The Things I Do For Love

      Солёная вода с железным привкусом — от неё больно на языке и в горле, саднит, не даёт вздохнуть. Всплеск за всплеском, толчок за толчком — Теон снова и снова проваливается куда-то вниз, в тёмную глубину боли и вывороченного сознания. Впрочем, его телу сейчас не легче: локти елозят по полу, пахнущему сыростью, шея болит от неестественного изгиба в попытках отвернуть от грязи лицо. Поначалу Теон пытался задерживать дыхание, чтобы не вдохнуть плесень и ненароком не издать случайного звука, но теперь всё, что он может, — это лишь с каждой секундой сильнее и сильнее закусывать губы. Так он находит хотя бы что-то, на чём может сосредоточиться вместо того, что происходит прямо сейчас за ним. Концы волос Рамси время от времени щекочут спину Теона, и тогда до него доносятся тихие ругательства — в такие мгновения он даже может пошевелиться и пристроиться поудобнее, пока Рамси не держит его. «Поудобнее». Боги, во что он превратился…       Теон не видит Рамси — даже если бы мог, он бы зажмуривался изо всех сил. Тем не менее, он слышит его дыхание — тяжёлое, прерывистое, резкое. Теону некстати вспоминается их с Кирой побег — тогда Рамси точно также брал её прямо у него на глазах. О том, что стало с Кирой после, Теон до сих пор не может вспоминать без дрожи. Удивительно: как один-единственный человек, жалкий бастард, может в одночасье сотворить такое?       Теон тут же одергиваёт себя: так думать нельзя. Лишь только он позволит себе эти мысли — он пропал. Рамси заметит, Рамси разозлится, Рамси будет с ним ещё грубее. Сейчас Теону стыдно и мерзко, но почти уже не больно — как бы ни было противно, он дотерпит до конца. После всего, что происходило, Теон уже понимает, как близок финал: сейчас осталось совсем немного, какие-то полминуты, и его выбросят в сторону, как испачканную тряпку. Теон надеется, что сегодня ему повезёт и всё будет именно так — никаких лишних прикосновений, никаких попыток заговорить с ним. Он стерпит всё — но лишь до того мгновения, пока Рамси не захочет сыграть с ним в очередную лживую игру, в которой Теону никогда не победить. Каким бы отвратительным Теон ни был, опыта у его противника всегда будет на голову больше.       Он мог бы стать мужчиной Джейни — она сама говорила ему об этом. Он мог бы взять в жёны ту дочь капитана, которой когда-то не побрезговал, он мог бы заступиться за Киру и умереть вместе с ней — но ничего из этого не сделал, и лишился права называться мужчиной. Это не просто красивые скорбные слова — то, что саднит сейчас у него между ног, тоже доказывает его новую суть. Рамси перекроил всё, и Теон не может винить его. Так устроен мир: сильные рано или поздно трахнут слабых, и он, как ни старался показать себя с лучшей стороны, все-таки оказался в числе вторых.       Теон медленно, но верно учится: он уже знает, что Рамси понравятся его движения в такт, и исполняет это невысказанное желание без промедления. Впрочем, «понравятся» — неподходящее слово: Рамси вряд ли приятно больше, чем ему самому. Это не то, чем Теон прежде занимался с женщинами для удовольствия, — это демонстрация силы, угрожающе нависшая над его слабым грязным телом. Теон по-прежнему удивляется, почему Рамси пытается ему что-то доказывать: кто угодно при одном только взгляде на него осознал бы своё превосходство, и для этого осознания вовсе не требовалось бы столько унижения и грязи. Может быть, это доказательство самому себе: Теон сам, помнится, увлекался этим прежде. Перемешанное с ребячеством и бравадой, это желание выпячивать себя преследовало его с детства, а Рамси не один раз говорил Теону что-то вроде: «Трудно поверить, но ты хуже даже меня». Кого он пытался в этом убедить — Теона или себя?       Колени щиплет грязь, попадающая в раны на стёртой коже. Скоро тело Теона опять загноится, и он опять приползёт к Рамси с просьбами помочь. Это замкнутый круг, но и к нему Теон надеется привыкнуть. Прежде он не мог спокойно терпеть унижения — слёзы появлялись на его глазах раньше, чем Рамси успевал расстегнуть штаны. Теперь же Теон стойко выдерживает всё, что происходит, и даже пытается подстраиваться — ему мерзко от самого себя, но по-другому жить уже невозможно. Теон привык к этому — привыкнет и к другому. Что бы ни приготовила судьба, в благосклонность которой он давно перестал верить, — всё, что ещё могло страдать в нём, давно было мертво, а что мертво — умереть не может. Правдивость этой фразы — одна из немногих вещей, которые Теон прочно усвоил.       Теон не успел научиться многому, но кое-что он теперь умеет совершенно точно — угадывать. Два последних толчка, два быстрых рваных вздоха — и в мыслях Теона, заваливающегося куда-то набок, теперь в два раза тяжелых скверных мыслей.