******
…пасторальный пейзаж, дышащий умиротворением, словно сошедший с копии одной из картин Томаса Кинкейда: слишком идеальный, и потому кажущийся излишне приторно-картонным и лишенным колорита: в жизни так не бывает. Белый викторианского стиля двухэтажный коттедж с высокими резными окнами на фоне идеальной формы голубого озера в обрамлении из расплывчатых плавных очертаний густого лиственного леса — границам этой диорамы явно не хватало деталей: итак сойдет. Подстриженная под линейку изумрудного цвета свежая лужайка и идущая через нее к парадному входу гравиевая — плоский камешек к камешку — дорожка в обрамлении идеально круглых благодаря умелости садовника кустов ярко-алых роз. Если присмотреться к ним поближе, то можно заметить, что у них даже шипов не было: подобная скрупулезность пугала, гранича в своем стремлении к перфекционизму с помешательством. Чем больше Катя в нерешительности переминалась с ноги на ногу перед этой взрослой версией пряничного домика, тем жутче на душе ее становилось: воздух был неприятно спертым — недвижимым, словно ее в чулане пыльном под лестницей заперли, и она сейчас не находилась на открытом пространстве. Ни единого шалого вздоха ветра — полный штиль, да и небо оставалось подозрительно неизменным: хоть бы одно кучерявое облачко с мертвой точки сдвинулось, но нет: оставалось словно бы приклеенным к искусственной голубизне ненастоящего небосвода. Действительно: в сказку попала, только если верить прочитанному в детстве… В дом заходить точно не стоило, но если не так, то куда идти? Хотела было обернуться, да только назойливым комариком запищавшая над правым ухом интуиция вещала однозначное: «не смей». И словно вторя пугающей догадке, оторопевшую, не смеющую уже даже лишний глоток живительного кислорода сделать Катю с ног до головы обдало… Она и сама не могла понять, чем, ее будто бы на две симметричные половинки разорвать пытались, как шкодливый ребенок бумажную куклу, вцепившись в оба предплечья руками невидимыми, с правого боку жгло так, будто в котел кипящего масла разок окунули, с левого же — словно в ледяные воды Охотского моря посреди зимы погрузили. «Беги, дура». Скорей, быстрее — бешено стучит молодая кровь в барабанных перепонках, пока на всех порах, спотыкаясь, несется к спасительному прямоугольнику украшенного витражным стеклом в виде цветка двери, стараясь даже по касательной не дотрагиваться до вселяющего во все ее робкое естество животный ужас вопроса — кто же гнался за ней? «А вдруг закрыто», — запоздало подумала Катерина, уже будучи не в силах замедлить тянущую ее вперед инерцию, благо на ее счастье ей повезло — вместо того, чтобы врезаться в глухую стену, оказавшись в полной власти того, что на до чертиков перепуганную девушку охотилось, чем бы оно ни было, она лицом больно бухнулась на лежащий в прихожей жесткий коврик с расхожей надписью на английском «добро пожаловать». Спасибо, что распахнутая ее беспардонной наглостью оказавшаяся лишь слегка прикрытой дверь, петлями жалобно скрипнув, вернулась в прежнее положение, щелкнув замком — словно бы сам дом над ней сжалился, становясь последней преградой между девушкой и неизвестным преследователем. Если бы не это чудо, то… Поспешно вскочившая с пола Катя не гремела бы суматошно закрываемыми замками, даже про цепочку не забыв — ее бы уже растерзали на самом последнем шаге к спасению — она почему-то уверена была в фатальности такого исхода. Прислушалась к происходящему за стеной, пытаясь хоть какой-то посторонний звук отделить от собственной под стать тягловой лошади отдышки и стука ретивого сердца: ничего. Полный ноль. Понятное дело — выходить на лужайку она точно не собиралась, но… Нет, не ушел охотник: на диораму резко, со всех сторон опустилась кромешная темнота, на мгновение лишив прощающуюся уже с жизнью обездоленную девушку способности хоть что-то видеть… Моргнула — и вот уже успокаивающе горят, включившись сами собой, настенные лампы коридора, проливая мягкий желтый свет на залеплявшую окна черноту, кажущуюся влажной из-за масляного глянцевого блеска, которая… Клубилась и пульсировала, заставляя при каждом мерном толчке этого органического биения стекла протестующе жалобно позвякивать. «Ну, спасибо, вселенная»: первый за лет пятнадцать сон обязательно должен был оказаться кошмаром, просто отлично, загнала себя