—
Зима в этом году едкая. Обозлённая. Земля устлана горечью, отсвечивающей белизной под лучами солнца. Снег хрустит под ногами, словно ступаешь по хрупким костям. Колени мёрзнут, щёки покалывает от мороза; Сэйери дует на окоченевшие пальцы, но желанное тепло за секунду превращается в мягкие завитки пара. Она идёт в сторону колледжа под тусклыми фонарями, закутавшись в шарф по самые глаза, и проклинает глупые обязательства. Канун Нового года. Последние дни перед праздниками нужно проводить в кругу близких, а не в забитом неугомонными подростками учебном заведении. Впрочем, проводить это время ей всё равно не с кем, оттого перспектива оказаться в колледже пусть и не прельщала, но и не казалась кошмаром наяву. Что-то среднее между плохо и очень плохо. Это был необязательный для посещения вечер, однако сенсей намекнул, что за присутствие каждый получит по баллу в карму. Показать перед вышестоящими сплочённость класса — не его идея, и оттого она столь ужасна. Сплочённость… Его подопечные даже слова такого наверняка не знают. Поистине проблемные ученики. Годжо умеет находить с ними общий язык, но вот они друг с другом — нет. Но, к всеобщему удивлению, на его просьбу отозвались все. Вечер только набирает обороты, музыка льётся из динамиков по углам огромного помещения, а на узких столах едва умещается разнообразие еды и напитков. Наступление каникул завладело атмосферой; отсутствие занятий — праздник получше всякого там Нового года. Радостные смешки распространяются быстрее огня, в воздухе витает привкус запрещённого алкоголя. Видимо, ребятам от веселья настолько по мозгам бьёт, что из головы вылетают все озвученные ранее правила. А сенсею и Шести глаз не нужно, чтобы ловить неумёх с поличным. В одном из углов Сатору насмешливо и унизительно в равной степени отчитывает нескольких мальчишек; они злятся, когда он выливает с трудом добытый алкоголь из бутылки яблочного сока в рядом стоящий горшок с растением, но ничего не говорят. Нанами-сан чуть дальше по коридору разнимает драку. Девчонки глупо хихикают и хлопают глазками, глядя в сторону Годжо, пока тот красуется и причитает о вреде спиртных напитков. Сэйери глядит себе под ноги и хочет домой. Она никогда не любила большое скопление людей; привыкла с детства сосуществовать в тандеме с одиночеством и тишиной. Сначала было страшно, давяще, после — комфортно. Этот комфорт циркулировал в её крови, мешая обустраивать свою жизнь и заводить знакомства. И единственный человек за все её семнадцать, с которым оказалось вполне терпимо делиться своими мыслями, был… ну, несложно догадаться, правда? Кажется, в колледже все думают, что Сэйери Эндо — влюблённая дурочка. Что и в аудитории убирается, потому что хочет обратить на себя его внимание, и берёт больше дополнительных заданий, чтобы побыть наедине с Сатору подольше. Поверхностно, но кто бы спорил. Обидно, что сенсей все эти слухи слышит, но с ней о них никогда не говорит. То ли не верит, то ли намеренно игнорирует столь очевидный факт. Сэйери держится стойко. На смешки в спину не реагирует. Почти не краснеет перед ним, не смущается, не заикается. Стыдливо взгляд не отводит, разговаривает тихо и спокойно. Она аккуратна в эмоциях, и выглядит это довольно пугающе. Можно ли уметь себя так контролировать? Иногда подростки — настоящая головная боль. Сатору уверен — спроси он у неё, и она ответит ему правдой. А он… он — великий и всемогущий Годжо Сатору — трусливо сбежит. Отношения с ученицей… Такая драма — не для него. И без этого ответственности на плечах больше, чем он может осилить. Сэйери знала, что сенсей высказал в тот