Мера человечности

      — Чего вылупился? — процедил Тараэль так, словно это не он застрял на самой верхней ступеньке.       — Мне казалось, ты раньше как-то резвее по лестницам бегал, — осклабился Гал’Тор, облокотившись на перила внизу. — Не подскажешь, что поменялось с тех пор?       Поменялось с тех пор не очень многое. Пока что.       Отлежавшись, Тараэль обнаружил себя в весьма бодром расположении духа — разумеется, по меркам того, кого били по голове всеми бочками со склада поочерёдно и потыкали железными предметами. Это состояние обманчиво, яснее ясного. Ещё несколько часов, и с постели его поднимет только божественное чудо. А поскольку чудес за свою жизнь ему встречать не доводилось и боги были мертвы, то вывод напрашивался сам собой.       Один из выводов. Другой не менее изящен: Гал’Тор откажется от денег.       Они уже разговаривали про маленькую, гладкую шкатулку с серебряным замочком, спрятанную от жадных глаз на дневной поверхности. Разговор тот больше напоминал попытку выдавить яйцо из курицы. Яйцом было согласие Гал’Тора спуститься в Подгород, курицей — сам же Гал’Тор, что метафорически, что реалистически. Тараэль приводил аргументы, выстраивал логические доводы, объяснял, вразумлял, доказывал, однако все его факты разбивались об упрямое «кровавые деньги не возьму». В голову тогда ещё пришла мыслишка самому спуститься куда надо. Но денег на тот момент хватало, благо они оба не на перинах спать привыкли, а потом стало как-то не этого. И рыба приятно подешевела.       Он не сразу дошёл до мысли откладывать. В детстве, если не успел перепрятать обрезок верёвки, красивый камешек и завёрнутый в мох гриб-дурман, — значит, сам дурак. За блестяшки в кулаке могли и морду начистить. Горячая юность на арене приучила сливать всё и сразу, без остатка: шлюхи, выпивка, снюхать щепотку-другую — какая разница, Ватирова отрыжка, какая нахрен разница, если другой жизни не будет.       Будет, будет, осознал он в один судьбоносный день. Может, и не жизнь, но что-то определённо будет. А раз так, то пора бы примериться к покупке очень дорогого и редкого оружия — вроде и с душой оно будет, а вроде должно выполнять приказы безропотно и верно, не имея умысла обратиться против нового хозяина.       Эта заначка в шкатулке не пригодилась. Но другая-то заработана честным трудом, ноющими руками, стёртыми в кровь мозолями! И всё же, зная чистоплюйство Гал’Тора в некоторых вопросах, даже в ущерб себе, Тараэль предполагал, что тот отметёт любое предложение помощи с его стороны. Решит, что украл или краденое продал, или вовсе ночами по подворотням шныряет, вынюхивает…       На месте Гал’Тора он предполагал бы то же самое.       И вот новая заначка угнездилась на втором этаже, в шве тюфяка, служившего постелью. Тараэль умудрился поднять шатающееся, непослушное тело наверх, бросить его около тюфяка и распороть тот в нужном месте, однако спуститься обратно не получилось: от чрезмерного усилия прошиб холодный пот, в животе точно раскалённой кочергой поленья ворочали. Глянул вниз — изо рта чуть горькая жёлчь не полилась. Шипя, он остался полусидеть, привалясь к стене, на верхней ступеньке. До лестницы-то он дополз, опираясь на спинку стула. Обопрётся, шаг, подтянуть дальше. Обопрётся, шаг, скрежещат по полу ножки. А вниз уже никак.       Рано или поздно старик вернётся, проветрит лёгкие ором, стащит его вниз. Вместе с мешочком. В нём скопилось достаточно, чтобы протянуть неделю — без учёта услуг лекаря, конечно, без покупки еды и услуг водоноса… Проклятье! И после этого Гал’Тор будет читать ему нотации про честный труд и праведную жизнь?!       Полз по стене солнечный луч, полз себе да исчез — Тараэль уже достаточно приноровился к мере времени на поверхности, чтобы понимать: солнце загородили крыши домов повыше их собственного. В порту он бы сейчас радовался прохладе, сменившей полуденный зной.       Грохнула щеколда, стукнула дверь, заскрипели туда-сюда шаги. Вслед за шагами мечется по доскам пола тусклое сиреневое свечение, приближается, вспыхивает на миг и гаснет. Над перилами показывается косматая голова. И вот Гал’Тор уточняет, что же такого изменилось за последние часы и почему некогда резвый Тараэль не способен одолеть лестницу.       