в ловушку, как наглая мышь, позарившись на «бесплатный» сыр в крысоловке… Недоверчиво по сторонам огляделась — внутри коттедж оказался более… Нормальным, даже обжитым: тут и шкаф платяной, по содержимому которого становилось понятно, что в доме жила пара: песочного цвета потертая в нескольких местах авиационная куртка, легкая нежно-лавандовой расцветки однотонная толстовка с карманами на замочке, два пластиковых плаща-дождевика разных размеров и совершенно новенький белоснежный укороченный джинсовый блейзер. Пришпиленный к веселеньким светло-зеленым обоям в крупный ромб исчерканный красным маркером календарь — любопытствовать больно не стала, лишь на одну обведенную дату внимание обратив вместе с притулившейся к ней надписью опять же на английском: «годовщина». Скинутые в спешке в угол серые мужские кеды со следами засохшей грязи на подошвах. Вот даже на полу явно неудачно смахнутая с трюмо расческа валялась: Катя и сама не знала, зачем подняла ее, возвращая на положенное ей место, отправляя при этом кожанку на полку гардероба — на плечики уж сами вешайте, горничная она, что ли, за постояльцами убирать… Звеньк. Из разявившего свою глубокую пасть переднего кармана не ожидающей такого грубого обращения куртки, сверкнув отполированным металлом, вывалилось что-то маленькое и округлое, озорно блинчиком голыша по поверхности стоячей воды поскакав по паркету прямо к ее ногам. Кольцо лежало теперь на раскрытой ладони, интересное такое: черненые крупные печатные буквы нержавейки складывались в весьма недвусмуслысленное «fuck», заставая из любопытства поднявшую непонятный предмет Катю врасплох. Трах. Осаждающая коттедж громадина вновь дала о себе знать, лишь усилив напор на самые слабые точки его обороны — окна, бедной девушке даже показалось, что вполне заслужившие медаль за отвагу стекла даже слегка от давления внутрь прогнулись: времени бездельничать, суя свой нос в чужие дела просто не оставалось. Затравленный, увлажненный смазывающими карию радужку слезами обреченности взгляд скользнул по открытым проемам, ведущим в разные секции первого этажа, пока не остановился на лестнице на второй этаж. Может, удастся спрятаться на чердаке? Был, конечно, еще один радикально противоположный вариант, против которого вся ее бренная тушка сейчас суматошно протестовала: выйти наружу, позволив себя беспрепятственно поглотить, очнувшись от этой страшилки мгновенно в своей постели, только вот… А проснется ли? Даже забыв уже, каково это было — видеть сны, Катя где-то в самой потаенной глубине души, свободном от предрассудков ее сокровенном уголке знала точно: если так поступит — не миновать беде. И слову этому абстрактному — «несчастье» — лучше было не придавать излишними размышлениями дополнительного объема, если конечно не хотелось с ума сойти от безумного предположения, что все, что с неудачницей сейчас происходило, было взаправду. Чужое украшение оказалось в спешке благополучно засунутым в правый карман темно-зеленых пижамных штанов: спасибо, что додумалась поприличней ко сну одеться, не оставаясь в одних трусах — сейчас бы с сиськами наголо щеголять, в такой-то ситуации. «Держись, голубчик», — послала безмолвно — одним едва заметным шевелением пересохших губ — последнее напутсвие столь ревносно охраняющему ее благополучие до этой самой минуты дому, прежде чем на одном выдохе по лестнице вверх взметнуться. Обнаружила себя в тесноте не освещенного ничем бордовых с золотым тиснением стен коридора — лишь узкий просвет из-под двери где-то в самом конце тоннеля сиял Кате путеводной звездой: туда. Застыла, колеблясь, у самого порога — предпочла воровато заглянуть в узкую щель между косяком и ребром залитой лаком красного дерева резной двери для верности, прежде чем в незнакомое помещение войти. Не прогадала, учитывая, что обнаружила там то, а точнее — тех, кого совсем не ожидала увидеть: вероятных жильцов столь доселе гостеприимного к ней коттеджа. Мужчина и женщина, как предполагала: дыхание сперло на мгновение от одного беглого украдкой зырка в сторону ослепительно прекрасной блондинки: врете вы все, не бывает таких… Идеальных. Да по сравнению с этим конвенциональным совершенством — некуда стремится, вот он — идеал, Катя чувствовала себя замухрышкой подзаборной, даже больно смотреть было — с каждой секундой лишь все глубже вонзала