******
— М-да, впервые такое вижу — у меня и идей-то никаких нет по поводу того, что это за хрень такая у тебя на ноге появилась, — побежденным, отдающим кладбищенской замогильностью мрачным сопрано тихо протянула Алиса. Сидела на корточках, продолжая с преувеличенным интересом рассматривать украшающую теперь Катину сочную голую ляжку татуировку — единственная сделанная попытка осьминога потрогать ничем хорошим для нее не закончилась: забинтованный и облитый мазью от ожогов несчастный правый указательный пальчик это подтвердит. «Спасибо, подруженька, успокоила: а не из-за тебя ли я, случаем, оказалась по пояс в этом оккультном дерьме увязшей? Нет, конечно — решение вписаться в это изначально я принимала сама, но если инструкции были неверными, то»… Словно уловив нить ее невеселых мыслей, самопровозглашенная ведьма с колен поднялась, упирая руки в боки и недовольно плечами пожимая в ответ на укоризненный затравленный взгляд уже какой час позирующей в качестве соляного столпа недвижимого перед ней Катериной: — Этого никогда не должно было случится, если ты, конечно, с ритуалом не напортачила — ты первый на моей памяти человек — а я тут и богатый опыт моей бабушки и ее матери включаю, который умудрился в чужой сон проникнуть, — снова потянулась за видавшим виды раскрытым на нужных пожелтевших от времени страницах кожаным томиком, в который раз принявшись перечитывать правила обряда: — Бредятина какая-то. Пока штаны натягивала, сноходица неудачливая приковыляла к Алисе, через плечо заглядывая: остающаяся пока без решения проблема мотивировала на активную деятельность не хуже чашки двойного эспрессо в начале дня. Блуждающий неприкаянный взор уцепился за одну особенно примечательную строчку, которая одним своим видом подозрительным заставляя невидимые в голове шестеренки суматошно ускорять свой мерный бег: — Тут не так было — ты мне другое написала, — даже коротко стриженным ногтем ткнула в нужную точку на пергаменте для наглядности. Пришлось поспешно нестись обратно в спальню за ежедневником — последующие несколько напряженных минут были посвящены заунывному молчанию и тщательной сверке обоих рукописей друг с другом. Сделанный притихшей парочкой подруг вывод оказался неутешительным в своей категоричности: ритуал определенно был запорот еще на этапе к нему подготовки, а как подобные изменения могли на результат повлиять — этого не знала уже ни одна, ни вторая. — Мне надо с ковеном посоветоваться — придется с выяснением полетов до завтра-послезавтра потерпеть, — на Алису теперь смотреть было больно — такая жалость виноватая в кошачьих пронзительно зеленых глазах читалась, будто она мысленно с Катей прощалась уже: «земля пухом, роднуля». Хочешь-не хочешь: жди, снедаемая мучительностью тягостного ожидания, подвешенная на тонкие, пронзающие сухожилия ниточки прозрачных струн над пропастью бездонной. — У тебя хоть какое-то предположение есть — во что я влипла и чего мне в будущем ожидать? — предприняла Катя крайнюю попытку хоть немного в ныне правящий ее летящей под откос жизнью хаос порядка внести. — Если только в самых общих чертах, — ведьма деловито опустилась рядом на бежевость низенького диванчика, ногу на ногу закидывая: — Первый вариант: это знак принадлежности: тот, кто его оставил, таким образом заявляет на твое тело и душу свои права, только обычно для этого требуется твое согласие… А ты ведь его не давала? Утвердительный энергичный кивок, подкрепленный в том числе и веским аргументом о том, что, в сущности, единственным претендентом на «владетеля» был тот самый пресловутый вокалист, в реальное присутствие во сне которого Катерина не верила вот ни чуточки — идея о том, что она могла каким-то образом проникнуть в его грезы до сих пор казалась ей абсурдной. Да, возможно она на изнанке яви повстречала нечто сверхъестественное и опасное — то незримое, что на нее