день неприкрытую правду, — он не позволит заглянуть дальше, чем сам захочет. И как бы она ни старалась, какие бы ни подбирала к нему ключи, его замки уже давно заржавели и не подлежали ремонту. Всё это чушь, конечно. Как обычно бывает в сериалах — она та самая, особенная, способная увидеть дальше, глубже, способная понять и принять всех его демонов. Но их жизнь — не сериал. Сэйери знает, что ни понять не сможет, ни принять тем более. С демонами Годжо иногда справиться не по силам даже ему самому, что уж говорить о неопытном подростке? Понять… Почему такой, как Годжо-сенсей, разглядел в ней что-то? Почему такой, как Годжо-сенсей, продолжал входить в её мини-мир и сидеть за её мини-столиком в мини-баре? Почему сама Сэйери так отчаянно цеплялась за него, как за грелку в холодную ночь? …почему? Сатору не видит, но отчего-то чувствует, что Сэйери тоже здесь. Пришла. Чувствует и лишь потом видит вдалеке — красные коленки и в тон им красные щёки. Она подавлена и злится, Годжо её понимает. Для них обоих пребывание здесь — не то чтобы праздник. Его после нервотрёпного собрания запрягли ещё и с—
Смешение запахов алкоголя, одеколона и пота, постоянные толчки в плечо, взгляды, гул голосов — здешняя атмосфера давит. Все веселятся, а Сэйери чувствует лишь головную боль и желание спрятаться. Она аккуратно сжимает края платья и выдыхает, пытаясь взять себя в руки. Рассматривает незнакомые лица, отвлекаясь от тягостных мыслей, пока её внимание не привлекает вибрация телефона в сумочке. «С наступающим». Сэйери смотрит на пустые буквы; в глазах неожиданно щиплет от чуждого ощущения нужности, которое она сама себе навязывает, запихивает в глотку и изо всех сил старается не подавиться. Она не привередлива и не требует к себе особого внимания, поэтому смс от отца два раза в год воспринимает как чудо с небес. Следующее сообщение оповещает о денежном переводе. Её отец немногословен только с ней. Сэйери его оправдывает. Понимает, поэтому оправдывает. Знает — он не любит её той родительской любовью, которой должен любить каждый отец. Но Исао Эндо не должен ей ничего, потому что она, оказывается, и дочерью его никогда не была. Сэйери не должно быть за это стыдно, но ей стыдно. Измены матери — не её вина, но она чувствовала себя виноватой. Не из-за неё семья Эндо распадалась на части, но она всё равно звено в этой цепочке. Ржавое, скрипучее, сплавленное звено. Грязное пятно. Болезненное напоминание. Она — ошибка, разрушившая сразу две жизни. Когда Исао, разобравшись со своими проблемами на работе, наконец подал на развод и выгнал жену из дома, Сэйери отсчитывала минуты. Пряталась в комнате и ждала, что её выгонят вслед за матерью, потому что в ней от Эндо совсем ничего не было. Ни черт лица, ни цвета волос, ни группы крови — мимо по всем фронтам. Но отец не выгнал. Поставил условия пребывания под крышей его дома и стабильно обеспечивал финансами. Сэйери была благодарна. Для неё жить в тепле и хорошо питаться, получать карманные и оплаченную учёбу — всё лучше, чем получать любовь. Родительская квартира всегда была переполнена тишиной и холодом, но Сэйери не смела жаловаться. Исао мог отобрать фамилию и крышу над головой, превратить одним словом в ничто, но он этого не сделал, и это перечёркивало весь холод с его стороны. Исао Эндо — уважаемый в Токио адвокат. Замкнутый, серьёзный, постоянно думающий и живущий в собственном вакууме. Ему тишина жизненно необходима и прописана лекарством свыше. Поэтому Сэйери научилась греться от одиночества. Она подружилась с тишиной. Она не причиняла Исао неудобств, была тихой, послушной и умной, чтобы