Тебя любить

Как же я давно не писал про тебя Зачем и почему я всю любовь променял?

      Биение сердца отдает в ушах четким ритмом, как если бы Коля беспощадно долбил барабанными палочками прямо по голове. Глеб морщится, облизывает сухие губы и хрипло стонет, когда грузно валится набок: бутылка в руках опасливо кренится, но все, что интересует его сейчас — это сцена, разворачивающаяся возле балкона.       Он не помнит, как сюда добрался (Кирилл уже знатно набухал его на квартире, когда предложил эту тупую затею все же поехать на «корпоратив»), а потому щурится, высматривает в мигающих стробоскопах белобрысую макушку, попутно пытаясь прочистить горло. Нет, он не собирается разговаривать. По-хорошему ему бы выкурить пару-тройку сигарет да заказать такси, но сидящий рядом Серафим гогочет и пихает друга в плечо, пытаясь обратить на себя внимание.       Мутный стеклянный взгляд маслом ползет в его сторону — Мукка держит в руках телефон, бокал какого-то паршивого игристого, и нескончаемо ржет, как будто Глеб понимает о чем.       — Она, блять, реально собирается приехать! — воодушевления в голосе хоть отбавляй, из глаз сыпятся искры.       — Кто? — сил хватает выдавить несколько букв, прежде чем Глеб закашляется и прикроется локтем. Манеры. В рот он их ебал, запуская руку в карман. Блядушные Чапман Рэд, спизженная Зиппо, и вот он пускает в спертый духотой воздух сигаретные кольца, залипая на растворяющемся в кислороде дыму. Глаза плывут под потолок, стробоскоп не сбавляет оборотов. Где-то на фоне долбит жесткий фонк, но Глеб ничего не слышит — только Серафима, который сидит под боком.       — Ни-и-ина-а-а, — нараспев произнесенное имя вызывает отвращение, однако на застывшем лице не отображается ничего: кажется, будто его отключили от системы питания, заблокировали доступ к головному компьютеру и теперь он вынужден валяться в отключке здесь, на корпоративе Избы, где собралось все семейство и их приближенные.       Глебу приходится тяжко. Алкоголь едва ли спасает, создавая фантомную иллюзию того, что все проблемы разрешены — дорога мефа явно выигрывает в гонке, но об этом можно только мечтать. Серега, контракт, ебучая ответственность, от которой тошнит, толпа друзей и родители — он не может все похерить секундным желанием сгинуть отсюда.       Туда, где нет всех тех сжирающих мыслей, где нет кошмаров прошлого. Но кто, блять, ему запретит?       — Клево, — давит наружу, а сам снова мажет по залу, где тут и там разбросаны группки людей.       Вон там Карат сосет свою даму, чуть поодаль Сахарная, вооружившись «оружием», показывает Лали какую-то съемку. В периферии Глеб слышит возгласы Роки, и это то, что ему сейчас надо — домой он не собирается, но и здесь быть невыносимо.       Попытки подняться успешно провалены: Серафим хватает друга за плечо и снова тычет в лицо телефон, где открыта какая-то переписка.       — Нам надо встретить гостей!       Каждый шаг равносилен самоубийству. Тело дергает и сводит судорогой дрожащие пальцы, абстиненция жрет его изнутри. Самым вкусным оказывается мозг: зависимость, которую тяжелее всего задавить, находится там, где человек привык раскладывать все по полкам. Глеб знает, что у Серафима есть вес. Знает, что в кармане того есть заветный зипп-лок, но сука, ничего не может с этим поделать, воображая в одурманенной алкашкой башке чудотворное воздействие кристальных дорог, что снюхал до этого чуть не сотню раз. Наркоман — это пожизненно?       Сколько он чист?       Ребуха, мимолетное расставание, подкрепленное заезженным до тошноты треком, промывка мозгов ото всех, кому было не лень — и ради чего?       Ради чего ему существовать?       