с таким упорством охотилось, например. Либо дело было в… Том странном незнакомце, лица которого она так и не смогла разглядеть. Владелец дома, кожаной куртки на трюмо и того скомунизженного ей кольца, что продолжала в правом кармане пижамы зачем-то таскать, вполне мог быть и хозяином того кошмара, свидетелем которого Катя по неизвестной пока ей причине оказалась. Выглядела эта цепочка измышлений вполне стройно и логично: испугавшись (кто не впадет на его месте в панику, осознав, что тебя любимая девушка решила на фарш пустить), мужчина проснулся, бесцеремонно выкидывая Катерину в созданное ее собственным подсознанием пространство: тут тебе и сцена концертная, и Вессел, на которого слюни пускала последние месяцы — это с ней началось сразу после выхода нового альбома, с которого девушка, в сущности, и начала свое с группой пока еще недолгое знакомство. Так собственной сообразительностью восхитилась, что тотчас же не преминула с Алисой новоприобретенным пониманием поделиться. — А что… Похоже на правду, только вот в таком случае, — сделала паузу многозначительную ведьма, в тщетной попытке утешить помещая теплое ободряющее давление ладони на Катино плечо: — Остается лишь одна опция: кто-то пытается тебя найти, и пока метка находится на твоем теле — тебе не удастся от них никуда сбежать. О, боже — то черное хищное облако из сна… Закрыла искривленное гримасой панического ужаса лицо руками, сознательно надавливая на смежные веки — только бы не разрыдаться, в тысячный раз уже сильно пожалев о том, что без должной подготовки влезла в ту запретную сферу недоступного для обычных людей бытия, в которой ничерта не смыслила. Лихорадочный сухой шелест перелистываемых пергаментных страниц под ухом, дающий хоть какое-то подобие надежды, ведь раз прагматично смотрящая на вещи Алиса не сдалась, значит и Катерине ложится в гробик было пока что рановато: — Ладно, послушай — не время руки опускать: на какое-то время я смогу сбить их со следа, а там и ковен подключу: я тебя не брошу, ни как подругу, ни как случайную жертву моей безалаберности… Мир? Обнялись крепко, ища столь недостающие силы бороться дальше в друг друге. — Мир, — кротко подытожила послеобеденный консилиум несколько подуспокоившаяся Катя. И все продолжала, сама уже не замечая этого толком, рассеяно между пальцами гонять сполна напитавшийся теплом ее тела оттаявший металлический перстень, спрятанный в сомкнутых замком на шее подруги руках.******
В затопленных горячей кровью ушах стучит выкрученными на максимум басами прямой бит пронизывающей все полости клуба танцевальной музыки. Даже здесь, в кабинках женского туалета, не было никакой возможности спрятаться совсем от этого напрочь вышибающего мозги простенького, и потому — невероятно прилипчивого ритма: скоро из носа потечет тонкой струйкой серое вещество, разжиженное до состояния разбавленного растаявшим льдом теплого виски в полупустом бокале. Картонность грязно-желтых устланных кафелем стен лишь едва-едва приглушает эту гипнотизирующую пульсацию ночного города — Вессел не сопротивляется уже почти, полностью отдаваясь волнам этого эхом расходящегося по всему телу незримого мощного прилива. Отчаянно шмыгает порядком уже напудренным носом — занюханные с грязной раковины белые дорожки дарят ни с чем не сравнимую сладкую эйфорию, позволяющую на краткий миг бездумного блаженства забыть самого себя. О, а ведь он тут в тесноте не один ютится: настырный щелчок расстегиваемого ремня напоминает об этом, заставляя заторможено перевести блуждающе-пустой взгляд с нестерпимо сияющего гало на потолке — отсвет свисающей на голом проводе тусклой лампочки, на стоящего перед ним на коленях настолько же угашенного, как и он сам, паренька, изукрашенного разной степенью паршивостями наколками, словно времен нулевых Гарлемская станция Нью-Йоркского метро — граффити. Решили уединиться по