знать, как между ними обстоят дела. Сэйери с семи не называла его отцом. Когда девочке исполнилось шестнадцать, Исао купил ей квартиру недалеко от центра Токио. К тому возрасту Сэйери уже умела жить и думать по-взрослому. Она переняла многие привычки отца: постоянно читать и анализировать всё, за что цеплялись глаза; быть замкнутой, запертой, защищённой одиночеством; оттачивать дедукцию и каждое своё дело доделывать с хирургической точностью, будь то решение математических задач или мытьё посуды. Позже, наблюдая за сенсеем, который продолжал из раза в раз избавлять этот мир от зла, Сэйери поняла, что эта работа — не для неё. Не то чтобы она брезговала или боялась ответственности, нет, просто ей хотелось жить… спокойно. Она бы бумажки заполнять пошла, или на крайний случай в учителя, но не в бой с собственной смертью.—
На ней белое платье до колен. Шея и плечи открыты. Волосы забраны в небрежный высокий хвост, пряди чёлки выпадают и обрамляют бледное лицо. В приглушённом свете Сэйери Эндо кажется привидением. Или ангелом. Впрочем, выражение её лица далеко не ангельское. В висках от громкой музыки и смеха неприятно вибрирует, находиться в душном помещении становилось всё невыносимее. Она морщится от расползающейся по лбу головной боли и поворачивается в сторону выхода, но вместо созерцания спасительной двери её взгляд упирается в чужую грудь. От неожиданности она отшатывается и громко ойкает, и лишь затем чувствует неприятную липкость, пропитывающую платье. По белоснежной ткани расплывается пятно от апельсинового сока. Когда парень, врезавшийся в неё, начинает просить прощения, Сэйери привычно глотает раздражение и мило улыбается, пытаясь его успокоить. Она учтиво кивает, мол, я не злюсь, а у самой от напряжения дрожат кончики пальцев. Мальчишка оказывается на удивление настырным — всё извиняется и извиняется, а затем и вовсе тянется к её груди, видимо, предпочитая словам действия. Всё, что чувствует Сэйери в этот момент — отвращение. Больше не размениваясь на любезности, она обходит его стороной и буквально сбегает в туалет для персонала. В комнатке, отведённой для хранения швабр, вёдер и моющих средств, было довольно мирно и тихо. Сэйери выдыхает и, аккуратно прикрыв за собой дверь, подходит к раковине, чтобы оценить масштаб трагедии. В зеркале её встречает печальный взгляд. «Что я делаю не так?» Тишина вдруг становится давящей, а её консистенция имеет отчего-то болезненный привкус. Эндо одинока. У неё нет друзей, нет родителей, нет того, кто подарил бы ей ощущение собственной важности. Есть только безмолвные книги, громкая тишина и иногда сенсей. Но этого с каждым годом становится мало. Тени от углов зловеще расползаются. Единственная лампочка мелко моргает, вызывая рябь в глазах. Вокруг пестрит электричеством, в атмосфере — угроза лишиться самообладания. Стены слишком тесные, потолок слишком низкий, по зеркалу расползаются тонкие трещины, свет мерцает — всё предательски наслаивается друг на друга, пробуждая сокровенные страхи. А затем дверь протяжно скрипит, впуская в помещение разрастающуюся по полу полоску света. Она что, в фильме ужасов? Сейчас выпрыгнет скример? Нервы натягиваются до предела, пусть страх в самом деле иррациональный. Что с ней может случиться здесь, в месте, полном магов? Сэйери поворачивает голову и наблюдает, как, чуть ссутулившись, в помещение заходит… Годжо Сатору. Чем не скример? По ощущениям, на одно лицо. У Сэйери даже от них сердце так не начинало вырываться из груди, как от Сатору. Кровь в венах разгоняется до предельной скорости, в глазах неожиданно двоится. Она отворачивается, цепляется