мясницкий нож в собственное и без того уязвленное самолюбие. Хватит, на всю жизнь вперед нагляделась, а что же ее партнер… Эх, спиной у ног у чаровницы сидит — единственные скудные выводы: стройный, если не сказать — худой, но не до состояния жука-палочника, высокий, коротко стриженый — с легкой медной рыжинкой в светло-каштановых волосах… Знала только почему-то, что в отличии от пассии своей он был более… человечным, что ли — нормальным, и оттого… Не пугал так. Если от ожившей «Венеры» веяло полным безразличием, вселенской пустотой — космическим вакуумом, то этот ощущался теплее, и смотреть на него было даже приятно: хоть кто-то привычный, о реальном мире напоминающий в столь незнакомой ей обстановке в окружении хтонических чудовищ и сваяных по подобию ангелов кукол без сердца… Интересно, о чем разговаривают? Прислушалась чутко — без толку, лишь отдельные обрывки английской речи могла уловить, мысленно благодаря тетку-переводчицу за хорошее в плане изучения чужого языка образование. Целуются — а это уже даже стыдно как-то становилось, пусть и не могла уже завороженных очей от интимной, явно не предназначенной для новоявленной вуаеристки сцены отвести: что-то в этом было… Странное, ранимую душу по особенному бередящее: зависть, может быть — потому что сама уже почти год в монашках ходила — никакой личной жизни и перспектив ее наладить на горизонте, если не считать в целом приятного мужчины в ее ближайшем окружении, которого она ну вот нисколечко в физическом плане не хотела… Нет, не то… Как будто… На собственное кривое отражение пялилась, почти могла ухватить за хвост это сквозь пальцы ускользающее капризное ощущение чужих фантомных губ на своих, адский жар дыхания на коже шеи, загребущие требовательные раскаленные до бела широкие ладони под хлопком ночной рубашки на холмиках своих… Так, стоп. Они же не собираются прямо тут… Спрятала лицо в ладонях, мигом покраснев до самых корней волнистых волос не хуже рака ошпаренного, совсем больше не собираясь подглядывать, точно, да, ну разве что самую чуто… Хрясь — влажный чавкающий звук положил конец этой затянувшейся идиллии, спуская размечтавшуюся было Катю на землю вместе с чудовищным в своей однозначности осознанием: кошмар еще только набирал обороты. Все, что ей теперь было отмерено — во всю глотку истошно кричать, надрывая связки голосовые, пока застигнутая врасплох парочка голубков сливалась в обернувшимся кровавым последнем объятии: один неистово пожирал другого.******
— Кха, кх… Ах, — зашлась в приступе кашля — слюна не в то горло попала, резко подскочив на успевших насквозь за проведенную в метаниях ночь потом пропитаться скомканных светло-голубых простынях. Вот это сон, о боже — по яркости мог спокойно с реальностью соревноваться, как и по абсурдности содержания с какой-нибудь «Алисой в стране чудес»: что там делал в окружении порожденных изощренной фантазией ее подсознания фантомов вокалист известной ей музыкальной группы в полном сценическом облачении — Вессел, кажется, она решительно не могла взять в толк: наверное стоило поменьше налегать на просмотр записей с концертов на пару с подругой… А еще все это из ниоткуда взявшееся мясо: кровь-кишки, просто ужас — Катя любительницей сплаттерпанка никогда не была, и природу подобной внезапной графичности ей постичь сейчас было не дано, да и просмотренные ей за все двадцать восемь лет бытия на этой планетке фильмы ужасов по пальцам обеих рук пересчитать можно было… И никакие «Пилы» и «Пункты назначения» в этот кратенький список не входили точно. Полный привет, если всем ее предстоящим сновидениям суждено быть такими, то тут уже одолевают сомнения: стоило ли всю эту кашу с не слишком понятного действия церемонией заваривать, ведь… Подождите… Ритуал. Он сработал. Пуховая подушка в нетерпении слетела на пол, являя пытливому темно-карему взгляду Кати окончательно сломанный оберег, что было вполне объяснимо: под тяжестью спящей ставшие под действием огня слишком хрупкими символы утратили былую связь, развалившись на составляющие — почерневшие обрывки овечьей шерсти ниток и гнутые ивовые прутья. В раскрытую ладошку одним полным невысказанного ликования взмахом скинула с матраса ставший бесполезным мусор, памятуя о том, что его следовало обратно в прежнюю коробочку собрать и вернуть Алисе, чтобы она от него по всем загадочным