Писать очередные хиты о разбитой любви? Являться иконой хорошим девчонкам, мечтающим о плохишах? Грести бабки за то, что разъебал свою личную жизнь по собственной воле?       Или послать все нахер и занюхнуть?       Перед глазами проплывает десяток знакомых лиц, но так побоку. Куда его ведет Серафим?       Ответ приходит через мгновение — на шее виснет та самая Нина, громко лепечет на ухо то, что жутко соскучилась. Мягкие губы Глеб чувствует шеей — почти такое же сильное чувство, как вскочившее чувство агрессии на отходах, только в этот раз омерзение.       — Убери, блять, — он сдергивает с себя чужие руки.       Зол потому, что она под приходом. Потому что самому, сука, хочется так же.       А еще, чтобы обняла его не она.       Под кожей расползается жар, щекотит оголенные нервы и дергает за нитки, как сломанную марионетку. Серега краем глаза следит, словно коршун, но не мешает «культурно отдыхать». Что в его понятии культура?       Въебавший дорогу полчаса назад Мукка? Проебавшийся Роки, которого Глеб все еще не может найти? Тусовка, которая «отвлечет, расслабит и позволит забыться?»       Ебаный триггер, пустая трата времени, брошенная собаке на привязи кость, до которой ей не достать всего сантиметр.       Слюни капают с оскаленной пасти, ебучая Нина, которая снова хочет ебаться.       Мимолетное увлечение, жалкая пародия того, что так нужно Глебу.       Наркота, она…       Куда запропастился Кирилл?       — Фим говорит, ты весь вечер скучаешь, — пережженая пергидролью особа льнет ближе к Глебу, ее голый живот трется о мягкий свитер того, в некоторых местах подраный на производстве.       Он снова пытается отпихнуть ее в сторону, но слабые руки плетьми свисают вдоль тела, пока он борется с самим собой, запрокинув голову к потолку. Мелкие кудряшки рассыпаются, оголяют лоб и переливаются в неоновом свете пурпуром и синевой.       Цвет, в который окрасилась вся его жизнь, когда он встретил ее.       А потом потерял.       — Хочешь уехать отсюда? — игривость в голосе девушки вызывает тошноту, он не хочет с ней трахаться, прикасаться и дышать одним воздухом.       Да, он хочет уехать.       А потому, забив на возгласы Мукки и Нины, пропихивается сквозь толпу, стремясь нагнать белобрысую макушку Кирилла.       Когда они едут домой, Глеб расфокусированным взглядом пытается прочитать тонну пришедших сообщений. Нина проходит через все стадии принятия, кроме последней: поверить не может, что Глеб свалил в самый разгар тусовки, бесится, что снова не дал ей, пытается подкупить наркотой и зазвать обратно, нудит, когда не получает желаемого, и никак не может принять тот факт, что клал он жирный хуй на то, что она сейчас чувствует.       Нина ему никто. Безликое тело, черствая бесполезная душа, из которой нечего пить. Ебля с ней как остывший и заново согретый в микроволновке кофе — сойдет, если нет возможности сварить новый.       Где только Мукка ее подобрал?       Ломка на перефирии снова возвращает все внимание к себе. Глеб прикрывает глаза и валится в черную пропасть, от чего сердце до боли сжимается туго. Прерывистое дыхание, горячие губы, пот, льющийся градом по лицу: хуевит так, будто сейчас кости разорвут кожу и повылазят наружу.       — Эй, бро, все ок? — Кирилл дотрагивается до плеча, чем спугивает вьющуюся внутри тела абстиненцию. Она, точно пугливая крыса, тут же прячет свой нос и юркает на задворки сознания.       Глеб знает, что это ненадолго. Ему бы заснуть сегодня сладким сном, попасть в царство Морфея хоть на часок…       Дома Кирилл дает ему одеяло с подушкой и в обнимку с бутылкой вискаря идет в комнату: видит, в каком состоянии друг, а потому не собирается доебываться и промывать мозг. Понадобится помощь — он рядом, за стенкой.       Лишь бы только снова она не приснилась.