пальцами за края раковины и пытается выдохнуть заполнившее её до краёв предвкушение. Годжо тем временем аккуратно прикрывает за собой дверь, снова погружая помещение в полутьму. Осознание, что она разделяет тесное пространство с ним… прошибает колючим током позвоночник. — Ты в порядке? — Сатору неспешно подходит ближе. Его тон раздирает низкой хрипотцой, отчего по щекам Сэйери расползается болезненный огонь смущения. Она видит в отражении зеркала, как брови его привычно хмурятся, но из-за маски непонятно, куда он смотрит. Поэтому предполагает наугад. — Конечно. Это всего лишь пятно. Не смертельно, — тянет уголки губ выше, но чувствует, что ещё немного — и они пойдут трещинами, настолько приветливой она хочет казаться даже перед ним. Но Сатору чувствует клокочущую бурю внутри неё, видит, как она нервно дёргается, как несколько раз пожимает плечами, словно пытается сбросить скованность, как закладывает руки за спину и смотрит на это чёртово пятно. В её движениях прослеживается столько эмоций, что он на секунду теряется. — Могу я тебя кое о чём спросить? Годжо Сатору подходит ещё ближе, а у Сэйери сердце ухает вниз, к его ногам. От него приятно пахнет. Эндо бледнеет, краснеет, зеленеет, потеет и чувствует, как трудно становится глотать, когда он аккуратно прикасается к её запястью, оставаясь позади. Где, чёрт возьми, её стойкость, когда она так нужна? Где выработанное годами спокойствие и панцирь равнодушия? Сэйери на собственном опыте убеждается, что сердцу действительно не прикажешь, и, как бы она ни пыталась успокоиться, рядом с Годжо Сатору это просто невозможно. Под её кожей в месте касания расползаются паутинки огненной лавы. Она чувствует будто наяву, как кровь в венах сворачивается и затвердевает. Тело не слушается команд разума. Ей следует благоразумно отодвинуться или отдёрнуть руку, но… — Спрашивайте. Он колеблется. Стаскивает с себя маску и смотрит в зеркало, прямо на девочку перед собой. Да, именно девочку. Что творится сейчас в голове у Годжо Сатору, даже Богу не под силу ответить. Сомнения сгрызают подкорку, распространяются по венам едким бременем ответственности, распарывают терпение по вертикали. Годжо знает — под сколами небес в его глазах прячется эгоист. Он отчего-то вспоминает свои первые неловкие, смазанные поцелуи, которые срывал с губ Сугуру, а потом брезгливо-показушно плевался в сторону; он вспоминает Сёко, которая хохотала над проигравшими спор парнями, как сумасшедшая; он вспоминает, как хорошо и спокойно было — тогда, в прошлом. Как они смеялись, ругались, обнимались, веселились, спали — вместе. От приятных, сладких воспоминаний остаётся ядовитая горечь. Сэйери Эндо пахнет прошлым. Она соткана из материи забытых мечт, упущенного времени и тяжести блядской ответственности, которую до излома костей хочется переступить. Сатору давно подобного не ощущал. Спрятался, утонул в работе, погряз с головой, захлёбывался, но продолжал, пока сил не оставалось на то, чтобы думать и вспоминать. Иногда он даже до дома от усталости не добирался — засыпал прямо в кабинете или в машине на стоянке. Груз прошлого слишком отчётлив, он разрастается с изнанки кожи, тянет вниз, а он всё стоит, гордо, прямо, не прогибаясь. А почему? Потому что Годжо Сатору. А Годжо Сатору иногда хочется до банального побыть хоть чуть-чуть обычным человеком. Хочется не обременять себя ответственностью, хочется просто насладиться временем. Хочется проявить слабость. Хочется забыть, насколько никчёмный он на самом деле. Хочется просто… — Сэйери-чан, могу я на минутку проявить непрофессионализм? Да… Хочется. Сатору