Старик помог ему спуститься и лечь в постель. От напряжения плыли круги перед глазами, шумела в ушах кровь, пол дыбился и брыкался, как коза на дойке. Тело так и норовило осесть на пол — Гал’Тор поддёргивал его вверх. Рука, закинутая старику на плечи, соскальзывала, словно тот был выточен из цельного обсидиана. Главное — успел сунуть кожаный мешочек с деньгами под повязку и теперь прижимал его локтем недавно вправленной руки к торсу. По ощущениям словно рыбу тискал. Ну и вспотел он, конечно… Отлепить бы мешок от взопревшей кожи, когда надо будет.       Да, сам бы точно не дотащил себя не то что до комнатки, — до ступеньки ниже.       Крякнув, Гал’Тор опустил его на кровать. Тараэль, устроившись полусидя, поднял на него взгляд. Надо многое обсудить, пока не свалился в беспамятстве, надо успеть поговорить, но сначала — отдышаться.       — Я договорился обо всём, — скалясь во все свои лошадиные зубы сообщил Гал’Тор. — Кстати. А что ты наверху-то забыл?       — Хорошо, — чуть слышно пролепетал Тараэль, не удостоив вопрос вниманием.       — А ты вот говорил: не надо, не надо, идея никакущая. Вообще-то в мою голову тоже умные мысли приходят.       — Не сомне… ваюсь.       — И вообще, прекращай во всех врагов видеть. Маэль — добрый человек, «моровому дому» денежек отсыпает, честные… ладно, для путных честные… цены держит на рынке. — Закончив любоваться своим нестерпимо блистающим умом, Гал’Тор накинул наконец-то на Тараэля одеяло. — Так что прекращай, всё.       — Недоговариваешь.       — С чего бы? — озадачился Гал’Тор, поскрёбывая бороду.       — Даже не знаю, — сухо усмехнулся Тараэль. — Воды дай.       Гал’Тор развернулся к выходу. Постоял, с интересом разглядывая потолок, дверной косяк, который щелями насвистывал мольбу об отправке на покой, и перевёл хмурый взгляд на Тараэля:       — Ты бы лучше за собой так следил, как за моими руками.       — Меня солнце слепило, увы. Не привык, — как только мог ровно ответил Тараэль, проглотив пустословное обвинение.       Толку пускаться теперь в объяснения? Шарим’Ралата — Ралата не забывает, Ралата сумела выследить даже Нессу в какой-то полузатопленной пещере. А когда остроухий с приметной внешностью день за днём топчется буквально у культистов по головам, то его сложно не заметить и ещё сложнее — погасить жаркое желание узнать, почему это брат Гнев не вернулся в семью. Вопрос времени стоит первее маскировки. Хотя было бы интересно разобраться в причинах. Узнать, кто сдал, кто заинтересованное лицо, за сколько сдал, что выручил, кто ещё ходит по улицам Арка, неузнанный Тараэлем.       Гал’Тор ушёл на кухню, вернулся с глиняной чашкой воды и передал её Тараэлю. Он отпил. Вода оказалась прохладной, чистой, изумительно вкусной, обласкивала неповоротливый язык и, не успевая стекать в горло, впитывалась в рот. Хлебать бы так, не считая глотки, но нельзя: плохо станет.       — Так о чём не рассказал? — спросил Тараэль, оторвавшись от чашки.       — Не твоё дело, — отмахнулся Гал’Тор, но как-то вяло. Стоит у кровати, не уходит, изучает вместо косяка доски под ногами.       — Чего пол буравишь? Только недавно скоблил, — подзадорил его Тараэль; кто знает, какие на самом деле поставил условия глава торгашей или чего затребовал. — А вот косяк бы поменять, конечно.       — Иди ты, — рыкнул в ответ Гал’Тор и выметнулся из комнатки. Сейчас поварится в собственных мыслях, дозреет до разговора. Когда-нибудь.       Тараэль приготовился отдохнуть, но Гал’Тор вернулся очень скоро, и нескольких минут не прошло. С порога заявил:       — Хорошо. Уговорил. Иначе я от тебя не отвяжусь. Но сначала, — ткнул в него палец, больше похожий на полено, — объясни мне, что случилось сегодня.       Приемлемо. Всё равно надо рассказать. Было бы только что.       — Не помню, — отчеканил Тараэль.       — Как так? На складе тоже солнышко слепило?       Он рассмеялся, только смех больше напоминал сухую икоту.       — Нет, ослепила бочка по башке или кулак, — вздрогнув в последний раз, ухмыльнулся Тараэль. — Двое их было. Брат Ярость и сестра… Докучливость? Да, она вроде. Эту гадкую привычку…       Он запнулся на полуслове.       В животе точно крысиное гнездо разворошили, и обезумевшие от тесноты, скученности, ужаса паразиты ломанулись прогрызать себе путь наружу. Внутри всё кипело и перекатывалось. А ещё зубки — о, с каким усердием эти длинные, острые зубки работали внутри его живота!..       