Не достоин

      Дни текли, словно река: жаркая, скучная и однообразная. До лета было целых полтора месяца, а пекло, будто шла середина июля. Как только Мэйбелинг ни спасалась: и бумагу солнцеотражающую на окна повесила, и шторы практически не открывала, и регулярно принимала прохладный душ, и оставляла пиалы со льдом у рабочего места. Не помогало ничего. Духота стояла просто дикая, а лёгкий ветерок и вовсе загонял её в самые глубины души и комнаты. Иногда, когда она ложилась спать, то замечала исходящее тепло даже от собственной кровати. В таких случаях душки оперативно забирали всё постельное и оставляли на двадцать минут в морозильной камере, а после стелили по новой. Только так девушке удавалось спокойно заснуть и не просыпаться ночью от того, что вся спина и грудь мокрая от пота. Душки очень переживали за состояние своей госпожи (у которой начала слишком часто кружиться голова от нарушения температурного баланса) и каждый день готовили ей огромную пиалу холодного мороженного с ежевикой и клубникой. Как она их благодарила, нужно было видеть. Все душки неловко мялись с ноги на ногу, отказываясь от её слов, а она продолжала всё настойчивее. Так и спорили, пока Катакури не звал их на кухню. Спор всегда оставался за Мэйбелинг, которая уже в догонку кричала им любезности.       Сидя у окна в ночной тунике и со сладостью в руках, она с тоской смотрела на улицу. Просто ужас. Термометр показывал около 34 градусов тепла, и Мэйбл была готова расплакаться. Очень хотелось к себе, где лето с весной — это +15 и совсем небольшое уменьшение ветра. Как всегда бывает, именно сейчас, ей очень хотелось выйти туда, к мягкой зеленой траве, погулять в саду, побыть наедине. Из подходящей НЕ зимней одежды была только та туника, в которой она спала и сидела сейчас. Но выходить в ней... Всё еще слишком. Может, через полгода, она привыкнет к "традициям" в одежде пиратов Большой Мамочки и сама будет ходить в купальниках или ночнушках, а пока ей достаточно одного вида Смузи, чтобы впасть в ступор и лёгкую неловкость. На это Шарлотта лишь слегка посмеивалась и будто специально подходила ближе. Тогда, чтобы вообще смотреть ей в глаза, приходилось сильно закидывать голову. А это вид открывало... Просто чудесный, скажем так. Мэйбелинг в смущении уходила куда подальше, а Смузи лишь хихикала, обещая, что никогда не будет так делать. И девушка не особо ей верила. Она, вместе с Крекером и Брюле, навещала её около недели назад. Все-таки, давно. Странно, как она успела так быстро впустить их в особый список людей, по которым успевает скучать. Вернее, Смузи и Крекера. Брюле странно сторонилась её в первую встречу. И это огорчало.       Несмотря на очень холодное мороженое в руках, она не чувствовала себя лучше. Её длинные волосы собраны в большой неровный пучок где-то у макушки, и все равно её голова мокреет чертовски быстро. Носить такие густые волосы, да еще и в жару, просто смертный приговор. Если бы не соображения личной эстетики и простая привычка, Мэйбелинг бы их просто остригла. Хотя бы по лопатки. Но вот так махом избавляться от своих красивых и мягких волос она была не готова. Рука не поднимется. Зелёные глаза смотрят в сад, где работают душки. Хорошо им — ни жара, ни холода, ни ветра, ни дожди, ничего не может доставить дискомфорт. Ложка в руке падает, приземляясь в подтаявшую сладость. Сил нет вообще, даже чтобы встать и перелечь на кровать. Голова наклоняется, а глаза переходят на рабочий стол, где лежало несколько писем. Их тоже бы разобрать, прочесть и написать каждому ответ, достаточно большой, чтобы не было жаль тратить бумагу.       