Взрослые тоже совершают ошибки

—

             Её одногруппники — безмозглые идиоты. Взрослеющее поколение шаманов, будущие защитники человечества, что должны прилежно относиться к учёбе, а не с диким хохотом срываться с места, едва не проламывая входную дверь. Сэйери угрюмо выдыхает и оглядывает кабинет на наличие видимых повреждений. Из видимых в глаза бросается только силуэт Годжо-сенсея, расположившийся в конце аудитории.       Уставший. Снова.       Сэйери мнётся с ноги на ногу. Ей не хочется его тревожить, но, не придумав ни единой отговорки, она аккуратно прикрывает за собой дверь и бесшумным шагом направляется к доске, брезгливо разглядывая очертания рисунка на поверхности.       — Сэйери, детка, — глухой голос заставляет её невольно вздрогнуть. — Всё нормально?       Он обобщает, конечно. Спрашивает о своих учениках, о шаткой их дисциплине (не сделали ли чего, за что ему придётся краснеть), об успеваемости и… о ней спрашивает тоже. Сэйери оборачивается, лишь на секунду скользнув взглядом по безучастному лицу своего сенсея, прежде чем вернуться к созерцанию разводов на доске и попыткам избавиться от них. Линии под её ладонями размазываются, превращаясь из чёткого контура в месиво. Сэйери чувствует усталость. Кажется, это хроническое.       — Конечно, Годжо-сенсей. Всё… в пределах нормы, — Эндо успевает промыть злосчастную доску дважды, прежде чем он снова обращает на неё внимание. — У вас что-то случилось?       — Да нет, ничего нового, — Сатору шумно пропускает воздух сквозь зубы, пытаясь вместе с ним вытолкнуть и бурлящую под костями апатию. — Эти чёртовы старики… они говорят, что им не всё равно, а потом не слушают ни единого слова, когда я пытаюсь указать на важные вещи. Эта работа… я так устал.       Только слепой способен не заметить, насколько Годжо на самом деле морально выжат. Пусть он продолжает с энтузиазмом преподавать, веря в призрачную идею образумить своих подопечных, пусть он распарывает своё лицо издевательской ухмылкой и ведёт себя как придурок. Задирает, иногда отчитывает ни за что и заставляет драить аудиторию до слепящего блеска за каждый прогул. Пусть он душа компании или исчадие ада (варьируется в зависимости от его настроения) — каждый день он разный, не он, картинка.       Внутри него прячется что-то жалобно скребущее, надрывно умоляющее, ищущее — Сэйери видела. Однажды. Когда он посмотрел на неё без всяких масок — усталым, опустошённым взглядом. Изнутри зрачков транслировалось банальное, но столь неподъёмное «я, блять, устал», а через секунду этот мимолётный импульс сгорал в огне напускного кокетства.       Потому что у Годжо нет права расклеиваться, потому что он — надёжные плечи для всего мира.       — Могу я что-нибудь для вас сделать?       Мужчина лишь неоднозначно пожимает плечами. Сэйери знает, что последует следом, и не ошибается, когда он просит составить ему компанию. Не то чтобы ему одиноко или он нуждается в её присутствии… так, просто выпустить пар очередным бессмысленным разговором.       — У меня занятия уже закончились. Вы сейчас свободны?       — Да.       Скрип стула заставляет её поёжиться. Сатору медленно поднимается, тянется в рост, хрустит позвонками. А она засматривается. На всё, что касается Годжо, она засматривается так, будто видит перед собой загадку без решения — которую до назойливой дрожи в пальцах хочется разгадать. Сэйери азартна, когда дело касается чего-то столь глубинного, как Годжо. Не поверхностного, как глупые одногруппники, рисующие члены на доске. Вам, что, по десять лет?       — Тогда могу предложить посетить один бар. Столик в самом углу, приятная музыка, хороший вид, вкусные коктейли и… никто не побеспокоит по пустякам. Вы на машине?       