Это ненадолго — на сей раз ненадолго. Перетерпеть бы и продолжить. Тем более, что Гал’Тор должен ему некое объяснение, пока непонятное.       Боль схлынула. Тараэль разлепил губы, чтобы рассказать дальше, но старик его остановил:       — Ладно, неважно… Ты скажи: они сбежали? Оба или только один?       Хороший вопрос. Пока он наслаждался на улице обсуждениями своей безнравственной и общественно опасной сущности, никто не упомянул про ралимов. И ведь когда вышли на охоту! Днём, когда работа кипит! Если бы они валялись мёртвые или кто-то из них забился в дальний угол, это оказалось бы интереснее отлупцованного в кровь беспутного. Про него, Тараэля, никто и не заикнулся бы. Значит, оба ралима вернулись в храм.       От этой мысли на душе потеплело. Устроит им разнос Первый провидец за их никчёмность: вдвоём одного не убили, наземников переполошили, усвистали — только маски набекрень. А после разноса передаст в нежные руки мастера боевых искусств, чтобы день и ночь с оружием прыгали, пока ноги не отвалятся.       И сестра Докучливость, и брат Ярость не могут не знать наказания за телесную слабость, душевную трусость и скудоумие. Пойдут ли они на осмеяние и унижение за работу, которую за них доделают обстоятельства? Если перед ними поставили условие вырезать сердце брата Гнева, то пойдут, ещё как.       — Оба. Наверное, — ответил Тараэль. — Неважно. Если поймут, что те не справились — отправят других. Может, синистру. Может, наёмника. Меня сейчас плевком перешибут.       — И как они поймут? — нахмурился Гал’Тор; на лице отразилась работа мысли, достойная самого Даль’Гольденштайна. — А-а-а, они проверят, жив ты или нет.       — Гал…       — То есть, тебя надо спрятать. Или разыграть похороны — совсем скромные, правда, уж не обижайся. Или…       — Слизней присоли, — собравшись с силами, повысил голос Тараэль. — Ждать — всё, что мы можем. Только ждать. Я не первый и не последний, кого они выследили. Они соврут Первому провидцу, потому что иначе их ждёт кара. Или выложат всё как есть, если им заказали моё сердце.       Работа мысли не прекращалась. Нахмуренные брови плотнее сошлись на переносице. Гал’Тор жевал ус так, будто движение челюстей облегчало мыслительную деятельность.       — Чёрные ведь не рыщут на поверхности сами, так? Значит, тебя кто-то сдал? — выдал Гал’Тор, морщины разгладились, и лицо его просветлело. — Не этот ли гад, который тебя на тележке привёз? Гнилой он какой-то, не понравился мне.       Тараэлю только вздохнуть оставалось. Чтобы прервать будущий поток рассуждений, Тараэль выудил из-под повязки кошель. Кажется, что-то хлюпнуло, из-под руки точно жаба выскользнула. Хорошо, что мешочек кожаный, а не холщовый. А не то деньги уже патиной покрылись бы.       Тараэль подал Гал’Тору ненужную больше нычку. Тот машинально протянул руку, но почти сразу же отдёрнул её. Чистоплюй как есть.       — Это отложенные с выручки деньги. Где-то перерабатывал, где-то на складе лишку зашиб, — пояснил Тараэль, махнув мешочком, как будто собирался броском преодолеть брезгливость старика.       — Кого зашиб?! — прохрипел Гал’Тор.       Они поприпирались некоторое время, за которое у Тараэля снова пересох язык, голова отяжелела, и в ней словно мельничное колесо билось. В конце концов, Гал’Тор согласился взять кошель, пусть по его виду и нельзя было сказать, что он поверил в чистоту заработанного — всё ещё надутый от негодования, с дёргающимся глазом, он отнёс деньги на кухню, а потом вернулся.       — Вечереет, — протянул он, присев на край кровати. — Надо как-то Теодрона предупредить, что я не приду завтра, а лекарей этих всё нет и нет.       — Иди куда хочешь, — проворчал Тараэль, поставив всё ещё полную чашку себе на грудь, — только скажи сначала, что с торгашами было.       Гал’Тор перевёл на него слепой, ничего не выражающий взгляд — он как будто успел забыть за разговором, что до того, как захлопнулась входная дверь, случились какие-то метания туда-сюда и разговоры. Постепенно его глаза просветлели, он дёрнул головой к площади.       — А, ты про мейсера Даль’Лорана? Побольше уважения к нему, иначе…       — …иначе он отзовёт апотекариев?       — Язва, — выплюнул Гал’Тор. — Ладно, у тебя не в первый раз на голове танцуют. Понимаю. Мейсер признался кое в чём. В общем, он… он догадывался о том, что Недга меня подставил.       