Мэйбелинг всё таки поборола себя, слезая с такого удобного подоконника и села за стол, оставив мороженое где-то в тени. Первым лежало письмо от (совсем недавно упомянутой) Смузи. Печать на лиловом сургуче с резным узором была столь же прекрасна, как и сама отправительница. Небольшим ножом девушка вскрывает послание и принимается читать, периодически зевая: жара наводила дикую сонливость. Шарлотта писала о своем впечатлении после их первой встречи, неожиданно появившихся делах (Мама отправила её в сторону Вано, откуда Смузи пообещала притащить какую-то безделушку) и дальнейших планах, в том числе и обучение шитью у самой Мэйбелинг. Также не забыла расспросить, не чудит ли её старший брат. На лицо так и просилась улыбка: семья Шарлотта была в действительности удивительна.       Из нижнего ящика она достала несколько чистых листов, придвинула чернильницу и достала ручку. Макнув её в баночку, перо начало свой танец: в первую очередь, она приняла почти все комплименты, которые вообще звучали в письме, от слишком вычурных и заумных открещиваясь, далее пожелала удачи в экспедиции и потребовала не слишком тратиться на неё, если Смузи и купит ей что-то, вскользь упомянула ужасающую жару и жалкие попытки с ней бороться и наконец дошла до основного: Катакури. Писать абсолютно все она, конечно же, не собиралась. Упомянула только, что недавно между ними произошел небольшой конфликт, но и он уже улажен и переживаний дражайшей Смузи не стоит. Также, взаимно сообщила о собственных планах на острове Комуги, внутренне надеясь, что сестра мужа её не осудит. Пока листы просыхали, на вскрытие пошло следующее письмо.       Если быть более точным, вскрыть она его не успела: печать на внешней стороне заставила замереть в испуге. Письмо было от отца. На кристально чистой белой бумаге огромным бельмом выделялось пятно черного сургуча с двумя быками и тремя колосьями — её фамильный герб. Или... уже ИХ фамильный герб. Глупо было забывать, что теперь она принадлежит другой семье. Руки потряхивало, но в конце концов она все равно вскрыла конверт, заранее готовясь к худшему. Просто так отец не писал. Никогда. Ожидания частично подтвердились: он интересовался, почему же все корабли с мебелью были развернуты еще в порту и спрашивал причину гнева в сторону капитана тех кораблей (Мэйбелинг вновь выставили сукой в его глазах, как чудесно). К удивлению, не упомянул ничего о "вскрывшемся даре". Письмо Большой Мамочки ещё не пришло? Писать ответ и как-то себя оправдывать она не хотела, но проигнорировать письмо отца было даже большим грехом, чем убийство или предательство. С тяжестью на сердце, она взялась за ручку.       Опуская подробности её оправданий, подождем еще полчаса, когда два письма уже были запакованы и переданы душкам вместе с глупыми приглашениями от людей "старых кругов" и неудавшихся женихов, до которых долго идут новости. Третье, последнее, лежало в самом низу. Та же белая бумага, абрикосового цвета сургуч и та же печатка, лишь с небольшим отличием: инициалы на спине одного из быков. Их она узнала сразу и с теплотой улыбнулась: младший брат тоже не остался в стороне. Это письмо было вскрыто даже бережнее, чем от Смузи или того же отца. Его размашистый и неаккуратный почерк был таким родным и знакомым... Глаза бегут по чернильным строкам. Улыбка не сходит с мягких губ. Братец, как обычно, пишет практически несвязно и скоро: в его текстах прямо прослеживается, как молодая рука впопыхах старается уложить на бумагу всё, что бьется в горячей голове.       