***
Звуки орга́на ударяются о стены монастыря и вылетают за их пределы. Пилеон морщится. Ему, как демону, противно слушать высокодуховное завывание, которое ангел выдавливает из инструмента. Тягучая, вязкая патока нот вливается не только в уши, но и в глотку, и у демона возникает позыв отрыгнуть хотя бы четвёртую октаву. Но Пилеон молча терпит, потому что знает, что эти звуки отпугивают тварей и заражённых. Пилеону думается: ещё бы. от этой тошниловки не только убогие, но и здравые сбежали бы. Генерал наблюдает за невысказанными муками демона с тенью иронии. Страдания Пилеона не удивляют, но и не вдохновляют. Самому Дмитрию звуки орга́на безразличны. А вот Анхее и Лэйн нравится. Первой, потому что она ангел, а второй — потому что муж. Обе с вдохновлёнными лицами внимают исполнению Каина, находя в звучащей какофонии ведомое только им благозвучие. Того и гляди, воспарят и вознесутся. Их вид занимает генерала даже больше, чем терзания Пилеона. И на очередной протяжной ноте Дмитрий не сдерживается и, отрешённо вздохнув, признаёт: — Если бы Христа так отпевали, он бы не воскрес. Пилеон всхохатывает. Анхея и Лэйн в недоумении косят глаза на генерала. Чего это вдруг? Подобные остроты ему вроде как не свойственны. Дмитрий отвечает им сдержанной полуухмылкой, которая тоже не особо частая спутница его губ. Но Анхея и Лэйн игнорируют это и возвращают своё внимание к Каину. Впрочем, одна из них делает это не до конца. Лэйн теперь слушает вполуха. Пусть её изумило колкое замечание обычно молчаливого генерала, но не изумила его реакция, ибо с недавних пор она знает, что он демон. Но должна ли она сказать об этом остальным — вот в чём вопрос. Пока она не раскрыла это даже собственному мужу. Но насколько правильно молчать? С одной стороны, ничего такого в этой новости нет. Тут никто этому не удивится. А с другой — Дмитрий тогда вернулся в поместье как обычный человек. Означает ли это, что он не хочет, чтобы остальные знали, кто он? Или ему всё равно? Надо, пожалуй, уточнить этот вопрос. На этой мысли Лэйн вновь фокусирует зрение на генерале. Тот, чуя это, смотрит на неё в ответ. Но смотрит не в глаза. Почему-то центром его взгляда становится область её живота. Ангелы и демоны могут видеть людей насквозь — это ни для кого не секрет. Но почему он смотрит туда? Почему именно эта часть тела попадает под прицел пристального взгляда? Лэйн вздрагивает. Я что, беременна? — невольно вспыхивает в голове. Эта внезапная мысль страшит. Сердце с размаху ударяется о рёбра и падает как раз в ту область, куда смотрит генерал. Господи, хоть бы нет. Пожалуйста, только не это. Сейчас совсем не время — Лэйн сжимает похолодевшие пальцы в кулаки. И тут же начинает старательно успокаивать себя. Спокойно, спокойно. Они с Каином обсуждали это. Он говорил, что это то ли маловероятно, то ли вовсе невозможно, пока они на Земле. Ещё он что-то говорил то ли об «осколках», то ли о пирамиде мироздания, то ли о категориях существ, то ли ещё о чём-то. Нет, когда Каин это объяснял, то она всё поняла, но сейчас мысли спутались. И вина за эту путаницу в голове — на взгляде генерала. Не смотрел бы так, она бы и не дёрнулась. Когда Лэйн возвращает самообладание, то видит, что Дмитрий смотрит уже не на неё, а на стену монастыря, которая покрыта рубцевидными трещинами, как паутиной. И именно с той стороны через мгновение распахивается дверь, впуская мелкий завиток мороза и статную демоническую фигуру. — Мои ж вы мразотные! — грубый и низкий голос отскакивает от свода монастыря. — Вырубите уже свою дуделку! У меня полвзвода в разлом рыгает! Работать невозможно! Дмитрий и Пилеон прячут усмешки. Анхея закатывает глаза. Каин обрывает мелодию. Лэйн оборачивается на демона, который злобно чеканит шаги по проходу. Высок ростом, с резкими угловатыми чертами лица. У него острый нос и скулы, выразительно-злые чёрные глаза и такие же чёрные, как смоль, волосы, которые зачёсаны назад. Внутри