быстрому, пока его жопастая зеленоволосая подружка ходила за новой порцией пыли. Не было никакого стыда, не было насилия: они сами пришли к нему в поиске самоубийственных удовольствий, преодолев столь тщательно выстроенный защитный барьер: все было по согласию и свободной воле, как требовал неизменно от своего бога Вессел. Не отсосет Слипу в его теле этот смазливый, в сущности еще молодой, по блядски размалеванный пацан (тушь вон уже потекла, хотя они даже не начали) — так возьмет в рот чей-нибудь другой пенис. Происходящее сейчас в тесной, пропитанной миазмами застарелой мочи, сигарет и рвотных масс грязной кабинке было неизбежным, в независимости от того, становился ли дергаемый за ниточки первый апостол непосредственным участником этих событий или нет. Блять, опять весь обзор алым застилает — поспешно смазывает с левого глаза натекшую из глубоко рассеченной брови густую кровь: из того относительно приличного бара его таки вытулили за драку после того, как он разбил бутылку дорогого кубинского рома об голову пытавшегося его нокаутировать бугая — ищущий повод нарваться бычара спутал его с каким-то переспавшим с его женой проходимцем. А точнее — сделал вид, что спутал, пользуясь тем же самым приемом уже который год, тупоголовым мотыльком влетев прямо в завлекающее его к себе магнитом пламя зажигалки. Превращение его лица в отбивную после долгожданной встречи ее с пожарным гидрантом Вессел разумно предпочел пропустить, отдав вожжи в полное владение Слипу и уйдя на некоторое время — сколько позволялось — в себя. Собственный гомерический хохот в процессе этого избиения, впрочем, все еще отдаленным эхом в голове отдавался, не давая совсем из памяти стереть этот прискорбный эпизод. Пусть мудак и получил свое — легче от этого не становилось: на одну зарубку на мысленной карте собственных грешков, нажитых под управлением темного бога снов, теперь было больше. — М-м-м, так и знал, что он большой, еще когда тебя у стойки приметил, — голубок жадно припадает губами к уже заметно приставшей выпуклости эрекции на боксерах, обильно умасливая порядком уже пропитавшуюся потом ткань собственной слюной в зоне головки, нежно поглаживая свободной рукой мошонку. — Ну, тебе подавиться вполне хватит, — покладисто соглашается с ним Слип бархатно-игривым баритоном Вессела, лениво пропуская пальцы сквозь мягкость выкрашенной в взбесившийся желтый — неоновый — длинной челки, галантно заправляя ее за ушко парня — чтоб не мешала. Сполна насладившись прелюдией и одновременно с этим подгоняемый грубо давящей на затылок рукой — «не затягивай», пацан стягивает нижнее белье с бедер своего случайного партнера, даже присвистнув немного в восхищении, стоило ему во всей красе разглядеть некислые габариты под острым углом кверху торчащего уже почти до предела налитого кровью члена: — Н-да, природа тебя, дядь, точно не обделила, я у белых такие только в порнухе видал… А татуировка, кстати, классная — не ожидал, что у тебя они вообще есть, — протянул к черноте пересекающих кожу щупалец пальцы в желании потрогать, и… Все тело Вессела прошил навылет невероятно болезненный импульс, словно за оголенный провод линии электропередач решил подержаться: внезапный удар тока этот был настолько сильным, что из него не просто Слипа вышибло на мгновение — он и маскировку свою прошляпил, вновь ощутив давление плотной маски на онемевшем лице. — Какого хе… — голубок договорить толком не успел, как лба коснулась чернота ладони, сопровождаемая громогласным, нечеловеческим уже: «Спи». Неудачливый пацан сполз безвольно мешком с дерьмом на пол, посверкивая обнаженными белками закатившихся глаз: времени на расшаркивания у мигом пришедшего в себя — даже наркотический дурман поспешно выветрился, так позорно разоблаченного апостола в закромах не нашлось. Ничего, молодой еще, оклемается, пусть даже и событий прошедшей недели