Он говорил о семье. Как он со старшим недавно были на ярмарке в соседнем острове, как поменялась жизнь в замке после её ухода, как он сам скучает по ней и хочет вновь увидеть, как отец стал более холодным и грубым (может, оно и к лучшему, что его и Мэйбелинг разделяют несколько километров...), как изменился брат, что нового на острове, как среагировали местные жители, что подавали на завтрак и многое, многое другое. Упомянул и все прочитанные за эту неделю книги, которые он обязательно обсудит с Мэйбелинг, когда они встретятся. Много писал о глуповатости отца, который решил и его тоже связать узами брака с кем-то из влиятельных пиратских верхушек. Естественно (по его словам), отбиваться пришлось долго. Сказал даже, что если "эти чудища посмеют тебя обидеть или оскорбить", то "я самолично приплыву под резиденцию этой старой карги и надеру ей задницу. " Это письмо она, от греха подальше, оставит у себя и чуть позже сожжёт. Вся тирада занимала несколько листов, состояла из множества деталей и писалась, она уверена, всю эту неделю. Младший даже не поскупился на экспресс почту, которая доставила его письмо в день отправления. Все такой же, как и в день их прощания.       Ответ ему писался дольше, подробнее и чувственнее. Необходимо было ответить на все пункты, которые были в его послании, и ничего не пропустить. Мэйбелинг с иронией отметила, что очень сочувствует его будущей семье, которой придется терпеть его характер (естественно, в шутку), одобрила его времяпровождение в её отсутствие, посоветовала пару книг, искренне удивилась смене настроения после её женитьбы, попросила передать жителям слова любви и уважения. Достаточно хлёстко осудила подобную беспечность в письмах и попросила в дальнейшем воздержаться от подобных высказываний. В конце она поставила свою личную подпись, сбрызнула листы духами (так же, как и письмо для Смузи), а после запечатала "винным" сургучом и отдала душке. На этом почта закончилась. Чернила вновь были спрятаны, перо осторожно вымыто и также убрано.       Из дальнейших дел было лишь завершение платья и обед, о чем она сообщила душкам. Те откланялись и пообещали накрыть всё в кратчайшие сроки. Мэйбелинг садится за машинку, вновь начиная громкую трель. Сегодня в планах подшить края платья и пришить пуговки. Пояс, изготовленный ещё в самом начале, лежал скрученный в рулон на краю стола, рядом с пуговицами и ножницами. Манекен уже давно убран далеко к шкафу, а платье висит на небольших плечиках, ожидая своей участи. Его бесцеремонно снимают и кладут под иглу, подгибая ткань и фиксируя булавками. Строчка идёт ровно, а ноги работают без перерыва, нажимая педали. Чем быстрее она закончит, тем скорее выйдет к обеду и на улицу в принципе.       Юбка полностью завершена, живот уже требует перекуса. Но пока рано: впереди пуговицы. Здесь машинкой не получится: каждую нужно пришивать вручную. Лежат они в мешочке, уже готовясь к своей новой участи. Мэйбелинг высыпает их на стол — все они совсем небольшие и круглые, цвета белый перламутр. За такие она когда-то отдала три тысячи белли. Состояли они из чистого жемчуга, а лучшие мастера со всей аккуратностью выпили в них небольшие отверстия, "ножки" для крепления к одежде. И сейчас эта красота перекочует и бархатного мешочка на её новое летнее платье, практически готовое к носке.       Стежок за стежком, одна за одной — каждую она пришивает с особым усердием, чтобы ни одна не оторвалась случайно или от лёгкого воздействия. Всё таки жалко будет, если какая-то из таких ценных пуговиц потеряется в траве или, еще хуже, упадёт в воду. Всего пуговиц будет двадцать, по всей длине туловища, спереди. Пришивать пуговицы на спине она побоялась: такой способ застёжки в таком месте среди швей именуют самоубийством (и вполне законно). Хотя, это могло иметь смысл, если бы кто-то ей эти пуговицы мог застегнуть. Не подходить же ей к Катакури с невинными глазками и фразой "помогите с пуговками"? Такое даже в голове представлять было стыдно. Руки работают активнее: пора перестать отвлекаться в процессе и наконец закончить то, что уже начала.       