осознаёт, что он предлагает, и знает, что жалеть об этом не будет. Одноразовая акция — попробовать Сэйери не только на словах. Переступить черту всего на мгновение — ровно столько, чтобы понять, на что похоже вновь коснуться молодости. Сэйери оборачивается и поднимает подбородок, растерянно всматриваясь в его глаза. В эту стеклянную поверхность бескрайнего океана, освежающую, потопляющую. Она знает, что это ошибка. Он тоже это знает. Они оба знают. Даже тот факт, что сенсей находится с ней в одном тесном помещении туалета, уже был чертовски неправильным! Неправильным, но слишком желанным. Внутри начинает поскуливать и шевелиться эгоистичный червячок, надрывно повторяющий: больше такого шанса может никогда и не быть. Сэйери хмурится, думает-думает, прокручивает и прикидывает последствия и все последующие проблемы, но всё равно проигрывает своей рациональности от дрожащего внутри груди сердца, которое хочет чувствовать. Сэйери Эндо тихо выдыхает и… кивает. А на лице Сатору отражается ничем не прикрытое удивление. Он уже приготовился к проповеди о том, что тесный контакт учителя и ученика ни к чему хорошему не приведёт, что это противозаконно, неэтично и бла-бла-бла, но она… просто с ним соглашается? А как же: «Вы же мой сенсей!» или «Годжо-сенсей, это неправильно», «Нам нельзя», «Вы что, извращенец?». Он был готов ко всему, кроме согласия. — Ты уверена? — Сатору благоразумно даёт шанс передумать. Даёт шанс сбежать, образумиться, стереть из памяти этот отрывок, будто между ними не сквозит электричеством, будто он не просит её о поцелуе. Эндо, вопреки здравомыслию, снова кивает. Позволяет ему перейти черту. Сэйери боится испортить момент, поэтому стоит, не шелохнувшись. Не дышит даже, ощущая, как его пальцы аккуратно вплетаются в её волосы. У неё по коже бегает не просто стадо мурашек — огромные сколопендры. Нутро выворачивается наизнанку, когда его ладонь спускается ниже, к шее. Обхватывает полностью, внахлёст. От этого по телу разливается ни с чем несравнимое тепло. Сколько бы ей ни снились сны с его участием, сколько бы раз она ни мечтала о нём, сейчас это тепло превращается в ласкающий кожу пожар, сжирающий все её фантазии. Ему хочется всего и сразу. Хочется трогать, исследовать, подчинять реакции её тела себе, и Сатору приходится держаться изо всех сил и напоминать себе, что она всё ещё его ученица, чтобы не навредить, чтобы не переступить грани. Он сжимает шею чуть крепче. Склоняет голову, упираясь в неё взглядом. В глазах ищет малейший намёк на неуверенность или страх, но всё, что видит — принятие и ответное желание. Она же влюблена в него. А он, получается, сейчас даёт ей ложную надежду? Вынуждает поверить, что она что-то значит для него? Что он может ответить на её чувства взаимностью? — Сатору не может (или не хочет) отвечать ни на один вопрос. В голове штиль: отпустить ситуацию, оказывается, приятно, пусть и впоследствии его обязательно будет глодать совесть. Он ведь взрослый. Он должен помогать Сэйери развиваться и учить её выживать в этом мире, а не целоваться со своим учителем в какой-то тесной подсобке. Сэйери помнит свои сны в самых мельчайших подробностях. Помнит, как тело ощущало его призрачные прикосновения, помнит, как просыпалась посреди ночи, раскрасневшаяся и мокрая, и горько плакала после, не справляясь с эмоциями. Стыд покрывал её тело, словно помои — её лицо кривилось от отвращения к самой себе, но рациональная часть успокаивала и утверждала, что подобное — норма. Она всё же подросток. Тело должно реагировать так же сильно, как реагирует сердце. Во снах Годжо Сатору целовал её. Она