уже никогда вспомнить не сможет: на более точную калибровку нанесенного ущерба потребовалось бы слишком много усилий, ресурсов на вложения в которые страждущий из этой дыры убраться поскорее Вессел попросту не имел. Ладно, выберем короткий путь: поспешно пояс штанов на пах натягивая, мужчина вперился в единственное полностью целое во всем туалете зеркало, мысленно сосредотачиваясь на до каждой мелочи им заученном интерьере ванной в предназначенном ему номере отеля. Мгновение — и он уже по ту сторону стоит, вцепившись в белый фаянс покрытой разводами ржавчины в районе слива раковины. Дом, милый дом. Его позорно выворачивает в унитаз: то была скорее совсем уже запоздалая реакция на столь отвратительным показавшееся прикосновение, чем последствия перемещения через ведущие на изнанку мира отражения: уж телепортироваться-то ему было не впервой, правда маневры такие ему были доступны лишь при соблюдении двух условий: осведомленность полная о том, как выглядила обстановка обоих пунктов назначения и достаточное количество накопленных сил в собственном сосуде. И проделать такое он от силы мог лишь раз за день, учитывая, что ему нужно было бы обратно в прежнюю точку вернуться. Впрочем, нахождение Слипа в его теле и полнолуния снимало связанное с недостатком энергии условие: мог всю ночь скакать по зеркалам, даже не вспотев, было бы желание и нужда такая. Кстати о птичках… Уж больно подозрительно смирно ведет себя затаившийся под тонкой кожей в гнезде из прутьев ребер бог, явно не спеша по причине явно обломанного кайфа истерить: что-то тут явно было нечисто — Вессел как знал, что смена во внешнем виде метки (раньше это была змея) могла быть произведена не только из чисто эстетических соображений… Вот же сволочь — мужчина терпеть не мог это назойливое ощущение собственного бессилия перед неизвестным: когда знаешь врага в лицо, по крайне мере имеешь, пусть и призрачную, но все-таки реальную возможность к столкновению подготовиться. — Что ты сделал, Слип? — едва удержался от того, чтобы использовать «особый» тон: сначала послушаем, что просто так — даром — расскажет, а потом уже выводы будем делать. Отражение в зеркале издевательски усмехнулось, залихватски апостолу подмигивая, отказываясь больше повторять за ним каждое его движение, по мановению всесильного щупальца обретя свободу воли: — Ну, ты же не хотел нашу крыску мышьяком вот так сразу травить — решил цацкаться, вот я тебе и подсобил с этим — мы же тут все настоящие джентльмены, верно? Терпение, которого и так оставалось немного, иссякло уже теперь окончательно, и даже заранее жалея об этом опрометчивом поступке, зная, что зловредный божок это все подстроил, Вессел не смог удержать внутри рвущегося наружу повелительного рыка: — Что. Ты. Сделал. Тот, другой в зеркале присмирел мигом, став бесцветнее и унылей свежего номера посвященной исключительно тонкостям Британской экономики газеты: — Изменил принцип действия метки — полярность поменял с физической боли на половое возбуждение, но не учел до конца возможных побочных эффектов, один из которых ты недавно и испытал на своей шкуре. Понятно — апостол заплатил за собственную глупость, ибо надо было еще тогда, в процессе клеймения поинтересоваться внезапностью изменений, дак нет — слишком занят был вдумчивыми попытками абстрагироваться от нагло оплетающих его детородный орган вязких щупалец. — Опять эксперименты на мне ставить вздумал? — ладонь в раздражении скользнула по гладкости маски, с обеих сторон ногтями вцепляясь в самую нижнюю пару имитирующих прорези глаз узких непроглядных щелей, словно таким образом вместе с ней собственное резко опротивившее лицо содрать пытался. Вновь получив обратно любимые игрушки — имитацию эмоций и уклончивость, Слип на той стороне только нагло в ответ рассмеялся: — Конечно, даже вполне доволен результатом: заставил тебя из-за какой-то