В конечном итоге, каждая из пуговиц стоит на своём месте, ровная и округлая, нежно поблескивая на слабых лучах солнца. Она в предвкушении вздрагивает и кладёт платье на кровать. Прежде чем переодеться, нужно или принять душ, или совершить небольшие гигиенические процедуры, если первое вне доступности. Выбор падает на второй вариант, потому что если она пойдёт в душ, то намочит и волосы, а идти с мокрыми на обед просто неприлично. Из ванной комнаты она приносит небольшой таз с холодной водой и полотенечко. Макая его в воду, она обтирала себя, освежая тело и голову: лёд отлично приводил в чувство. Вся процедура омовения заняла у неё двадцать минут, после которой она одела нижнее белье, запрыгнула в платье и начала скоро застёгивать его. Желудок итак слишком активно требовал пищи, а заставлять его ждать еще дольше не хотелось.       Покидает свою обитель она через пять минут, не забыв также про пояс и прическу. Еще раз проверив целостность всего образа, Мэйбелинг запирает дверь на ключ, кладёт его в карман на юбке и идёт в сторону столовой. В этот раз от сопровождения отказывается — нужно привыкать самой ориентироваться в окружающем пространстве. Чувствует она себя при этом до ужаса неловко. Это первый раз, когда она сама сшила и надела платье выше щиколоток. Пусть оно и не считается коротким в нынешнем обществе, вся нижняя часть тела ощущалась как полностью обнаженная. Не очень приятно. К тому же, ноги мягко сжимали длинные завязки босоножек, которые она тоже надела впервые. В чем-то другом она бы страдала от жары. Пора отвыкать от векового образа холостой монашки.       В гостиной сидел её муж. В руках он держал какую-то книгу, проводя свой отдых за чтением. В голове зажглась лампочка. Она ведь хотела кое-что спросить у Катакури, и судьба так любезно даёт ей шанс, чтобы не обыскивать весь огромный дом. Девушка тихо подходит к креслу, в котором он расположился, и становится рядом, сцепив руки за спиной. Судя по заголовку, читал он что-то о политике: или справочник обо всех конструктах в обществе, или пособие по какой-либо её ветви. Короче, его отвлекать не стоило. Но сам Катакури и не особо старался: как и Мэйбелинг тогда в библиотеке, он вежливо и показательно игнорировал её присутствие рядом, ожидая личной реплики. И снова, всё как и в тот раз. Только она открывает рот, как из чужих уст слышится:       — Можно. — спасибо, конечно, что разрешил, не дав даже мысли озвучить.       — Я хочу пригласить своего брата погостить. Всё-таки моя семья находится не в шаговой доступности, как Ваша. Он не пробудет здесь достаточно долго.       — Заводи хоть аллигатора, если это не будет мне мешать. — махнул он рукой и вновь уткнулся в книгу.       Она, конечно, могла еще повозмущаться, что её драгоценного братишку сравнили с какой-то зверушкой, но доля правды в этом всё таки была: иногда он вёл себя слишком бешено, чтобы считаться адекватным человеком. Мэйбл слегка наклоняет голову в знак прощания, разворачивается и уходит в столовую. Взгляд прожигает лопатки до тех пор, пока она не скрывается за дверьми столовой. Уже внутри, садится за стол и подзывает к себе одного из душек.       — Мои письма уже были отправлены?       — Нет.       — В таком случае принеси мне письмо к Ричарду Санти. Желательно, как можно скорее.       Душка пошел выполнять приказ, а сама девушка приступила к трапезе. Раз уж Катакури разрешает ей заводить кого она захочет, то этой возможностью грех будет не воспользоваться. В первую очередь, пригласить сюда брата и провести вместе пару дней. После обеда Мэйбелинг собиралась спуститься в город к почтовой станции и оттуда отправить оба письма экстренным рейсом. Второе напишет уже там. Пусть это будет стоить денег, зато письмо дойдет быстрее и дорогой братец скорее прибудет к ней. В душе ликованье: брата хотелось увидеть чертовски сильно.