правилам своего дремучего ремесла избавилась. Весьма легкомысленно и думать забыла уже о том первобытном ужасе, что вселил пережитый морок в нее: с глаз долой — прочь из головы, как часто бывает даже с самыми явственными сновидениями — обыденность брала вверх, стирая из памяти малейшее воспоминание о том, что совсем недавно так изощренно рвало на клочки обманутую эфемерными иллюзиями доверчивую душу. Катерина снова была способна заглядывать в трещины в глухой стене между ее сознанием и тем, что до этого так надежно скрывалось на самом дне ее психики: детали уже не важны были, когда ты наконец достигла столь желанной цели… Надежно закрытая крышкой картонка, гремя заполняющими ее деревянными косточками остова отслужившего свое оккультного инструмента, шлепнулась на тумбочку рядом с показывающими семь-сорок восемь часами: надо будет Алисе что-нибудь эдакое в благодарность за помощь подарить — «она вроде хотела себе те коллекционные, вручную отрисованные в стилистике Альфонса Мухи таро — надеюсь, их еще не успели с витрины стыбзить»… Донельзя довольная обильными плодами трудов своих свои Катерина даже слегка придурковатой улыбки счастья уже не сдерживала, беспрепятсвенно позволяя уголкам тонких губ исправно изгибаться кверху — словно ниточками к ушкам привязали, пока на кухню топала — смочить пересохшую глотку содержимым стакана с налитой из-под фильтра комнатной температуры водой. По привычке уместила обе ладони в безразмерности передних карманов на растянутых из-за постоянной носки домашних штанов, уже распланировав, как этот отлично начавшийся выходной день проведет, с каким удовольствием будет названивать рыжей хитрой ведьме в пятом поколении после похода в ближайший супермаркет и завтрака (сегодня благодаря особенному поводу с готовкой хотелось действительно заморочиться: горячие тосты с яйцом пашот, спелым авокадо и слабосоленым лососем звучали как никогда привлекательно). Надо же было хорошими новостями поделиться ведь. Что-то очень холодное и ребристое. Пальцы правой нащупали на мягкости льняного дна широкий стальной обруч перстня, которого там никогда изначально не должно было быть. Катя не хотела смотреть, не хотела верить тому, что с ней происходило сейчас, ведь мнимые грезы должны были оставаться таковыми, никогда не пересекаясь с бренностью материального бытия — абсолютно параллельные друг другу прямые, но ведь вот оно, вполне осязаемое и настоящее кольцо — лежит теперь покойно на топленого молока клетчатой скатерти, укрывающей кухонный стол, нагло в нее запечатленным на нем бранным словом поглядывая. Вот уж действительно — еба-а-ать… Так, может она все еще спит, ну знаете — бывают же такие перед самым пробуждением реалистичные видения, когда ты оказываешься в цепких сетях самообмана, думая, что уже проснулся, только для того, чтобы вновь на своей постели со звуками будильника спустя несколько секунд очнуться. Сука, больно же — на своем эмпирическом опыте осознала, что точно бодрствует, когда в качестве эксперимента ногтем всковырнула затянутый корочкой оставленный бумагой порез — на потревоженной ранке вновь выступила рубиновая бисеринка свежей крови. Так… Похоже, у Катерины окончательно протекла крыша, доигралась — другого логичного объяснения просто не находилось, возможно и предшествующий этому кошмару наяву ночной ужас уже был плодом ее психоза, вызванного крайней степенью перевозбуждения сознания, и сошедшая с ума девушка просто продолжает находиться под действием приступа зрительных и тактильных галлюцинаций. С другой стороны… А может ли клинический псих понимать, что он помешан, находясь при этом в самом эпицентре собственной паранойи? Уже и подуспокоилась слегка, пока напряженно размышляла над этим занимательным парадоксом — осмелилась осторожно руку к украденному из выдуманного дома предмету протянуть, готовая при малейшем признаке опасности деру дать, но — ничего. Не разверзся потолок, обернувшись хмуростью серых грозовых туч, молния под грохот оглушающий грома в Катю не ударила, даже когда подушечка уважительно погладила заостренные ребра буквы «F». Тяжелый был перстень, приятно оттягивая своей сконцентрированной в небольшом радиусе плотностью ладонь — из любопытства примерить не постеснялась, обнаружив, что даже на большом пальце — и то болтался. Интересные нынче кольца всевластья