девчонки истратить на ближайший месяц-два твою способность из меня правду выжить, так теперь еще предстоит наслаждаться твоей неподдельной фрустрацией, когда осознаешь, что твои уязвимость и мягкотелость тебе еще очень дорого обойдутся, — отражение вновь потеряло самосознание, поспешно возвращаясь в ту же позу, которую занимал сгорбившиийся напротив него мужчина. Холодный лишенный интонаций голос теперь звучал не извне, а громыхал прямо в тесном футляре черепной коробки: — Я как всегда в выигрыше, Ви. И во всем — в каждом веском пункте своей заставляющей Вессела в душевных муках корчиться тирады оставался неизменно прав.******
…пыльные утопающие в прибрежном мелком песке частые деревянные перекладины дорожки в канареечной чешуе облупившейся краски, спускающиеся вниз с пологого холма прямо к самой кромке зеленовато-мутной нагретой солнцем морской воды. Постоянно теребит пеструю лямку закрытого купальника, спрятанного под безразмерностью матерчятого розового легкого комбинезона — тропические неоновые цветы на фоне бирюзы джунглей, то и дело неуютно сползающую с левого плеча: плохо отрегулировала, пока придирчиво у зеркальной стенки шкафа в номере вертелась. — Ну ты идешь уже? Позагорать так не успеем совсем, до полудня — всего ничего осталось, — сестра нетерпеливо рвется вперед, плотнее прижимая к стройному боку пухлую холщовую сумку, из которой выглядывал самый краешек свернутого в несколько раз устланного фольгой с одной стороны коврика — чтобы больше ультрафиолета кожа впитывала. Судя по прижатой ко лбу раскрытой ладони, не позволяющей наглому солнцу глаза так слепить — попутно высматривала среди одинаковых огорожденных белым заборчиком установленных крытыми — в тенечке передохнуть — шатрами и выставленными на самый солнцепек пластиковыми лежаками участков нужный — тот, что их санаторию принадлежал. Вокруг них снуют мириады бесперестанно галдящих расплывчатых теней массовки — манекены в летних одеждах, наполняющие без них пустующий пляж кипучей курортной суетой и гамом. Полустертое временем приятное воспоминание об одном из проведенных на югах в кругу семьи отпусков. Вот тебе — хорошая сцена для сладкого сноведения, а не вот эта вся сверхъестественная… Дичь. Катя, наконец-то перестав на месте копаться, решила было приспустить вперед, за развевающимся благодаря легкому соленому бризу в лицо белым пятном кружева Аниного платья, но один из особенно явственных, на всех парах несущихся на встречу фантомов (могла теперь даже разглядеть такие детали, как загорелую восточность покрытой густой шерстью кожи выглядывающей из расстегнутой рубашки груди и черную щетку густых усов под орлиным крючковатым носом) невежливо ей своим узловатым плечом толкнул — аж развернуться вокруг оси своей заставил. И — даже не извинился, вот грубия-… А? На холме, в стороне от проложенной сотрудниками курорта дорожки, по щиколотку утопая подошвами таби в мягком песке, отчетливо выделяясь на пронзительно-голубом фоне чистого неба, высился знакомый поджарый силуэт. Просто стоял и смотрел, слегка по обыкновению своему сгорбившись — в ее сторону, кажется. Первая мысль, что в голове разом опустевшей промелькнула: «И не жарко ему — весь в темном — на таком-то солнцепеке». Завороженный взгляд скользнул от вырезанного на белом алого символа в таинственной тени надвинутого на лицо капюшона ниже — мимоходом коснулся поджатых, находящихся в полном покое ничего не выражающих губ, волевого подбородка, кадыка… Пока не остановился в районе пупка, загипнотизированный одним видом находящимся в постоянном движении — вдох, выдох — отчетливо выделяющемся благодаря угольно-черному гриму рельефу мышц напряженного пресса — единственный признак обуревающих Вессела в этот момент — тут уж сомневаться не приходилось в том, что это был он — неизвестной ей природы сильных эмоций. — Катрин, — раздраженно-недовольный