***

      Катакури хмурится и откладывает книгу, закрывает глаза. Он наблюдает за Мэйбелинг уже больше шести дней и та пока не подала ни одного повода придраться. Всё это началось еще на прошлой неделе, когда тот возвращался от Мамы. Проведя свою жену подозревающим взглядом, он пошел в свою комнату, чтобы наконец поесть. По всем канонам, остался он при этом один. Пончики, как и всегда, были чертовски вкусными, но кое-что всё же смутило. Взяв один, он откусил и замер. Вкус был не тот. Сладость во рту отдавала шоколадом и соленой карамелью, хотя в нём помимо клубничного крема и такой же глазури было разве что тесто. Откуда тогда шоколад и карамель? Первым делом он подумал о яде, который мог так отдавать по вкусу, но тут же эту идею отмел. На кухне были только душки, которыми управляла Мама, так что никто отравить еду не мог. Такой же привкус имел и второй пончик, который лежал на той же тарелке. В голову начали закрадываться подозрения.       С особым пристрастием расспросил душек и в конце концов выяснил, что Мэйбелинг действительно играет не последнюю роль в этом инциденте. По словам тех же душек, девушка всего-лишь держала ту тарелку, чтобы помочь им в организации строя, а после спокойно отдала и пошла на ужин. Прослушав всю историю подробнее, Катакури немного успокоился, но полностью подозрения не отпустил, решив понаблюдать. В его голове рисовалось лишь один сценарий: Мэйбелинг делала это намерено, лишь притворяясь милой и нежной девушкой. В планы, видимо, входило отравить еду собственному мужу и сыграть на этом целый спектакль горя и абсурда. Но силы её фрукта выдала она сама, а значит, гипотеза уже не являлась верной. Другого в голову и не лезло, так что он просто наблюдал. Если подобное повторится вновь, то он точно усилит хват и попробует допросить её.       Так же появлялось недоумение и касательно вкуса, который он испытал тогда. Вернее, к его насыщенности и четкости. Если каждый, кто пробует "меченные" продукты, чувствует такой явный вкус, не является ли дьявольский фрукт отчасти бесполезным? Ведь основная прелесть ядов в незаметности и скорости. Но он мог и ошибаться. Все-таки он являлся человеком, который всю свою жизнь питался преимущественно сладостями и мог разобрать пончики или панна-коту по составляющим всего за один укус. Катакури ожидал и резкого подкоса здоровья, но произошло обратное: энергия в нем плескалась еще три дня, пока переваривалась пища. Мэйбелинг в действительности относится к нему... хорошо? Он ожидал другого. В конце концов, её заставили жениться на нём, и испытывать в данном случае ненависть было абсолютно нормальным явлением. Или, ненависть она всё же испытывала, но направлена она была на другого человека.       Когда она спустилась на обед, он скользнул по ней взглядом лишь раз, но уже успел заметить множество изменений. Во-первых, она сменила обувь. Вместо уже привычных закрытых туфель или балеток, она была обута в открытые босоножки из качественной кожи с длинными завязками, опутывающими тонкие светлые ноги. Во-вторых, ноги. Сегодня на ней было молочное платье по колено с маленькими пуговками на груди и широким поясом, завязанным сзади в небольшого размера бант. Рукава заканчивались чуть выше запястий, тоже пуговицами. В волосах изменений не было: всё тот же пучок с длинными шпильками. Также на шее виднелся небольшой кулон из золота, в котором обычно хранили фотографии. Наверное, носит парный с кем-то из семьи.       В конце их недолгого диалога, он прямо таки почувствовал, сколько всего она хочет ему сказать, но сдерживается. Это рассмешило. Девочка часто пытается показать клыки, но пока у неё получается лишь пронзительно мяукать, привлекая к себе внимание. И получается очень даже удачно. Только вот, почему "Вы"? Разница в их возрасте не столь велика, чтобы его можно было назвать стариком или почтительно обращаться. Катакури откладывает книгу, встаёт с кресла и уходит к себе в кабинет. Шестерёнки в её темной голове крутятся достаточно быстро, чтобы самой придумать себе развлечение, а он слишком занят, чтобы следить за каждым её шагом. В конце концов, его жена достаточно взрослая для самостоятельного анализа собственных поступков.       