прячет за собою ночь.

Серафим красивый. Очень. Он мог бы Глебу даже понравится. Серафим целует мокро, языком проникает в рот, сплетаясь языком с языком. Глеб мог бы желать этих поцелуев. Мог бы плавиться от них и стонать в чужие губы. У Серафима сильные руки с выпирающими венами. Глеб мог бы хотеть им принадлежать, мог бы с удовольствием под ними прогибаться. Серафим прижимает к стене, припадая губами к шее, оставляя засосы — яркие, кричащие — у всех на виду. Глеб мог бы рассматривать их трепетно, вспоминая, как были оставлены. Глеб мог бы трепетно любить, нежно целовать, ерошить чужие кудряшки, обнимать и счастливо улыбаться. А Глеб ненавидит. Себя. Серафима. Жизнь. И тех, из-за кого это происходит. Люди ужасны, люди требуют хлеба и зрелищ, людям нравится смотреть, как Серафим будто невзначай зажимает Глеба и целует. Как нежно ведет пальцами по щеке, как защищает, как любит. Они видят то, чего нет. Но это значит лишь то, что из Серафима хороший актер. А Глеб просто хочет жить. Люди не знают, что Глеб это все ненавидит. Себя. Серафима. Жизнь. Знали бы — наплевали. Люди эгоистичны, для них артист на сцене — не человек. Они верещат, когда видят, как Глеб бросается в объятья Серафима. Они кричат, когда Глеб виснет у Серафима на шее посреди концерта. Они обожают, когда Глеб у Серафима. Они включают камеры и снимают. Они не видят, что глаза Серафима горят вечной печалью, глаза Глеба — жгучей ненавистью и болью. Глеб это все ненавидит. Глеб пытался вскрыть себе вены. Глеб пытался наглотаться таблеток. Глеб не хочет жить. Серафим его обнимает. Не так, как на сцене. Не так, как для людей. Серафим его крепко, почти до боли сжимает в объятиях. Глеб хватается за плечи и почти рыдает. Но скоро выходить на сцену. Серафим подает бутылку и кивает. Глеб делает глотки и кивает в ответ. Серафим едва не лезет Глебу в штаны посреди концерта. Серафим постоянно касается, улыбается плотоядно. Серафим сыпется внутри. Люди визжат, люди лепят сторисы, люди любят то, как Серафим любит Глеба, а Глеб — Серафима. Глеб ненавидит себя и ненавидит жизнь. Глеб Серафиму благодарен. Он этот цирк не вывозит, а Серафим держит. Сам лезет целовать, сам сжимает в руках, сам на свою шею Глеба вешает. Скрывает его лицо, искаженное гримасой страха и боли, наклонившись, будто целует. Серафим ненавидит людей. Серафим после концертов его рыдания принимает, его обвинения и проклятия, его попытки, его алкоголь. Серафим чувствует, как в груди растет пустота, но для Глеба мягко-горько улыбается. Серафим подает ему бутылку и свою руку. Глеб принимает все. А потом Глеб…