Годжо опускает голову и смотрит на неё с безмолвным вопросом, мол, тебе семнадцать, какой к чёрту бар? Впрочем, так же быстро оттаивает, едва наталкивается на её серьёзное выражение лица. Н-да, она определённо не выпить его зовёт. Говорить. Ничего, в общем-то, нового, если так посмотреть. А он посмотрел. Пригляделся — в упор. Она подавала большие надежды, безусловно; в свои семнадцать Сэйери была ответственной, умной и… ну, просто взрослой.       — Нет. Не планировал сегодня за руль.       — Значит, прогуляемся?       Сатору задумывается, на секунду — уже год думает об этом, если честно, — откуда в ней столько зрелости… Даже если из кожи вон вылезти и попытаться вспомнить, то в голове всё равно ни одного кадра Сэйери пьяной, кричащей, плачущей или бьющейся в истерике. Кажется, она даже голос никогда не повышала. Они поменялись ментальными годами — внутренне Эндо напоминает ему тётку, наученную горьким опытом. Сатору же душой в детстве — в маске. Так проще справляться с идиотами, зовущимися его учениками.              — На занятиях было не слишком скучно?       — Нет. Учёба не может быть скучной. Всё зависит от преподавателя.       — Правда? Учитывая, что твой сенсей — я, колись, что ты обо мне думаешь? — с тихим смешком интересуется Сатору, приподнимая бровь. Она смотрит на него вполоборота, пока они идут по оживлённой улице.       Сэйери нравится на него смотреть. И смотрит она не так, как большинство смотрит на него, — он к таким взглядам привык; — изучающе. Она словно его сканирует, пытается забраться глубже, понять. Принять? Ей с ним сложно. Общаться сложно, когда взрослый человек, мужчина, её преподаватель, один из сильнейших из ныне живущих шаманов — разговаривает с ней, как с… равной. Он не пытается учить её жизни вне аудитории. Он не пытается навязать свою точку зрения. Он вообще не пытается.       А ещё он редко снимает маску. При ней — ещё реже.       Не зря говорят: глаза — зеркало души. Может, за его яркой синевой и нет в привычном смысле души, но есть что-то тайное, хрупкое; одного взгляда хватило, чтобы заставить их обоих пошатнуться на привычном канате взаимоотношений. Тот искренне открытый взгляд, который Сатору позволил принять и который подарил в ответ — лишь первая ошибка из последующих.       — Вы хороший сенсей.       — Просто «хороший»?       — Лучше всех.       Годжо рассмеялся.       — Ну, Сэйери, детка, теперь ты просто говоришь то, что я хочу слышать.       — Но это не перестаёт быть правдой.       — Не боишься использовать лесть, чтобы получить, что хочешь? — Сатору не скрывает хитрой усмешки.       — Как вы думаете, чего я хочу, Годжо-сенсей?       — Понятия не имею. Может, внимания? Или просто развлечения?       — Вы думаете, я настолько поверхностна?       — Даже не знаю. Я ошибаюсь?       — Да. Ошибаетесь. Мы пришли.       Сэйери останавливается перед непримечательной дверью. Снаружи обшарпанное серое здание выглядит неприветливо, однако внутри него, вопреки первому впечатлению, царит уютная атмосфера, тесно переплетающаяся с отголосками чего-то домашнего. Мягкий звон двух колокольчиков предупреждающе раздается над головами, принимая путников в свои тёплые объятия.       Она была здесь в детстве, с отцом. С тех пор, ничего не изменилось. Всё движется вперёд, прогрессирует, растёт и развивается, но не это место. Приходить сюда — как возвращаться в прошлое.       Эндо проходит мимо бармена и кивает ему, приветливо улыбнувшись. Ориентируется она здесь, как у себя дома, ловко маневрируя между столиками, пока не останавливается перед очередным. И правда, навскидку, выбранное ею место подходит под описание лучшего в этом баре: конец зала, откуда открывается обзор и на барную стойку, и на огромное окно справа, позволяющее наблюдать за кипящей жизнью снаружи. Удобно.       — Часто сюда приходишь? — интересуется мужчина, вешая на спинку стула пальто и усаживаясь за круглый столик. Его пальцы лениво поддевают маску; Сэйери замирает, впитывая в себя каждое его движение. Ткань под напором приподнимается, лезет выше по коже, собирает за собой волосы. Они встречаются глазами на секунду, прежде чем она отводит взгляд к окну, садясь напротив.       — Часто. Это тихое место. И молочные коктейли здесь вкусные.       — Молочные коктейли? Наконец-то! Теперь ты говоришь на моём языке.       — Они вам понравятся. В ассортименте есть настолько сладкие, что у вас начнут скрипеть зубы.       — Звучит отвратительно. Возьму один.       Сенсей подзывает официанта. Аккуратный жест рукой, не пафосный, не высокомерный — приветливый, словно зовёт проходящего мимо друга. Не так, как обычно, на самом деле, ведёт себя Сатору. С другой стороны, Сэйери совсем не знает, как он ведёт себя вне колледжа.       — Ты пялишься на меня не просто так, да? — на лбу его пролегают морщины, когда он вопросительно приподнимает брови. — Даже не думай читать мои мысли.       — Извините, — Эндо мягко улыбается — пытается отвадить подозрения, задобрить, и ведёт глаза ниже, на собственные ладони, сложенные на столе. За окном разгорается багровый закат, окрашивая небо кровавыми красками. Скоро стемнеет.       — Я ведь вижу, — буквально, — как крутятся шестерёнки в твоей голове. Всё ещё хочешь забраться ко мне в голову?       — …не думаю, что кому-то вообще суждено забраться в вашу голову. Иногда мне кажется, что вы даже сами себя не понимаете, — Сэйери глубоко выдыхает и снова переводит взгляд, посмотрев ему прямо в глаза. Ни смущения, ни неловкости. Ни возраста.       Просто два разговаривающих человека.              Эндо любит разговаривать с ним. Они могли говорить бесконечно много на абсолютно разные темы, от внутренней политики до вкусовых предпочтений в книгах. У Сатору дома, кстати, целая библиотека, которую она мечтает когда-нибудь посетить. Он любит собак и не любит кошек. Ему не нравится алкоголь. У него в кармане всегда лежат сладкие леденцы. Однажды он отдал ей последний. Он любит осень и меланхоличное чувство уходящего; иногда Сэйери думает, что Сатору эмоциональный мазохист. Когда злится или раздражён — спина неестественно выпрямляется, он улыбается приветливо, но смотрит пронзительно; когда улыбается просто так — никогда. Он контролирует каждое движение лицевых мышц и выдаёт то, что хотят видеть окружающие. И никогда — он сам.       Сэйери лишь однажды видела его, приближённого к настоящему, но это длилось всего мгновение. Тем не менее, этого мгновения оказалось достаточно, чтобы внутри у неё проснулось навязчивое желание понять его, по-настоящему.       Сатору считает людей предсказуемыми, ненавидит беспорядок и любит выводить собеседников из себя, споря из-за глупых пустяков. А ещё он любит грозу и запах дождя. Сэйери помнит, как однажды небо затянулось непроглядными тучами, а Сатору просто остановился посреди дороги. Отключил Бесконечность, поднял голову вверх и глубоко вдохнул. За секунды накрапывающий дождь превратился в хлёсткий ливень, бьющий по земле, по его коже, слепляя волосы и ресницы. В тот момент он выглядел настолько умиротворённым, что Эндо не посмела побеспокоить его и спряталась под навесом.       Спряталась и от него в том числе.              — Возможно. Но тебе любопытно, не так ли? — Годжо склоняет голову и показательно обхватывает губами соломинку. Его кадык дёргается, когда он делает глоток. Сэйери чувствует тошноту. Внутри перебор, через край валит тем, что она ещё не до конца понимает; границы размываются, сердце как сумасшедшее бьётся о грудную клетку.              Влюбляться, оказывается, страшно.              — Возможно, — отвечает ему в тон, пока под кожей расходятся электрические разряды.       — Ты хочешь узнать меня. Хочешь, чтобы я открылся тебе? — ударение на последнее слово заставляет её поёжиться и почувствовать себя… неполноценной. Недостойной… Сатору тем временем закладывает руки за голову и смотрит на неё с долей искрящего веселья. — Этого не произойдёт.       Нет. Конечно, нет.       Он ведь Годжо Сатору… А она — просто глупая студентка, малолетка, у которой мечта нелепая, невозможная. Даже не женщина она совсем, не в одном с ним возрасте, чтобы мочь его по-настоящему понять.       — Что ж… — она сглатывает скопившуюся во рту слюну, — понимаю.       Сэйери с напускной беспечностью пожимает плечами, прокручивая пальцами стаканчик с коктейлем. Сатору видит. Всё. Как мышцы её плеч напрягаются, как губы совсем чуть-чуть поджимаются, а в глазах отражается что-то вроде… сожаления?       То, что его хотят — не редкость, скорее — стабильно-унылая повседневность, но… то, что его хочет она… А она хочет — не оболочку, не физически, и Годжо не понимает (или не хочет понимать), почему. Ну да, они иногда (каждый день) остаются после пар в аудитории, бесконечно много разговаривая. Ну да, он иногда (всегда) уделяет ей больше своего внимания. Она ведь единственная из студенток, с кем он по-настоящему смог найти общий язык; остальные видят в нём либо идиота-сенсея, либо объект помешательства.       Она — видит в нём человека.       И понять пытается тоже — по человечески.                     Сатору тянет уголки губ чуть выше, не впечатлённый тем, что она знает, когда нужно отступить. Потому что она знает и соблюдает границы, которые он скрупулёзно выстроил вокруг себя. Может, она и молода, но отнюдь не глупа. Чрезмерно проницательна, скорее.       — Хорошее место.       — Да. Иногда я… знаете, просто сижу здесь. Думаю, отдыхаю. Атмосфера успокаивает, — Сэйери ведёт напряжёнными плечами, допивая остатки коктейля. Приглушённый звук глотков и движение её горла — повод задержать не только свой взгляд, но и дыхание.       А вот её взгляд — вдумчивый, без единого всполоха желания — скользит по его шее, по пульсирующей вене, ключицам, плечам, ладоням. Большие. Наверное, тёплые. Он может полностью обхватить её горло. Может, вероятно, полностью обхватить и её бедро. Сэйери думает, что Сатору рядом с ней никогда не отключает Бесконечность, но не знает наверняка — она никогда не пыталась сама прикоснуться к нему.       — Продолжай пялиться на меня, и люди начнут думать, что ты извращенка.       — Люди всегда много думают, — Эндо не ведётся на провокацию, но во избежание насмешек отводит глаза.       Когда она в очередной раз игнорирует его, Сатору невольно прокручивает в голове постоянно мешающую мысль: Сэйери Эндо — подросток; у неё переходный возраст и скачки гормонов, но… она всегда держит свои эмоции под контролем. Это же вредно для здоровья…       — Ты отличаешься от своих сверстниц, Сэйери-чан. Ты думаешь по-другому.       — Это беспокоит вас, Годжо-сенсей?       — Меня это не беспокоит. Меня это интригует. Ты просто… взрослая. Иногда это, знаешь, вводит в заблуждение.       — В семнадцать многие берутся за голову и взрослеют. Это вопрос воспитания и окружения.       — Дело не только в этом. Думаю, ты пережила что-то, что заставило тебя рано повзрослеть.       Сэйери заметно вздрагивает. Сатору видит. От Сатору не получается спрятаться уже давно. Она хотела забраться в его голову, а получилось совсем наоборот. И не смешно даже, жизнь — сплошная подстава.       — Может и так, сенсей… Кто знает?       — Ты продолжаешь называть меня сенсеем, — он по-детски морщит нос и возмущённо фыркает, плавно съезжая с напряжённой темы. — Знаешь ведь, когда мы наедине, ты не обязана выкать.       — Но я и тыкать вам не могу.       — А, постой-ка… я понял! Сэйери, детка, ты просто издеваешься надо мной! Тебе нравится заставлять меня чувствовать себя старым, да? — Сатору слишком наигранно возмущается, хмуря брови. Снова морщинки на лбу. Эндо до неприличия сильно хочется провести по ним подушечками пальцев.       — Кстати, а сколько вам лет, если не секрет?       — Двадцать семь.       — Не так уж и много. Я думала, вам за тридцать, — увидев, как весёлый блеск в его глазах меркнет, а лицо вытягивается от удивления, Сэйери быстро себя поправляет. — Не по внешности, конечно, а по опыту.       — Я кажусь тебе мудрым, зрелым и в совершенстве владеющим собой? — Сатору снова растягивает губы. — Боюсь разочаровать тебя, маленькая леди, но это скорее… вынужденная необходимость.       Маленькая леди.       Внутри у неё что-то умирает и воскресает одновременно. Взрывается. Сирена оглушительно воет: не поддавайся! Не мечтай, даже не думай в его направлении, не представляй, забудь-забудь, просто вырежи это из памяти! Сэйери задерживает дыхание. Ничего не получается. Сейчас она действительно чувствует себя маленьким ребёнком, потому что смущение остановить не может. Сатору на это лишь окидывает её проницательным взглядом и пожимает плечами, мол, попалась. А она давно уже попалась. Давно. В клетке сидит, на других не смотрит — только на него. Потому что для неё Годжо Сатору — эталон. Он — именно то, к чему она стремится. К силе, самопознанию, к принятию… своего одиночества. К созданию непробиваемой брони, за которой не выведать её мыслей.       — Я догадалась, Годжо-сенсей, — Эндо прочищает горло, а затем, чуть успокоив своё сердце, продолжает. — Думаю, мы вообще никогда не видели вас настоящим.       Сэйери не играла в игры — она из них выросла. Сэйери даже никогда не пыталась его соблазнить, как это неоднократно делали её одногруппницы. Такие же, кстати, девочки-подростки. Сэйери Эндо была собой — невзрачной и нелюдимой для одногодок, но такой слепящей для него. Она просто не осознавала, что уже видит намного больше, чем другие. Глубже.       А он позволял этому случиться.       — Никакой игривости, никаких подростковых закидонов, никаких тусовок… зрелая не по годам. Просираешь молодость за горой ненужных учебников. Не живешь толком, прячась от людей. Ты действительно не понимаешь, насколько молода, да? Тебе хоть иногда следует заниматься тем, чем занимается молодёжь…       — Курить травку и трахаться на заднем сиденье машины первого встречного?       — Я собирался сказать что-то в духе… э-э, ну, знаешь, вечерники, выпивка, сплетни… чем сейчас подростки промышляют?       — Я не знаю. Понимаете, мне просто… ну, скучно со своими сверстниками. Особенно сейчас, в самый пик переходного возраста, я остро осознаю, что у нас… мало общего.       — Мало общего? А что насчёт… знакомств с парнями? — уточняет Сатору, выражение его лица становится мягче. — Я не говорю, что ты должна с кем-то встречаться, но… ты разве не хочешь романтики… или отношений?       — Романтика? Она разве существует? — Сэйери закатывает глаза. — Я, конечно, пробовала общаться с парнями из нашего колледжа… но, зачастую, они хотели не в кафе меня сводить, а на спор затащить в постель. Вот и вся романтика.       — Что ж, иногда на жизненном пути попадаются кочки, понимаешь? Жаль, конечно, что эти кочки не доросли до осознания, как нужно вести себя с девушками. Ты заслуживаешь лучшего.       В который раз за сегодня у неё останавливается сердце? Сэйери не считает, но чувствует: ещё один такой всплеск, и она просто расплачется от бессилия перед его чарами.       — Все девушки заслуживают лучшего.       — Конечно. Но не обобщай, Сэйери, сейчас я говорю о тебе. Твоё отношение к окружающим, к самой себе, к миру, твой темперамент и терпение, твой интеллект — всё это так уникально. Ты действительно выделяешься, понимаешь?       — Я не особенная, — в её голове вдруг звучно щёлкает осознание: он ведь… он специально это делает! Он специально выводит её на эмоции! Знает ведь, как сложно ей рядом с ним держать свои чувства под контролем… Эндо прикрывает глаза и позволяет тихому смешку слететь с уст. Она впервые смеётся для него. — Таких, как я, много. Мы просто хорошо прячемся.       — Ты особенная для меня. Но, конечно, ты уже знаешь это, не так ли?       — Будьте осторожны, Годжо-сенсей, — Сэйери мягко улыбается, принимая комплимент.       Их общение всегда было похоже на хождение по тонкому канату. С самого первого дня их встречи — когда Сатору довёл её до истерики огромной учебной нагрузкой, байками о преподавателях, которые валят своих учеников, и поучением, что новеньким, чтобы вклиниться в коллектив, каждый день нужно сдавать отчёты успеваемости за весь класс.       С того времени так много изменилось.       В ней, в нём, в них.       Между ними.       Она почти ненавидела его за скачок стресса в начале учебного года. Сейчас она почти ненавидела его за то, что чувствует. За то, что не хочет чувствовать, за то, что он заставляет её чувствовать…       — Я всегда осторожен. Но да, ты права — мне следует быть ещё более осторожным. Мы же не хотим проблем, верно? Я для тебя слишком стар! — Сатору театральным жестом прикладывает ладонь к груди, пытаясь нелепо перевести всё это в шутку. Она игнорирует его уступку.       — Дело вовсе не в возрасте. Дело в том, что вы мой сенсей.       — Это именно то, что я имел в виду, когда сказал, что ты взрослый человек. Ты видишь проблему моими глазами, — он вдруг переходит на серьёзный тон. Иногда Сэйери завидует его умению так быстро, словно по щелчку пальцев, переключаться…       Видит ли она проблему его глазами? Сэйери сомневается в этом. Во всём, если честно, уже сомневается. Последнее время общение с Сатору переходит допустимые рамки, и дело не в чём-то вульгарном, нет. Дело в том, что он, вопреки своим же словам, позволяет ей увидеть больше. Ей. Ей — серой мышке среди сброда девиц невиданной красоты. Среди длинноногих и грудастых дев, среди пустышек, среди умных, глупых, улыбчивых, светившихся от радости лишь от его взгляда; он мог выбрать кого угодно, но…       — Вы и так пользуетесь повышенным вниманием среди девушек, почему я? — не в том смысле, что он выбрал её, а в том, что она очередная среди бесконечного потока крутящихся вокруг студенток, требующих его внимания. Почему же его внимание направлено на неё?       Сэйери была обычной, непримечательной — с секущимися волосами пшеничного цвета, которые она собирала в высокий хвост, а потом скулила от натянутой кожи головы; с тусклыми зелёными глазами, смотришь — и словно в болоте тонешь. Сатору попал в трясину её глаз, а она этого даже не осознала. Она продолжала не отводить взгляда, продолжала, не стесняясь, разговаривать с ним, смотря в глаза, — а его тянуло вниз. Он почти задыхался.       Она носила свободную одежду, кольца на пальцах, заколку в форме маленькой чёрной бабочки, которая в её волосах просто для красоты. Она заправляла прядь за ухо, когда ей было интересно. Она пожимала плечами, когда была смущена. Ногти у неё ухоженные — не погрызанные. Она немного выше своих сверстниц, доставала ему почти до груди в свои семнадцать. Она не любила каблуки, но любила читать и разговаривать. Приветлива. Терпелива. Достойна. Молода.       Сатору знал, что у неё проблемы с самооценкой, потому что большинство сверстников попросту игнорировало её, видя в ней простую заучку. Сатору знал, что где-то глубоко в ней целый мир, красочный и живой, который она никому не могла показать, потому что никому не могла доверять.       — А почему не ты? — почти ехидно спрашивает, забавляясь тем, как она пытается скрыть своё смущение. — Ты недооцениваешь себя, птичка. А внимание девочек, сраженных пубертатом, не самое лучшее, что мне приходится переживать.       — Могу представить. Мне кажется, они бы прыгнули к вам в койку при первой возможности, ни на секунду не задумавшись о последствиях.       — Вероятно. Но я бы никогда даже не подумал о том, чтобы воспользоваться этим. Я взрослый. Их сенсей, в конце концов, — Сатору устало пожимает плечами.       — Быть взрослым трудно. Слишком много ответственности.       — Не всё так плохо, — он прокручивает пустой стаканчик пальцами, думая о том, чтобы заказать ещё один. Коктейли здесь действительно вкусные. — Быть взрослым означает получать чуть больше свободы. Не о свободе ли мечтают дети?       — Не думаю, что в нашем мире есть настоящая свобода, Годжо-сенсей.       — По крайней мере, осталась свобода мысли… — Сатору зависает. В голове одни хвосты недодуманных мыслей, которые требуют развития; за какую зацепиться — не знает. О ней прогоняет, цепляется за что-то другое. — Настоящая проблема взрослых в том, что им суждено пахать всю жизнь напролёт, и… — он снова вздыхает. — …у них не остаётся времени просто жить.       Сэйери смотрит на него внимательно, придирчиво, когда он начинает говорить о мироустройстве так, будто ходит по грешной земле пару веков. Она впитывает каждое его слово, словно губка. Она всегда вслушивается в его слова с предельной дотошностью, как и в интонацию, тон и смысл. В него. В нём всегда сквозит недосказанность в противовес тому, насколько он пытается поддерживать видимость открытого человека.       — Что насчёт тебя? — внезапно меняет тему Сатору. — Ты хочешь поступить в университет?       — Не знаю. Наверное. Я никогда не загадываю наперёд.       — Не думаешь о будущем?       — Я живу настоящим. Жизнь идёт не всегда так, как нам хочется. Я могу, например, умереть в любую секунду. Прямо сейчас в окно может врезаться грузовик или с неба упадет метеорит. И все мысли о будущем перестанут иметь значение. Или я просто не смогу. Буду надеяться, а потом… разочаруюсь в себе.       — Необычно, — задумчиво констатирует Годжо. Сэйери снова прячет взгляд; если честно, она надеется, что метеорит доберётся до неё раньше, чем она окончательно рассыплется перед ним. — Ты не живёшь в страхе перед будущим, потому что будущего на самом деле не существует. Только настоящее. Полагаю, ты и в жизнь после смерти не веришь?       — Вы проницательны.       Здешняя музыка расслабляет. Сладкие коктейли заставляют мышцы размякнуть. Приятная компания стирает границы времени. За стеклом стемнело.       — Годжо-сенсей, уже поздно…       — О, правда? Я снова потерял счёт времени.       Не потерял. Врёт и не краснеет. И не скрывает, в принципе, тоже. Сэйери и ухмылки его выучила наизусть. Сатору не просто книга. Он — энциклопедия, а она — маленький и очень любознательный ребёнок. Научилась читать раньше времени, понимать — всё ещё нет. Не хватает навыков. И возраста. И опыта. Ничего, блять, не хватает, чтобы понять.              По дороге они снова говорят. Много. Обо всём и ни о чём. У Сэйери болит голова. Ледяные порывы ветра, оплетающие их тела, не могут задавить обжигающий жар под её костями. Сэйери чувствует, как температура её тела повышается. То ли от пронизывающего холода, то ли от осознания, что она… только что случайно коснулась его руки. А потом получила снежком прямо в лицо. За счастье нужно платить, не так ли?       Сатору рядом с ней выключает Бесконечность. Сатору умеет смеяться. По-настоящему. Она не верит, трясёт головой, щиплет себя за тонкую кожу и чистит уши, но смех… настоящий. Она слышала его только во сне. Значит, спит? Сэйери смотрит на него широко раскрытыми глазами. Удивлённая и раскрасневшаяся. Под фонарём её глаза блестят особо ярко — его снова тянет вниз.       Годжо тонет. В том, как она смотрит на него, в том, как она мыслит, в ощущении спокойствия, в том, насколько раскалёнными были её щёки и холодными кончики её пальцев.       Он… чёрт возьми, он самый настоящий       …дурак.