Когда он покидает гостиную, в ней, как по мановению волшебной палочки, появляется Мэйбелинг. Видя абсолютно пустую комнату, девушка даже немного огорчается. Не думала, что он уйдет к себе так быстро. Ему настолько противен контакт с ней? Если так, то почему бы просто не сказать ей лично, а не избегать контакта до "победного"? А хотя... Может он вообще спустился сюда лишь на две минуты и ей просто повезло его застать, потому что, ну... Министр Муки, Конфетный Генерал, управляющий Комуги... Такие титулы помимо уважения и привилегий дают и огромный пласт ответственности, а имея все три разом, нагрузка так же увеличивается. Так что, Катакури просто очень уставший после решения всех вопросов, визитов и плаваний, и донимать его будет неправильно. Может, когда у него появится пара свободных минут, они вновь смогут пересектись и, возможно, заведут небольшой диалог. Мэйбл считала просто необходимым установить со своим мужем нормальные отношения (хотя бы приятельские... ну пожалуйста...), потому что по другому она не сможет нормально жить здесь и спокойно заниматься своими делами. В очередной раз убедившись, что при такой жаре думать вредно, Мэйбелинг тряхнула головой и направилась к выходу из резиденции.       В новом платье действительно было легче. Слабый ветерок обдавал ноги, воздушный белоснежный шелк не только пропускал воздух, но и отводил солнечные лучи, делая погоду на улице более терпимой. Да и открытая обувь тоже вносила свой вклад, значительно повышая комфорт. В довершении всего образа был небольшой зонтик, которым Мэйбелинг прикрывалась от солнца (шляпки и прочую ересь она всем сердцем презирала, и, если был выбор "надеть шляпку" или "пойти с голой головой в +35 и получить солнечный удар", она всегда выбирала второе). В кармане лежало письмо, ожидая своей отправки. На лице расцвела улыбка: она наконец то увидит брата! Отправит письмо экспрессом, а через неделю еë брат уже будет на острове. Возможность отказа в визите со стороны отца она не рассматривала, так как сыновей он очень любил. Мэйбл уже представляла, как увидит этого несносного мальчишку, как они обойдут весь остров, как она покажет ему свою комнату и несколько новых творений, познакомит с Катакури (если они его застанут), даст попробовать местные сладости и многое многое другое. Они успеют обсудить книги, побывать в библиотеке, Мэйбл даже подарит ему подарок, если тот будет вести себя послушно. Выберет она его именно сегодня, раз у неë появилась возможность и желание выйти на улицу.       Жители острова при виде новообретëнной госпожи в некотором страхе пятились, панически раздавая поклоны, но при виде тëплой улыбки немного успокаивались и вели себя куда более адекватно. Ей, как госпоже этого острова, нужно будет наладить хорошие отношения с его жителями и работать в сторону улучшения жизни или условий на острове. Ведь муж и жена на правящем посте всегда дополняют друг друга, и если один занимается только внешней политикой, то кто-то должен заниматься внутренней. Понимали это далеко не все правители, отчего их острова нередко приходили в упадок.       Впереди виднелось здание почты. Его она заприметила еще в первый раз спуска сюда, когда узнала о прибывшем из дома грузе. Привлекало оно тем, что состояло преимущественно из кирпича и досок, как и главная резиденция Комуги. Всë таки работа с бумагами подразумевает идеальную чистоту, и пропустить письмо с пятнами глазури или следами теста было недопустимо. Ножки в босоножках смело приближаются к нужной двери, она на ходу закрывает зонтик. Девичья рука толкает тяжелую дверь, проникая внутрь.