ёкает, и демон на мгновение кажется Лэйн до боли знакомым, но она не может припомнить его имя. Впрочем, за всё время на базах она с кем только не сталкивалась, так что неудивительно, что запамятовала. А вот ангелы и демоны его явно узнают. — Заткните уши чем-нибудь, — Каин подчёркнуто скупо отступает от орга́на. — Могу одолжить шапки. — Пюпитр себе лучше одолжи, — огрызается демон. — Хоть по нотам играть начнёшь, а не наобум выдувать октавы через пернатый зад. Хм. Обычно демоны чуточку вежливее. Но никто, кроме Лэйн, грубости этого демона не удивлён. — Как обычно, Мефистофель, — вздыхает Анхея. — Твои манеры оставляют желать лучшего. Мефистофель? Лэйн приходит к выводу, что этого демона не знает. Такое имя не забудешь. — Мои манеры? — гневно переспрашивает демон. — И про манеры мне тут будут чавкать те, кто устроил звуковой геноцид? Какого пернатого вы вообще завели свою шарманку? Лэйн внезапно хочется отчихвостить этого демона, как никого другого прежде. Но отчихвостить не как постороннего, а в каком-то воспитательном порыве — как несмышлёныша, который излишне себе позволяет. — Близ города ночью были замечены несколько заражённых, — сообщает Пилеон. — Решено обеспечить звуковой барьер, чтобы легионы не отвлекались от работы у разлома. — Да что ты говоришь! Ну, и у кого в черепе вместо мозгов желе? — Мефистофель оскаливается. — Какой гений это придумал? Покажите, я ему горло пожму! — Я. Дмитрий расслабленно поднимается со скамьи. Мефистофель, стоящий к нему спиной, яростно клацает зубами. Разворот, взгляд на генерала, и демон замирает. Дмитрий приподнимает бровь. — Желаешь пожать мне горло? Пожми, — радушно позволяет генерал. Но Мефистофель не шевелится, во все глаза смотря на него. Ни человеческий облик, ни генеральский статус не скроют истину. Мефистофель узнаёт его мгновенно. Уж кого-кого, а его он ни с кем не перепутает. Даже если ослепнет, оглохнет, а мир затопит невыносимый и чуждый демонам свет. Агрессия в тёмных глазах мгновенно гаснет, взор приобретает послушание и чуть — изумление. Губы демона размыкаются, и с них едва не слетает опрометчивое слово, но Мефистофель вовремя хватает себя за язык и смыкает губы обратно. — Закон военного времени, — Мефистофель выпутывается из неудобного положения. — Негоже лишать базу командующего, — и для вида демон всаживает шпильку: — Но твоя идея мерзка, генерал. — Придётся потерпеть. Мефистофель проглатывает ком в горле и кивает. — Хотя бы перерывы делайте, — демон говорит подчёркнуто отстранённо: так, чтобы не потерять лица, но при этом и не задеть генерала невежеством. — Иначе век провозимся. — Учтём твоё пожелание, — степенно изрекает Дмитрий. — Но прежде ответь: давно ты здесь? Я полагал, что ты на юге. — Сегодня утром прибыл, — Мефистофель не решается повернуться к генералу спиной, но поворачивается боком и переключается на Каина: — И громкость убавь, — в голосе проступает привычное демоническое презрение. — Потому что даже Иисус, услышав тебя, сошёл бы с креста и выщипал тебе перья. Каин фыркает. — Хамить обязательно? — встревает Лэйн. — Слышу голос из-под монастырской лавки, — издевательски кривится Мефистофель, не оборачиваясь. — Или почудилось? — Не дерзи! — вспыхивает Каин. — В свой адрес я ещё подобное стерплю, ибо привык к твоей гадкой натуре, но свою жену оскорблять не позволю. — Жену? — Мефистофель ухмыляется. — Ты в этих промозглых топях ещё и жениться умудрился? — Прикуси язык, Мефи, — морщится Каин. — Перегибаешь. — Мефистофель, — гневно щерится демон. — Будь любезен произносить моё имя полностью. — Тогда ты будь любезен извиниться перед Лэйн, — требует Каин. — Да с чего мне перед ней… — Мефистофель оборачивается. Запинается, но договаривает: — … извиняться. И умолкает. Удержать невозмутимость не удаётся: Мефистофель улыбается. Пусть мимолётно, пусть чуть удивлённо, пусть чуть растерянно, но так живо и искренно, как всегда улыбается только ей. Генерал не может