женского тембра оклик совсем рядом заставил девушку сбросить с себя тотчас же оковы оцепенения, вызванные присутствием в ее навеянных прошлыми переживаниями грезах того, кого там не должно было быть изначально. Стоило лишь моргнуть разок, на секунду мужчину из вида потеряв — как он исчез без следа — словно не было его. Ушел Вессел, вместе с собой на широких полах развевающейся мантии унося так и незаконченную мысль: «А что он здесь делает», позволяя Кате вернутся в привычную колею сна: и думать о нем забыла, с легкостью увлекаемая тянущей ее за собой за запястье согласно сценарию смеющейся сестрой. Намечался отличный день — поскорее уже хотелось пойти искупаться, по шею почти заходя в теплые ласковые волны вполне чистого в этом месяце Черного моря — и никаких тебе вонючих зеленых водорослей.******
«Все, он так больше не может», — стучит в голове настырное, что он никогда не позволит себе в порыве слабости озвучить — «подавись ты, Слип». Дергает остервенело за рычаг слива унитаза, утирая тыльной стороной ладони разъедаемый выпущенной наружу желчью и желудочной кислотой искривленный страданием рот, стараясь забыть о пакостном ощущении давящих совсем недавно на преддверие гортани собственных пальцев у себя во рту — чтобы рвоту поскорее вызвать. «А вот и место освободили», — злорадствует тащащийся от каждого нового мига его изощренных мучений бог, утягивая целиком и полностью подвластное ему худое тело Вессела обратно во мрак освещаемой лишь исходящим от экрана телека дрожащим светом комнаты. Топчется прямо по сваленным на полу у кровати, противно под ногами хрустящих пестрым оберткам от шоколадок и конфет, пустых пакетов из-под чипсов и прочей шелухой, оставшейся после еще недавно поставленной на паузу пирушки: раз уж сладострастие было теперь под запретом, Слип переключился на новый смертный грех — чревоугодие стало его очевидным выбором. Рука деловито извлекает из упаковки предпоследнюю палочку пирожного Твинки, тут же отправляя ее в рот, не жуя почти — скорее бы проглотить. Никакого вкуса Вессел уже онемевшим разъеденным солью языком давно не чувствовал, обжирайся Слип сейчас отборными помоями из ближайшего мусорного бака — ему не было бы никакой разницы. С другой стороны, высокой кухней жадно поглощаемый — давится уже от нетерпения — сейчас давно остывший бургер из мака назвать было точно нельзя. То и дело заходящийся в конвульсии болезненных спазмов растянутый до предела желудок болит так, словно апостолу в пищевод столового уксуса залили, а богу все мало, словно надеется, что тот наконец от крайней степени переедания лопнет. Лениво пялиться в экран на то, как какую-то оседланную — даже попону не забыли — дородную бабу с нахлобученной ей на голову резиновой головой лошади со специальной прорезью на уровне рта в два смычка имеют разодетые в явно самые дешевые, какие смогли найти, костюмы короля и шута качки. — Отличное время выбрали для конной прогулки, ваше высочество, — паясничает шут, с удвоенной силой наседая на мясистую задницу — в сопровождении характерных хлюпающих шлепков натягивая ее на себя почти до самых яиц. Хрясь — по лбу зазевавшемуся паяцу прилетает удар императорского посоха, и нет, не того, который по прежнему увлеченно насасывал, довольно причмокивая «Буцефал»: — Как смеешь ты, чернь, заикаться про «хороший день» после того, как эта кляча меня в канаву сбросила… Заткнись и еби — будет знать, строптивый… — Иго-го, — жалобно ржет женским голосом конь. Слип нагло гогочет его кажущимся теперь совсем незнакомым хриплым низким голосом, даже на секунду отвлекшись от неряшливого заливания в глотку (по усам текло, а в рот не попало) жирного молока прямо из горлышка большой белой канистры, ибо твердая пища уже не лезла, в то время как Вессел мечтает только об одном — чтобы этот абсурдный бред поскорее закончился, пока он окончательно не сошел с ума.