чувствовала себя нужной. Она чувствовала себя желанной. Во снах они оба не обременены ни возрастом, ни статусом, ни ответственностью за свои поступки… Это казалось несбыточной мечтой. А потом Годжо Сатору целует её наяву. Сэйери крепко жмурится. Едва сдерживает слёзы — эмоции рвутся наружу, когда она чувствует каждую трещинку на его обветренных губах. И ни одной мысли о том, что нельзя — сейчас это кажется желанным и правильным; своего рода подачка от вселенной за всё безразличие, которое она пережила. Пальцы его другой руки мягко, почти невесомо очерчивают вены на её руках, аккуратно и тягуче скользят выше, к плечам — тело сотрясает крупная дрожь, лёгкие сжимаются от недостатка кислорода. Но не из-за поцелуя, нет; это и полноценным поцелуем не назовёшь, впрочем, Сэйери почему-то думает, что по-другому между ними и не может быть. Вот так — нежно, на грани, которую они оба переходят, не переходя. Мимолётное прикосновение и горстка сгорающего терпения. Они не срываются, не стукаются зубами, не борются языками, нет. Они касаются друг друга, души, внутреннего комфорта, чего-то намного более глубокого, чем просто губы. Когда, спустя мгновение, которое кажется Сэйери вечностью, они отрываются, на плечи опускается привычная ей гнетущая тишина, иногда разрезаемая треском лампочки. Сатору делает шаг назад. Сэйери касается дрожащими пальцами своих губ, в глазах — полное неверие. Они что, правда сделали это? Это… Это то, чего они не должны были делать ни при каких обстоятельствах — проявлять привязанность друг к другу на физическом уровне. — Это… — Эндо отводит взгляд от сенсея и смотрит в зеркало. Уже подсохшее жёлтое пятно на белоснежном платье больше не имеет никакого значения. — Извините. Годжо тихо выдыхает, проводя рукой по растрёпанным волосам, и кидает серьёзный взгляд на её раскрасневшееся от смущения лицо. И чувствует себя эгоистичным ублюдком, потому что ни черта он не сожалеет, но ради приличия выдаёт дежурную фразу, чтобы успокоить всё ещё дрожащую Сэйери. — Это я виноват, не извиняйся. Мы совершили ошибку. Сэйери обидчиво поджимает губы, но покорно глотает горечь, на секунду прикрыв глаза. Да, это ошибка, но она не жалеет о том, что отдала свой первый поцелуй человеку, которому заведомо отдала сердце. Конечно, всё это обязательно достигнет закономерного финала, потому что между ними ничего априори быть не может, но… Она открывает глаза. Задумчиво склоняет голову. — Я думаю, это… не так уж страшно. Не конец света, правда? Всё хорошо. Взрослые тоже совершают ошибки. — Да, Сэйери. Ты права. Не конец света.—
Январь встречает её сожалениями. Мечтать о несбыточном легче, чем мечту эту несбыточную испробовать собственными устами. Потому что мало. Потому что хочется ещё. Потому что желания у Сэйери становятся всё смелее, но она так же умело прячет их под плотным слоем спокойствия. Она не жалеет о поцелуе, нет, — о том, что получила в ту предновогоднюю ночь, она будет с трепетом в сердце вспоминать всю жизнь. Жалеет лишь, что эта точка — точка невозврата. После этого пути назад для неё уже нет. Сэйери Эндо влюблена. Всецело и бесповоротно. Впрочем, она совсем не нервничает, когда после новогодних каникул начинается учёба. Сэйери привыкла прятать внутри себя себя и всё, что собирается мягким, горячим клубком под лёгкими, поэтому, когда она впервые за полторы недели видит сенсея, ни единым мускулом не показывает свою чрезмерную радость. Учтиво кланяется, почтительно здоровается и… в целом ведёт себя как обычно. Будто и не было ничего. Будто стены её квартиры не душили, а собственная глупость не вспарывала кожу. Будто