его в этом винить. Всё же встреча с ними для Мефистофеля неожиданность. И не будь тут посторонних, он наверняка и колено преклонил бы, и обнял бы её ноги, и подсунул бы свою буйную головушку под её мягкую ладонь. Так что беглая улыбка — это наименьшее из того, что успело вырваться. Осознание снисходит быстро, и Мефистофель превращает узнавание в надменность. Фальшивую. Для вида. Для глаз остальных, но не генерала. — Так ты жена Каина? — Мефистофель вздёргивает подбородок. Лэйн кивает. — Да. — Соболезную. Под общее «кхм» и «пф-ф» Мефистофель разворачивается, чтобы уйти, перед этим отвесив незаметный полупоклон Лэйн и генералу. У плеча последнего он чуть задерживается. — А чего вы не предупредили, что у вас обоих крыша слетела — гуси вылетели? — ироничным шёпотом спрашивает демон. — На такое кино я бы раньше примчался. Генерал с плохо скрытой усмешкой пожимает плечами. Мефистофель более не задерживается и направляется к выходу, бормоча себе под нос что-то саркастичное вроде: «…вообще… и узнают… вот выпадут… пойдём молиться…». Дмитрий, слыша его бубнёж, прячет улыбку.***
Монастырь постепенно пустеет. Стихают звуки орга́на. Ангелы, демоны, люди расходятся по делам. Снаружи воет вьюга — как вчера, как позавчера, как сегодня, как все дни. Ветер, проникающий в тонкие щели, треплет пламя редких свечей, расставленных в углублении апсиды. Расколотый лик Христа смотрит свысока. Проходит несколько часов прежде, чем Лэйн возвращается обратно. Беззвучно ступая, она зажигает те свечи, что успели потухнуть. Поднимает голову к лику Христа. Трещина на стене отпечаталась шрамом на его лице. У генерала похожий шрам. Но у Христа на глазу, а у генерала — над губой. Лэйн останавливается близ алтаря. Она не набожна. И не за молитвами сюда явилась. Тогда для чего? Она не знает. Долгие минуты тишины, и с губ слетает: — Вернуть бы память. Вернуть бы лица. Она склоняет голову. Попытки вспомнить то, что было до крушения её базы, оказались настолько провальными, что она в какой-то миг смирилась. Забыто и забыто. Значит, так надо. Кому? Зачем? Она перестала задаваться этими вопросами, ибо жить в постоянной оглядке на забытое прошлое — выматывает. Но иногда, наедине с собой, это вырывалось. Как сейчас. — Мне казалось, ты смирилась. Внутренне дрогнув, она внешне остаётся невозмутимой. Не оборачивается, но упрекает: — А мне казалось, ты не любитель подкрадываться и нарушать чужое таинство. По звуку генеральских шагов она распознаёт, что он идёт по проходу, сворачивает налево и садится на ближайшую за пределами амвона скамью. Пламя свечей цепляет взор, и Лэйн тихо произносит: — С этим нельзя смириться, Дмитрий. Целая жизнь сверзилась в небытие вместе с моей базой. Генерал отвечает молчанием. — Годы рухнули в пропасть. Есть ли у меня родители? Братья и сёстры? — Лэйн смятенно качает головой. — Или может, есть муж. Или жених. Или просто возлюбленный. Она не видит, как за её спиной на лице генерала мелькает призрачная тень полуулыбки. — А вдруг у меня есть ребёнок? Может быть, я мама, которая уехала в командировку на базу. И случилось вот так… — она плотно сжимает губы. Но сразу продолжает: — Может, где-то там меня ждёт сын или дочь. А я этого не помню. В её голосе — отголоски боли. Генерал перестаёт улыбаться. — А что говорит сердце? Он, — Лэйн этого спиной не видит, но предполагает, что генерал указывает на Христа, — ответа не даст. А вот материнское сердце, говорят, не обманешь. Если у тебя есть ребёнок, ты должна это чувствовать. Лэйн долго не отвечает. Смотрит на язычки пламени свечей. И, наконец, произносит: — Не знаю. Но почему-то весь день сегодня думаю о детях. Пауза. — В том числе, и из-за тебя. Дмитрий с удивлением приподнимает брови. — Из-за меня? Лэйн отворачивается от свечей и лика Христа. Обращается лицом к генералу и твёрдо подтверждает: — Да. Из-за тебя. Он явно ждёт объяснений. И она их предоставляет. — Когда Каин играл, ты в какой-то момент