Носком ботинка Гал’Тор пытался оттереть одну из капель крови, которыми Тараэль запачкал пол в доме. Несложно догадаться, о чём он думает: принятие. Под ним, как и под любым беспутным, по воле общества качается чаша весов. Опустится вниз — скатишься в Подгород. Поймаешь равновесие — с тобой начнут за руку здороваться. И не смей мечтать о том, чтобы подняться выше прочих, потому что несёт на плечах каменный истукан осиянный солнцем храм, а в храме том заседают мудрые и всеведующие, и им ведомы твоя низость, коварство, беспутность. Таких ни добрым словом, ни оружием не переубедишь.       В Подгороде Тараэль за такой кидок познакомил бы угольного с новой, корноухой модой, и никто, никто не посмел бы и пискнуть. Внизу каждый в своём праве преподать жизненный урок кому угодно, если только этот «кто угодно» не связан с Ралатой или бандой Зенраса. Эти-то вообще небожители подземные. Для них не существует весов, ибо любую меру устанавливают они сами.       Всё-таки, несмотря на мнимую безупречность главы «Золотого Серпа», ему не откажешь в разумности. Конечно он не стал бы рисковать репутацией, защищая беспутного, безродного иноземца, который умудрился провалиться на первом же важном задании. Гораздо важнее укрепить образ и без того заклённого невзгодами Недги, который и преступником побывал, и в шахтах своё выстрадал, и верно служит на благо гильдии вот уже несколько лет как. Справедливость весь благостный образ порушит.       Поэтому, даже с осознанием всей нелепости ситуации, у торгашика были связаны руки. Дом не отнял, апотекариев от себя вызвал, добиваться изгнания двух отморозков не стал — уже спасибо. Поэтому…       — Честный он торговец, Лоран твой, — выдавил из себя Тараэль. — Как человек поступил, не как безупречный.       — Вот и я так думаю. Раз мы теперь среди людей живём, не среди всякого отребья, то надо как-то в чём-то уметь уступать, вот. Мейсер ведь знает и о твоей стычке с мясником, и о том, почему рыба дармовая стала у киранийца того. Понимаешь? И всё равно помог, — воодушевлённый согласием Тараэля, таким редким и оттого неожиданным, разглагольствовал Гал’Тор. — Нет, будь мы героями из древних легенд, то, наверное, что-то смогли бы сделать. Ты бы Отца прибил, я бы Недгу в колодце притопил и остался прав.       — И не говори, — краем рта улыбнулся Тараэль; слушать рассуждения человека, только на сорок-каком-то году узнавшего, что книги нужны не только для растопки очага, доставляло удовольствие обласканного высокомерия. — Ты не Лорам Водорез, я не Ватира…       — Хотя две дырки в брюхе есть! — гоготнул в ответ Гал’Тор, и Тараэля снова то ли икота скрутила, то ли смех.       Вроде всё обсудили. Поэтому Гал’Тор ушёл на улицу — отлавливать шебутных ребятишек и предлагать им за монетку добежать до мельника Теодрона. Тараэль смотрел на рдеющую полосу под плохо пригнанной входной дверью — старик всё ругался, что к зиме заменить надо, — пока свет не вытек и не упала ночь.       «Мы оба чужие здесь, — хотел вставить своё слово Тараэль. — Никто не придёт на твой зов. Смирись.»       Хотел рубануть сразу же, как только Гал’Тор приволок его со второго этажа и радостно осклабился — к тебе придут, мол, вот увидишь. Хотел отвлечь, пока старик разглядывал дверной косяк. Хотел и после, потому что иногда тот несёт знатную чепуху и как будто не видит реальности вокруг — какая разница, как повёл себя глава гильдии или откуда взялся кошель с серебром, если скоро, очень скоро, вся эта чушь разовьётся над огнём костра.       Гал’Тор отмахивался бы от него, сердился, перебивал, тряс руками и, в конце концов, убежал бы в объятия домашней рутины. Наступила бы ночь, вот как сейчас, но им не успеть наговориться, ведь стариком овладела бы глухая обида. И сидеть бы им обоим по своим норам, как двум жукам. Наверное, не самая плохая перспектива — остаться в одиночестве, не наговорить глупостей, не сделать плохого. Просто лежал бы, пока жизнь не вытечет. Не впервой всё-таки. В конце концов чуть не умереть дважды — это большая удача и большое упущение со стороны судьбы, однако спасибо этой шлюхе, что познакомила их всех между собой. Потому что он помнил, что было после увечий: боль, страх, отчаяние, неуверенность и снова боль. Но что было до — он не помнил.       Значит, ничего не было. И можно ничего не бояться.