралаты, — прошелестел Тараэль, — приглаш… шение в родную семью.       Гал’Тор сжал тряпку в кулаке так сильно, что на недавно выскобленный пол закапали мутные капли. Наступила тишина. Снаружи — привычный шум рыночных рядов, протяжное мычание леоранов и стук кожаного мяча о мостовую. Внутри — мертвенность осиротевшего дома. Сколько они так пробыли, он не знал. Хотелось пить. Хотелось спать — и будь что будет. В конце концов, если он умрёт сейчас, то никто больше не будет его преследовать. Не придётся подстраиваться под мир вокруг. И никого он больше не подставит.       И ещё…       — Я не боюсь смерти, — продолжил Тараэль, запинаясь перед каждым вторым словом. — Мне страшно… вот так. Гнить изнутри. Кричать от боли. Пообещай, что…       Наверняка согласится. Должен. Гал’Тор — старый боец, если верить его рассказам, мародёрствовал, сражался, убивал, видел, как убивают другие. Видел, как умирают те, кому не повезло истечь кровью на поле боя.       — Обещаю, — тихо сказал тот и сжал ему ладонь; Тараэль ответил на рукопожатие. — Только сначала я кое-что попробую.       — Нет смысла.       — Почему?       — Шарим’Ралата.       — Я под ёлкой, а не под пальмой родился, парень. Скажи по-человечески.       — Они придут.       Тряпка полетела в угол. Гал’Тор подскочил, как ужаленный, и хрястнул кулаком о стену.       — И ничего не делать, да? Отдать тебя им… вот так! — Он сделал руками жест в его сторону, точно гостей к столу приглашал. — Обойдутся.       — Они от тебя… не отстанут.       — Ты не агнец.       — Что?..       — Не агнец, говорю, — выплюнул Гал’Тор и стянул с себя грязную, рабочую рубашку. — Что у тебя за привычка такая — собой жертвовать?       — Это… мной жертвовали. Привык.       И почему-то задрожал, осознав.       Вот оно значит как — жертвовать собой по-настоящему, из участия к другому человеку? из желания спасти его? Ведь Ралата нагрянет снова. Только в следующий раз между ним и ралимами встанет рассвирепевший Гал’Тор. Может быть, чёрные зарубят их обоих. Может быть, Гал’Тор сумеет отбиться: топором, запретной магией, мёртвым псом — но всплеск такой силы обязательно почуют другие маги в городе. Пойдут слухи, проверки. Рано или поздно храбрые и прозорливые сталекрабы выйдут на халупу, где живут двое беспутных, и тогда…       А ему-то, Тараэлю, что? Он свою жизненную цель закрыл. Новую не ставил. Некуда идти, некуда тянуться. И умирать вроде не так жалко.       К запястью прикоснулись два шершавых пальца.       Вроде.       — Погоди, кое-что сделаю. Не убегай.       Своевременно.       Гал’Тор отошёл, некоторое время пошуршал на кухне, от души выматерился и вернулся в комнатку, только уже одетый в более приличную одежду и с чем-то в руках. Он принёс кусок мяса, чистую тряпку и пропитанную мёдом повязку, а в голове — очередную бессмысленную идею. Суть идеи он пересказывал, пока раздевал и заново обтирал Тараэля: рубашку срезал, чтобы не тревожить руку, заляпанные кровью штаны бросил в угол. Набитый соломой тюфяк, служивший матрацем, колол нагое тело. Ничего страшного. Спал и на худшем когда-то.       Закончив, Гал’Тор сосредоточенно замолчал. Теперь пора наложить повязку, а это дело не из лёгких. Тараэль, беря передышки, пытался увещевать старика не делать глупостей. Ничего не выгорит, только ботинки стопчет и получит нагоняй, говорил он. На лицо, на самую ноющую его половину, шмякнулся кусок мяса, и несостоявшийся оратор заткнулся.       — Ты пока лежи, и чтобы без глупостей, слышишь? — словно пропустив слова Тараэля мимо ушей, приговаривал Гал’Тор. — Я схожу, узнаю насчёт помощи.       — Обещаю делать… только умное, — усмехнулся Тараэль, придерживая исходящую кровью примочку.       К тому моменту, как Гал’Тор закончил возню, он позволил себе передышку. Не думать, не отвлекать старика болтовнёй. В конце концов, что умнее он мог сделать? Лежать и пялиться в потолок, отсчитывая часы по ползущим лучам солнца? Навевает тоску. Медитировать? Пока не нужно, а когда станет — тогда он не сможет контролировать разум, направляя его к покою. Что ещё?.. А, самое неблагодарное: вспоминать, чем и как он заявил миру о благополучном исходе для Тараэля Нариса, голоса Отца. Чем бы он себя ни выдал, это не важно.       Пока не важно.       Крепкие объятия одеяла. Запульсировал между щелей комнатушки свет — Гал’Тор кликнул пса охранять дом. Вот только он давно уже не давал воли своему магическому проклятию, давно не насыщался душами живых существ — откуда же у него силы на призыв? Под чужим весом снова скрипнула кровать. Гал’Тор хрипло выдохнул.       — Болит голова-то? — спросил он.       — Нет. Туман, думать тяжело, — сонно ответил Тараэль.       — Тебя как будто мирад лягнул.       Теперь понятно, откуда слабость. Раны перетерпеть он ещё может, опыт есть. А вот когда голову путают с тестом и месят со всей дури, тут возникают сложности. Тяжело отдавать приказы израненному телу избитой башкой, даже если очень хочется. Не всегда всемогущий дух имеет власть над бренной плотью, как бы обратное не талдычил Ралас.       Гал’Тор поднялся. Стукнула входная дверь. Не заблевать бы себя к его возвращению…