грешное желание не овладевало ею по ночам, а ночи эти не казались бесконечными. Будто её не тошнило от завтрака, будто противоречия не стали её пищей. Она сходила с ума. Прокручивала то воспоминание снова и снова, разглядывала детали, вспоминала прикосновения, как вкусно он пах, как приятно было стоять вот так — близко. Эта близость отличалась. Она не пошлая и не переполнена жаждой лечь в постель с человеком, о котором даже думать противозаконно. Нет. Но она и не окрыляла, а бабочки в животе не щекотали внутренности. Её любовь неправильная. Она давит на неё, она меняет её, она отравляет её. Заставляет сомневаться в себе, заставляет нервничать и переживать по пустякам. Ей нужен весь настрой, чтобы сохранять хладнокровие и спокойствие. Сэйери смотрит на сенсея, пока тот стоит у своего стола, прислонившись к краю, и разговаривает с Нанами-саном. Она смотрит, как перекатываются мышцы на его руках, как двигается кадык, когда он глотает, как штаны плотно обтягивают его бёдра, как изящно он двигает ладонями, что-то увлечённо рассказывая коллеге, как губы его растягиваются в почти издевательской ухмылке. Она баррикадируется от него, цепляет панцирь, перестаёт смотреть, думать, вспоминать — для этого есть более подходящее место. После занятий Сэйери по привычке остаётся в кабинете. Окутанная тишиной, благодаря которой слышно, как быстро бьётся о грудную клетку её сердце, она подходит к преподавательскому столу. Аккуратно ведёт ладонью по лакированному дереву, отблёскивающему под светом лампы, и словно наяву чувствует его запах. Этот кабинет, этот колледж, вся Япония — везде пахнет им. Его слишком много, но для Сэйери — слишком мало. Но она ни на что не претендует и никогда не станет. Не станет закатывать истерик, умолять, шантажировать или показательно игнорировать Сатору, нет. Она не ребёнок, чтобы себя так вести. К тому же она слишком сильно уважает его, чтобы творить глупости. С другой стороны, теперь она на самом деле не знает, как себя рядом с ним вести… То, что произошло, теперь табу? Они не станут это обсуждать? Сэйери чувствует тяжесть внутри. Интересно, теперь она всегда будет там? Эта обречённая надежда на большее… Он ведь предложил, он ведь сам поцеловал, значит, что-то, хоть что-то чувствует, правда? Сэйери мечется между этой надеждой и рациональным «забыть»: забыть, как он смотрел, как трогал, как… Невозможно. Она чувствует, как щёки снова омывает смущение. Старается не думать о том, что на самом деле между ними могло бы быть, потому что привычное отвращение к себе начинает истощать. Ей нельзя думать о нём в таком ключе. Это неправильно. Она не думает. Вовремя отводит мысли в другое русло, более комфортное — в воспоминания и разговоры, которые они разделяли, будучи за безопасной чертой. Сэйери боится потерять своего сенсея из-за оплошности. Боится, что он больше не захочет разговаривать с ней. Боится, что он больше никогда не посмотрит на неё, как на свою ученицу… А потом скрипит дверь. Её словно откидывает в прошлое, когда она поворачивается и видит Годжо Сатору, заходящего в аудиторию. Только она за секунду понимает, какая между тем и этим колоссальная разница. Он напряжён. Запирает за собой дверь, а у Сэйери от звука щелчка дрогнули коленки. Она прислоняется бёдрами к столу, чтобы удержать равновесие, приветливо кивает и здоровается. И даже взгляд удаётся держать, пусть сейчас ей хочется трусливо спрятаться, чем пересекаться с ним. Сатору отвечает на её приветствие вежливой улыбкой, но Сэйери додумывает — взгляда она не касается. Слишком уж вымученной кажется, но узнать наверняка возможности нет — он в маске. Она опускает голову, смотрит себе под ноги и впервые радуется этому, потому что сейчас, особенно сейчас, когда они настолько снова наедине, ей не хочется смотреть ему в глаза. — Нам нужно поговорить, — почти холодно чеканит Годжо, отчего внутри у Сэйери всё замирает. Такую маску на его лице она никогда не видела. — Хорошо. Вас что-то беспокоит? — Эндо старается говорить мягко, но голос подводит её. Он насквозь пропитан страхом. Сатору молчит. Просто стоит у двери, смотрит в её сторону. Брови снова нахмурены, гладкий лоб изрезает одна глубокая морщина. Он не просто напряжён. — Теперь… теперь вам трудно общаться со мной, да? — Сэйери сама копает себе могилу вопросами, но сейчас… сейчас ей лучше слушать его голос, чем тишину. Даже если он скажет вещи, которые могут разбить ей сердце. — Немного. — Простите, сенсей. Мне жаль, что вам со мной больше некомфортно. Я не должна была соглашаться. Но… что сделано, то сделано. Давайте просто… Сатору шумно выдыхает. Пытается убедить себя — и её, — что всё в порядке. Они просто вернутся к нормальной жизни, забудут, что это когда-либо случалось. Они будут двигаться вперёд, как будто этого никогда не было. Но он всё равно не может остановиться — трудно смотреть на неё и не думать. — Ты ведь ни о чём не жалеешь? — Нет. Не жалею. Это был мой первый поцелуй. Сэйери впервые поцеловалась с ним — с мужчиной вдвое старше себя и ещё в десять крупнее. У неё должен был быть первый подобный опыт с кем-то её возраста… — И, предотвращая ваше чувство вины, я не против этого. Я отношусь к вам серьезно, Годжо-сенсей. И, если честно, я бы расстроилась, если б какой-нибудь пьяный мальчишка украл мой первый поцелуй, понимаете? Она не винит его. На самом деле, она предпочитает его сверстникам. И от этого совсем не легче. — Понимаю. Я тоже об этом не жалею. В этом-то и проблема… — Да… В этом проблема. Сэйери чувствует себя загнанной в ловушку — с одной стороны, она уважает его как своего сенсея, с другой — она становится такой же помешанной, как и её сверстницы. Её рациональность прячется в глубокую конуру, когда дело касается его. И всё же именно она сдерживает её от необдуманных и постыдных поступков. Сэйери ответственна, гораздо более ответственна, чем он, потому что искренне, во вред себе, но понимает — они не могут продолжать идти по этому пути, где всё может закончиться ещё одним поцелуем. А потом ещё одним. А потом… — Забудь об этом, — тихо выдыхает Сатору и, секунду поразмыслив, отпирает дверь. — Не переживайте, Годжо-сенсей. Я забыла, — слова жгут глотку, улыбка распарывает лицо до лопнувших с изнанки сосудов, но она всё равно выплёвывает их и смотрит так, словно говорит правду. Убеждает — ничего страшного, я справлюсь и с разбитым сердцем, и с болью, и с бушующими гормонами, со всем справлюсь — только не бросайте меня. — Давайте отмотаем немного назад, хорошо? Вернём всё, как было? — Я не возражаю. А потом он уходит. Звуки удаляющихся шагов кажутся ей оглушительными. В висках пульсирует так, что в глазах темнеет — на секунду она теряется в пространстве, хватается руками за край стола. Загнанно дышит и пытается прийти в себя, но боль по всему телу стремительно распространяется и лижет огнём каждую кость. Любить — больно. Тело и сердце отвергают здравый смысл. Когда Сэйери вновь пытается их убедить, принуждает, давит внутри себя не просто зародыши, а уже расцветающие побеги чувств, организм даёт сбой, бунтует, сопротивляется. И пусть между ними всё действительно становится как раньше, внутри Сэйери происходила ожесточённая и кровавая борьба. Но проигрывала в ней только она.