пошли, ха… К черту магазин и брускетты — Алиса вместе с ее экспертным мнением нужна была прямо здесь и сейчас, плевать, что разбудит — ответы были важнее соблюдения правил вежливости, в идеале стоило прямо к ней не свет ни заря в квартиру завалиться, предъявляя трофей, как веский аргумент в пользу своей адекватности, но позвонить вперед непрошенного вторжения все-таки стоило, чтобы хотя бы входную дверь предупредительно открыли. Но стоило только Катерине решительно за отливающий розовым перламутром смартфон схватиться, как ее в три погибели скрутило: ни в чем не повинный девайс полетел прямо на устилающий пол кухни светлый линолеум, имитирующий внешним видом елочкой уложенный паркет. Это еще что за чертовщина — больно не было, но вот та самая область сильно пониже пупка, лобком именуемая, резко разлилась пульсирующим пятном тепла, постепенно распространяясь и на внутреннюю сторону ляжек, распаляя кожу: отдаленно напоминало о том, как ощущаются растворяемый в крови магний, поступающий в организм через катетер по трубке капельницы… Аж передернуло всю от не слишком то веселых воспоминаний о тех двух неделях лежания в стационаре. Разница была в том, что в этот раз всеобъемлющий жар чувствовался куда настойчивей и нахальней — словно чьи-то многочисленные грубые руки незримые — щупальца — ниже пояса ее бесцеремонно облапали, оставляя вместо себя пестрое полотно синяков-ожогов. Распрямить онемевшее тело, над которым совсем потеряла контроль, не было более никакой возможности, ослабшие ноги в коленях подогнулись, заставляя Катю, тяжело урывками дышащую, едва ли не задыхающуюся, растянуться в позе эмбриона прямо на кажущимся теперь нестерпимо ледяным — словно на дрейфующем за полярным кругом айсберге возлежала — ламинате. Стыдно, так стыдно — уж лучше бы вот так плакала в муках страдания неподдельного — хоть гордость свою сохранила бы, чем выброшенной на берег оглушенной ударом о камень рыбкой трепыхалась, сглатывая обиженно горькость слез от… От… Взаправдашнего и такого неподдельного наслаждения, от которого некуда было бежать, негде спрятаться — даже отключится от несуществующего шока, плотнее в паутину савана небытия спасительного завернувшись, не было никакой возможности. Настоящая… Пытка. — А-а-ах… В мутнеющих пыльными линзами калейдоскопа почти полностью прикрытых глазах свет померк окончательно, стоило схлынуть крутой волне похоти — морской воде кипящей, успевшей за это время полностью накрыть пустынный берег ее души. Сверхъестественное тепло исчезло столь же внезапно, сколь и появилось, оставляя беспомощную жертву свою в полном опустошении — Катерина и сама не знала, сколько так пролежала, прижимаясь все еще пылающей красным румянцем возбуждения щекой к спасительной прохладе пола.******
— Алиса, я, кажись, очень-очень серьезно влипла, — хрипит на низких частотах, лихорадочно прижимая хранящий пока испуганное молчание смартфон к уху. Одновременно с этим Катя мрачным тяжелым взглядом запойного алкоголика — чувствовала себя сейчас прескверно, словно находясь в состоянии несовместимого с жизнью похмелья, неверяще пялилась на собственное до смерти усталое от всех этих страстей отражение в висящем на стене спальни большом советском зеркале без рамы. В спешке сброшенные во время беготни штаны неряшливым комком валяются у так и не застеленной кровати — в одном исподнем стоит, приспустив широкую резинку трусиков с бедер — так лучше было видно красующуюся на ее теле свежую, глянцевой чернотой поблескивающую татуировку. Или лучше сказать — клеймо, раскрывший жерло рта в обрамлении толстых змеящихся щупалец, которых было ощутимо больше положенного, поразительно реалистично выглядящий осьминог в верхней области левой ляжки, добрая половина длинных отростков которого гипнотическими спиралями закручивалось на ее пухлом лобке… Раскаленный на ощупь — даже больно было касаться, под слабым гнетом фаланг невыносимо, чудовищно мерными вибрациями расходящийся, будто… Живой. Распухший в пересохшем от страха рту язык едва слушается, с некоторым опозданием реагируя на суматошные, посылаемые перегруженным мозгом импульсы, каждое слово дается с таким трудом, будто загнанная в угол девушка сейчас была тем самым злосчастным Сизифом, и по сей день безуспешно пытающимся огромный камень на гору вкатить: — У меня проблемы, приезжай… Это срочно.