посмотрел на мой живот. Не на меня, а именно на мой живот, — Лэйн цепко щурит глаза. — И я подумала, что ты видишь что-то, чего не чувствую я и чего не видит даже Каин. — Ты подумала, что ты беременна? — уголок губ генерала вздёргивается вверх. — Только потому что я посмотрел на твой живот? Тебя саму твои выводы не забавляют? — Тогда почему ты так смотрел? Теперь она ждёт объяснений, с которыми он не торопится. Для начала — он смотрел не на живот, а на солнечное сплетение. Это у ангелов «любовь на кончиках пальцев» или «любовь на кончиках ресниц», а «поцелуй — это соприкосновение двух душ на кончиках губ». В общем, у белокрылых всё самое святое болтается где-то на конечностях. Демоны не столь романтичны. Для демонов губы — это две горизонтальные кожно-мышечные складки вокруг рта, и нечего это воспевать. Нет, желанные губы, конечно, приятно целовать, приятно ласкать, но уж приписывать им роль КПП двух душ — это перебор. А солнечное сплетение — это центр (это знают и ангелы, и демоны) души. Когда «душа болит», то рука обычно именно туда тянется. Или когда «на душе радостно» — импульс сильнее всего именно там ощущается. Поэтому он и смотрел туда. В душу. А не в брюшную полость и, уж тем более, не в матку. Можно, конечно, было бы посмотреть в «зеркало души» — в глаза. Но сегодня он предпочёл обойтись без посредников. Так что смотрел туда, куда приходился каждый его поцелуй, когда они оставались наедине. И не столь важно, работал он или отдыхал. Она подходила, вставала рядом, и он поворачивал голову, чтобы поцеловать её душу. И уж только потом касался губ. — Дмитрий? — Да? — Ты ответишь на вопрос? А что тут ответить? Не говорить же, что так смотрел, чтобы отвлечь себя. Представлял, как целует её душу, а затем, поднимаясь, её губы. Воображал, как слушает не громоздкую патоку орга́на, а симфонию её сердца — поистине мелодичную, в которой её вдохи и выдохи проникают под кожу, минуя всяческую броню. Когда под веками отпечатывается образ скользящего с её плеч чёрного шёлка, а кровь нагревается до температуры выше средней по аду, придавая гибкому телу плавность лавовых рек. Он хотел этого тогда. Хочет этого и сейчас. Хочет избавить её от потрёпанного мехового одеяния. Обхватить за бёдра и опрокинуть на алтарь так, чтобы она столкнулась взглядом с возвышенным ликом Христа. Она без стыда посмотрит ему в глаза и подставится под демонические ласки. Вцепится пальцами в его плечи и притянет ближе, чтобы чувствовать его губы, его язык, скользящий по её коже. Стон улетит в свод апсиды, толкая по венам — кровь, а его — в неё. Немое порицание Христа не смутило бы. Его жену. Но не жену Каина. Его жена отдалась бы. А эта женщина — нет. И жаждет он свою жену, а не чужую. — Просто смотрел, — генерал возвращает взгляд к её лицу. — Просто так, — и он замечает: — Ты покраснела. Всё в порядке? Лэйн мельком касается щеки. И правда, горячая. Но не говорить же, что бездонный айсберг, застывший в радужке его глаз, едва не затянул в преисподнюю. Она прежде не встречала у него такого взгляда — глубокого, горящего, адски жадного, направленного на неё и в то же время как будто мимо. Уф, аж голова пошла кругом. Как будто кто-то запустил в голове центрифугу, которая размотала все мысли в месиво. Чёрт, как неловко. — Да, всё в порядке. Я… пойду. — Пойди. Лэйн покидает монастырь, не оборачиваясь. Торопливо, почти бегом. Генерал поднимает глаза на лик со шрамом. Внешне невозмутимый, он подавляет желание разразиться гомерическим хохотом: ей в спину и в лицо Христу. Ох уж этот послевоенный синдром. Привыкшие сбегать, привыкшие страдать, привыкшие выживать — люди не задаются лишними вопросами. Неудобные мысли возникают потом — когда необходимость спасаться исчезает, а инерция все ещё тащит вперёд. Сегодня она вновь сбежала: от него, от блика свечей, от Христа, от себя. Но генерал знает: вот-вот наступит день, когда она добежит до финишной черты. Там и встретимся.